, от позора он там переворачивается в
могиле, а его дети клянут опозорившего род отца.
     По ту сторону полога была пляска огней, пылающих  факелов,
топот  ног, веселые вопли, смех, звучные шлепки по голым плечам
и  спинам.   Пахло   сладковатым   дымом   множества   костров,
пережаренного мяса, мужского пота.
     В  шатре же воздух был спертым, душным, жарким, но Рус все
лежал, уставившись недвижимым  взором  вверх,  где  на  толстом
шесте  было  укреплено  полотно  шатра. Все же лучше обливаться
потом, чем быть чужим на развеселом празднике, где  его  самого
обделили.
     Ис  держалась  тихо,  как мышь. Ее ласковые сильные пальцы
терли ему затылок, разминали спину,  но  губы  разомкнула  лишь
далеко за полночь:
     -- Скоро утро. Тебе стоило бы выйти к костру. Все равно не
спишь.
     -- Не хочу, -- пробормотал он.
     -- От  себя  не  скроешься,  Рус.  Костер  в трех шагах от
шатра. Там  только  твои  друзья.  Ты  оскорбишь  их,  если  не
выйдешь.
     Он покачал головой:
     -- Пусть зайдут сами.
     -- Нет,  --  сказала она непреклонно, -- они не зайдут. Но
костер совсем рядом. И там только твои друзья. Их  немного,  но
они -- друзья!
     Она  настойчиво  теребила,  подталкивала,  тащила,  и он в
конце-концов поднялся, качнулся к выходу.  Лишь  перед  пологом
заставил   себя  выпрямить  спину,  надел  беспечную  улыбку  и
отбросил полог сторону.
     Воздух показался чист и свеж, хотя сильно пахло разогретой
смолой, горящим деревом, а ноги плясунов поднимали тучи  пепла.
Костры  полыхали всюду, а возле ближайшего сидели люди, которые
не пели и даже не пили. Негромко беседовали, но когда показался
Рус, разговоры умолкли. Он ощутил себя на перекрестье взглядов.
Потом один из мужчин, Бугай, приветственно помахал рукой:
     -- Рус! Не спится? Посиди с нами.
     Вся степь была  в  огнях.  Люди  переходили  от  костра  к
костру,  разговаривали,  спорили,  смеялись.  Доносились взрывы
хохота. Мелькали силуэты пляшущих. Среди  поющих  Рус  узнал  и
звонкий  голос  Баюна. В красноватом свете Рус видел движущиеся
фигуры танцоров коло, земля ритмично вздрагивала.
     Перед шатром Руса полыхал костер. Подле огня сидели  Сова,
Буська,  Моряна,  Бугай.  Все  хмуро  молчали,  переглядывались
искоса. Рус тоже сел молча,  тупо  смотрел  в  пляшущее  пламя.
Похоже, огонь тоже ликует, что уйдет с Чехом или Лехом.
     Послышались  шаги, из красного воздуха вынырнул Ерш. Бугай
протянул ему бурдюк. Ерш отмахнулся:
     -- Уже из ушей льется.
     Рус угрюмо смотрел,  как  дружинник  сел  между  Бугаем  и
Совой,  тупо удивляясь, почему эти люди сидят с ним, а не с его
старшими братьями. Спросил сумрачно:
     -- Что там?
     -- Рус, --  ответил  Ерш,  лицо  его  было,  как  никогда,
серьезно,  и  эта  серьезность  послала дрожь по спине Руса, --
тебе лучше не знать.
     -- Так плохо?
     -- Могло быть и хуже, да дальше уже некуда.
     -- Волхвы ничего не сказали о... предначертании мне?
     У костра напряженно  прислушивались  к  их  разговору.  Из
шумного  стана  долетали  веселые  вопли,  обрывки  песен.  Ерш
все-таки взял у Бугая мех, но пить не стал, подержал и  передал
Сове:
     -- Похоже,  сами боятся о нем говорить. Да и все племя уже
в нетерпении. Слышишь, как скачут? Гойтосир  наобещал  молочные
реки в кисельных берегах! Только и раздумий, с кем идти. И тому
и  другому земля дадена богатая и жирная, дичи видимо-невидимо,
а рыбы немеряно.  Леху  предначертана  долгая  дорога  побед  и
славы,  а  Чеху  -- кровавая междуусобица, за которой последует
тысячелетнее царство мира и покоя. Вот  и  ломают  голову,  что
выбрать!
     Костер   потрескивал,  взлетали  искорки.  Багровые  языки
пламени плясали на суровых лицах, будто  вырезанных  из  камня.
Рус спросил после молчания:
     -- А что говорят боги мне?
     -- Ничего.
     -- Совсем?
     -- Вроде  даже  боятся. Да и до того ли? Ясно, что с тобой
идти некому.
     Со стороны людей Леха взревели  трубы.  С  пьяным  хохотом
целая   толпа   пустилась   в   пляс.  Багровые  языки  пламени
выхватывали из черноты ночи нелепо скачущие фигуры.
     -- Некому... -- прошептал Рус убито.
     Слева он ощутил горячее плечо Ис,  а  справа  его  толкнул
Сова. Моряна громко фыркнула.
     -- Ты  не  один, -- сказал Сова серьезно. -- Великий народ
может статься даже из единой пары людей.  А  с  тобой  идут  по
крайней мере две женщины, Ис и Моряна. Да Заринка тебе предана,
она  любит  тебя. Чеха и Леха тоже любит, но их больше уважает,
чем любит. Зато за тобой пойдут, куда поведешь.
     А Ерш сказал чересчур серьезно:
     -- Мы с Совой поможем тебе создавать новое племя.  Я  буду
трудиться  дни  и  ночи в поте лица своего, а Сова обещал подле
нас факел держать...
     Сова зарычал, Ерш с притворным испугом спрятался за  спину
Моряны.
     Рус поинтересовался сдержанно:
     -- Сова, ты со мной?
     -- Мог бы не спрашивать, -- ответил Сова осуждающе.
     В   голосе   бывшего   воеводы   прозвучало   раздраженное
высокомерие. Как можно усомниться в его верности  долгу  чести?
Но  Рус уловил, как в душе просыпается несвойственная ему ранее
подозрительность.
     И когда  почти  под  утро  увидел,  как  из  повозки  Совы
выскользнула  Заринка,  воровато  оправляя платье, лишь стиснул
челюсти.
     У Совы могут быть и не столь благородные причины.

     От шатра Чеха дико и  страшно  прокричал  петух.  Он  один
уцелел  в походе, его берегли пуще глаза. Он знал, что отгоняет
злых духов, по его  крику  восходит  солнце,  что  иначе  и  не
стронется  с места в своем подземном царстве, видел, как по его
воле по всему стану  поднимается  народ,  и  потому  орал,  как
опытный воевода, хорошо зная себе цену.
     Рус видел, как Чех рассыпал воинов в разные концы. Там уже
ржали кони, скрипели колеса. Большинство мужчин и женщин еще не
ложились,  а  подростки  после короткого сна бросились ловить и
запрягать коней и волов.
     Рус оглядел покрасневшими глазами  друзей.  Вокруг  костра
все  еще  сидели  Бугай,  Моряна, Сова, Шатун, даже Ис, впервые
допущенная в воинский круг. Чаша с  хмельным  вином  ходила  по
кругу.
     -- Я  пойду,  -- сказал он тяжело. -- Нельзя, чтобы братья
ушли вот так...
     Его провожали  сочувствующими  взорами.  Когда  скрылся  в
толчее народа, коней, Бугай пророкотал:
     -- К полудню тут будет пустое место...
     Сова кивнул, а Ерш сказал задиристо:
     -- Да,  Бугай,  меня  ты оскорбил -- ладно, прощу. Но ты и
себя назвал пустым местом.
     Бугай хмурился,  смотрел  подозрительно,  старался  понять
больно  хитрую  речь,  а  Моряна,  что  не поняла тоже, бухнула
тяжелым голосом:
     -- Раньше. Все спешат уйти. Впереди обещаны, ты  ж  слышал
сам, молочные реки с кисельными берегами!
     Ис   молчала,  держалась  как  можно  тише  и  незаметнее.
Понятно, что допустили к людям только сейчас,  когда  у  костра
осталось так много пустого места. Когда чашу передавали ей, она
только  прикасалась  губами  к  краю,  протягивала  с  поклоном
Моряне, та как  гора  восседала  рядом.  От  воительницы  пахло
мужским   потом   и  запахом  свежей  крови.  С  пояса  свисала
свежесодранная шкурка мелкого зверька.

     Глава 15

     Чех резко обернулся на стук шагов, все такой же  чуткий  и
настороженный,  как  в лесу. В синих глазах мелькнуло смущение,
но руки раскинул с самым сердечным видом:
     -- Рус!
     Они обнялись, застыли.  Рус  прижимался  к  могучей  груди
брата,  и  хотя  не  уступал  ни  по  росту, ни по мощи рук, но
чувствовал себя слабым и потерянным рядом с  могучим  и  всегда
все знающим уверенным братом.
     Внезапно  широкие  твердые  ладони  мощно  хлопнули  их по
плечам. Лех обнял обоих, сдавил, его горячее дыхание обожгло им
щеки:
     -- Чех, Рус... Я люблю вас.
     -- Боги жаждут, -- сказал Чех сдавленным голосом.  --  Это
наша им жертва!
     -- И наши отцы-деды зрят, -- закончил Лех.
     Их  объятие распалось. Молча смотрели друг на друга, жадно
и тоскующе, запоминали лица  братьев,  а  за  спинами  нарастал
конский  топот, рев скота, голоса. Полог с треском распахнулся.
Верхом на диковатом коне, что не  желал  оставаться  на  месте,
сидел  рослый воин. Он всмотрелся в темноту, крикнул отрывистым
голосом:
     -- Чех, все собраны! Веди.
     Видно  было,  как  подбежали  отроки  в  поводу  с   белым
оседланным  конем.  Чех  вздохнул,  хлопнул  братьев по плечам.
Отстранился, через мгновение был уже в  седле  своего  жеребца.
Конь  пошел  в галоп, Чех крикнул, и подводы пришли в движение.
Конники поскакали вперед.
     Подводы уходили долго, на кострах успели вскипятить  котлы
и  приготовить  мясную похлебку. Конного заслона сзади не было,
отметил Рус.  Чех  не  тратит  усилий  зря,  зная,  что  позади
остались братья.
     Лех обнял Руса:
     -- Пора. Прости... Увидимся в вирии!
     Ему   подвели   его  огненно-красного  коня,  попона  тоже
отливала багровым. Лех вскочил с  разбега,  дико  гикнул,  конь
понесся к группе ожидавших его всадников.
     Рядом  с  Русом встали Бугай, Сова, Моряна. Бугай проронил
медленно:
     -- С Чехом ушло больше половины... Поглядим, сколько уйдет
с Лехом.
     Рус тупо смотрел на людской поток.  В  сердце  была  такая
горечь,  что  в  глазах  потемнело.  Плеча  коснулись трепетные
пальцы. Он повернул голову.  Ис  смотрела  с  любовью  и  таким
сочувствием, что он устрашился: может расплакаться при всех.
     -- Я  не  могу зреть...-- сказал он задушенным голосом. --
Когда уйдут, кликните.
     Он ввалился в свой шатер, только он остался цел и недвижим
во всеобщем хаосе, упал на ложе. В  углу  на  шкуре,  куда  Ерш
поставил  ему  бурдюк с вином, сейчас было пусто. Сквозь тонкое
полотно стен со всех  сторон  доносились  подобно  шуму  прибоя
голоса  людей, рев скота, скрип телег, щелканье бичей, выкрики.
Все сливалось в ровный однообразный шум.
     Очень нескоро шум начал редеть, отдаляться,  стихать.  Рус
заставил  себя встать, на подгибающихся ногах подошел к выходу,
откинул полог.
     Из груди сам по себе вырвался звериный вопль ужаса:
     -- Это все, что остались?
     Степь была голой  и  мертвой.  На  месте  походного  стана
зловеще  чернели  выжженные круги земли. Легкий ветерок вздымал
серый пепел, шевелил золу. Сперва в ужасе  почудилось,  что  он
остался  единственным живым человеком. Даже Ис не видно, только
пустое поле с черными пятнами, серый  пепел,  обломки  повозок,
брошенные   разбитые   горшки,  посуда,  сломанные  копья.  Два
исхудалых пса с рычанием дерутся за кость с остатками мяса.
     Он замычал от боли, судорога свела внутренности. В  сердце
словно  кто  вонзил  нож,  а  в  голове быстро и часто забились
жилки. Он чувствовал, что вот-вот умрет от  ядовитой  горечи  и
одиночества.  Ноги деревянно несли вокруг шатра, отыскивая свой
костер...
     На прежнем месте остались только Ис и  Заринка.  Остальные
исчезли,  растворившись  у  костров, возле которых сидели люди.
Все сутулились, молчали, тупо  смотрели  либо  в  костер,  либо
поглядывали  в  сторону  его  шатра. Вдали темнели повозки, еще
дальше всадники загоняли коней в табун.
     С грохотом примчался  на  серой  кобыле  Сова.  Его  плечи
обвисали,  как  будто две глыбы тянули вниз и в разные стороны.
Лицо было угрюмым.
     -- Рус! -- крикнул он рассерженно. --  С  Лехом  ушли  две
трети. Две трети тех, что оставались от Чеха.
     Ис  и  Заринка  подошли к Русу, встали по бокам, трогая за
руки. Рус прошептал:
     -- Спасибо...
     -- За что? -- удивился Сова.
     -- Твои люди остались почти все. Или даже все.
     Сова выпрямился, в голосе сквозь горечь прорезалась  нотка
гордости:
     -- Теперь это твои люди.
     -- Спасибо, -- прошептал Рус снова. В глазах защипало.
     Сова буркнул предостерегающе:
     -- А вот со "спасибо" не спеши.
     Он  повернул  коня,  копыта  прогрохотали совсем рядом. На
Руса упал ком земли, выброшенный копытом. Рус уловил угрожающую
нотку в голосе бывшего воеводы, но не понял затаенного  смысла,
тут же забыл, ибо Ис и Заринка прижались с обеих сторон крепче,
дышали часто, сочувствующе.
     Даже  отсюда  Рус  видел,  как у каждого человека у костра
опущены плечи.
     -- Чех мог бы отделить мне людей больше, -- прошептал он в
тоске.
     Вздрогнул, ощутив на плече  легкую  руку.  Ис  смотрела  с
глубоким состраданием.
     -- Нет, -- сказала она тихо.
     -- Что "нет"?
     -- Он не мог этого сделать.
     -- Почему?
     -- Важна  свобода  выбора,  -- сказала она еще тише. -- Он
чувствовал это. А тебе и не нужно много людей. Мы двигаемся  по
земле,  где не ступала нога человека. От зверей отобьемся, а на
хорошей земле... потомства может быть как песка на берегу моря,
как звезд на небе, как капель в реках... Так ведь бывало...  по
крайней мере у моего народа.
     Он поник головой:
     -- Волхвы говорят, у нас тоже. Но страшно мне!
     -- Крепись,  --  повторила  она. -- Взгляни, кто остался с
тобой.
     Рус всматривался в суровых немногословных  людей.  Остался
Бугай, родной дядя Чеха и Леха тоже, осталась Моряна-богатырка,
Шатун,  Ерш,  Плющ  Железные  Руки,  к  удивлению, заметил даже
сладкоголосого Баюна... Остались суровые воины,  безусые  юнцы,
отроки, но больше больных, увечных, стариков и детей: их братья
не пожелали взять, ссылаясь на суровую дорогу.
     -- Это  вызов,  --  сказала она напряженно. -- Вызов всем,
кто остался.
     -- Да, -- сказал он затравленно,  --  но  почему  они  все
смотрят на меня?
     Он  насторожился,  а  люди  за его спиной взялись за ножи.
Виднелось пыльное облачко, затем донесся стук копыт. В молчании
ждали, когда всадник вынырнул из пыли, огромный и  сгорбленный,
капюшон  нахлобучен  на глаза, охраняет от ядовитой пыли, видно
лишь широкий испещренный морщинами подбородок.
     Всадник  уже  остановил  коня,  когда  его   узнал   Баюн,
воскликнул восторженно:
     -- Корнило! Ты же ушел с Чехом!
     Корнило  замедленно  слез  на  землю,  охнул, ухватился за
поясницу. Голос был мертвый от усталости:
     -- Я проводил их малость. Передал травы  Гойтосиру...  Что
еще? Но поеду с вами.
     Волхв  выглядел  изможденнее  обычного. Баюн подхватил под
руки, держал, пока немолодой волхв переводил дух.
     -- Я получил для них благословение пращуров, -- проскрипел
он. -- У них все пойдет.
     Рус поинтересовался хмуро, еще не в силах ощутить радость:
     -- Но почему здесь? Ты же сам сказал...
     -- Что я сказал? -- раздраженно ответил Корнило. --  Я  не
знаю,  что выпало тебе. Боги не говорят. Тебе указан лишь путь.
А что на нем вершишь, все зависит от тебя.
     Баюн просиял, похлопал волхва по сгорбленной  спине.  Лицо
певца  сияло.  Похоже,  волхв  сказал то, из-за чего остался он
сам.
     Рус пролепетал:
     -- Ты пришел, чтобы помочь?
     Корнило покачал головой:
     -- Чем я смогу? Вряд ли. Но я стар, мне  скоро  уходить  к
предкам.  Что ждет Леха и Чеха, уже знаю. Им выпала трудная, но
счастливая доля. Но что  выпало  тебе,  я  хочу  узреть  своими
очами.
     Шатун сказал почти с отвращением:
     -- Старый, а любопытный, как суслик!
     -- Я  волхв,  --  ответил  Корнило  устало, -- а волхвы не
любопытные, а любомудрые. А мудрость приходит от новых  знаний,
дурак.
     Буська  увел  коня старого волхва, а сам Корнило прошелся,
разминая ноги, огляделся. Русу  казалось,  что  Корнило  что-то
замышляет,  уж  очень напряжен, зыркает по сторонам, будто ждет
удара.
     Внезапно он поднял колотушку, с силой ударил в било. Гулко
загремело над опустевшим станом,  где  уже  не  звучали  песни,
земля  не вздрагивала от топота плясунов. Корнило прислушался с
удовлетворением. Рус не успел рта раскрыть,  как  старый  волхв
принялся колотить часто, неистово.
     Во  всему  стану поднимались люди, головы поворачивались в
сторону грохота. Корнило продолжал созывать народ, и вот уже  к
нему  потянулись  стар  и  мал,  женщины,  дети,  а также дюжие
мужчины, воины, богатыри, дружинники.
     -- Люди! -- вскричал Корнило. -- У меня есть  что  сказать
вам!
     Рядом  с Русом встали Бугай, Сова, Моряна, сзади подходили
все новые и новые. Они слышали их тяжелое дыхание, словно  люди
взбирались на гору.
     -- Люди,  --  повторил  Корнило, голос звучал со злостью и
горечью, -- нам оставили худший скот,  нам  достались  разбитые
телеги,  что  не  могут  тащить  даже  свои  короба... Ушли все
лекари,  кузнецы,  лучшие  табунщики.  В  одном  только  мы  не
уступаем... а может быть, даже превосходим!
     На  него смотрели измученно, но в лицах жила угрюмая сила.
Глаза смотрели прямо.
     Бугай бухнул, будто тяжелая волна ударила в крутой берег:
     -- Я это чую... но ты одень в слова.
     -- Превосходим,   --   повторил    Корнило    громче,    с
неистовством.  --  Нашу  доблесть  не  увести  на  самых лучших
повозках! Наша честь не вывалялась в грязи. Я не  хулю  ушедших
-- там  наши  братья. Но все ли ушли по зову сердца? Или кто-то
просто примкнул к сильным?.. А здесь уж точно остались те, кого
вели честь и верность!
     Ерш первым вскрикнул:
     -- Слава!
     -- Слава! -- поддержали голоса.
     -- Слава Русу!
     -- Не сгинем!
     -- Не посрамим...
     Рус ощутил, как задрожал подбородок.  Глаза  защипало,  он
испугался,  что  заплачет, вскинул голову, а подбородок гордо и
даже  надменно  выпятился.  Кто-то  хлопнул  по  плечу,   потом
раздался мощный глас Бугая. Огромные ладони сжали плечи Руса, и
он  вдруг ткнулся могучему дяде в грудь. Слезы хлынули потоком.
Он трясся от рыданий, было стыдно, и в то же  время  чувствовал
несказанное облегчение.
     Повернулся, услышав странные звуки. В глазах расплывалось,
увидел  мокрые  лица,  и потрясенно понял, что это не из-за его
слез.  Люди  плачут,  мужчины  не  скрывают  слез,  они   гордо
улыбаются, мокрые дорожки блестят на смеющихся лицах.
     -- У  нас  кровь  богов, -- прошептал Рус. -- У нас сердца
богов... Так что же нам еще?
     Голос его рос, последние слова выкрикнул во  всю  мощь.  В
ответ  прогремел  крик могучий и яростный. Над головами выросли
сжатые кулаки. Худые лица осветились, глаза  горели  восторгом.
Высоко  в  небе  пророкотало  довольно.  В  синеве быстро таяло
странное крохотное облачко.
     Бугай, настолько огромный, что ему не пришлось влезать  на
телегу,  чтобы  его  видели  все,  воздел над головами огромные
длани, проревел могуче:
     -- У нас не остатки!..
     А Моряна, могучая воительница, подняла руку,  все  на  миг
притихли, и она сказала ясным сильным голосом:
     -- Мы  должны  дать новый народ, народ богатырей! Посему я
снимаю  обет  безбрачия...  и  по  пришествии  на  новые  земли
обязуюсь... рожать!
     Крик  восторга пронесся над толпой. Рус видел, что взгляды
с Моряны перебегают на него, на  Бугая,  уже  прикидывают,  чье
семя  понесет  Моряна,  от  кого дети пойдут здоровее, могучее,
смышленее, кто-то вопил радостно, но уже пошел  ликующий  смех,
за спинами костры взметнулись ярче, задудели в трембиты, громко
и исступленно стучали бубны, заглушая крики.
     Когда  Рус  соскочил  с  телеги,  подбежала  Ис, прижалась
счастливо. От ее трепещущего тела, тонкого  и  слабого,  в  его
плоть, руки, ноги влилась странная мощь. Захотелось подпрыгнуть
и взмахнуть руками -- а вдруг полетит?
     Бугай и Моряна хлопали его по плечам, спине, он содрогался
от могучих  шлепков. Но когда подошел Корнило, Рус с осуждением
покачал головой. Только Корнило услышал его совсем тихий шепот:
     -- Я люблю братьев!
     -- А что, я желаю зла? -- вскинулся Корнило. --  Но  людей
надо  разжечь!  Конечно,  это  не  воля Чеха или Леха, это боги
решили разделить нас на три части. Какая-то  да  уцелеет!  Даже
если Коломырда сумеет послать сильную погоню, что маловероятно,
то  и  тогда  погибнет  только  треть...  Ведь  никто из нас не
признается, что здесь не все, что где-то есть