дости.
     - Ты узнаешь, - проревел второй, - кто здесь хозяин.
     Это был здоровенный рыхлый балбес. Второй выглядел поплоше. Раньше  я
их не видел, наверно, переселились вместе с новыми домами. Что-то  слишком
быстро начали считать себя хозяевами моей улицы! Придется дать урок...
     - В чем дело, хлопчики? - спросил я очень вежливо.
     Мне не ответили. Были заняты.
     - Не слышу ответа, - сказал я очень-очень вежливо.
     Меня снова игнорировали. Тогда я шагнул вперед и  врезал  по  ноздрям
того, что поплоше. Только копыта мелькнули  выше  рогов,  а  сам  шестерка
брякнулся о стену и лег.
     Интеллигент вырвался и стал часто дышать. И он и подруга смотрели  на
меня с надеждой. А здоровяк уже повернулся ко мне. Рожа  побагровела,  как
буряк, зато кулаки побелели.
     - Ты шо? - спросил он. - Ваську бить?
     Он был здоровый, как бугай, и плечи дай боже. Только и у меня не уже.
А драться я умел, такие туши одной левой бросал. Сделал финт  левой,  ушел
от удара правой, нырнул от крюка и врезал прямо в глаз. Вырубил  из  этого
мира надолго.
     Второй сопляк только поднимался Ноги разъезжались, словно только  что
родился.
     - Забирай свою шпану, - сказал я, - и вон отсюда! Отныне на эту улицу
вход только по пропускам с моей подписью.
     -  Мы  вам  очень  признательны,  -  сказала  женщина,  -  это  очень
великодушно с вашей стороны!
     Ее спутник оказался смекалистее.
     - Благодарить нужно по-другому!  -  сказал  он  достаточно  бодро.  -
Стаканчик! Чистого, медицинского!
     Сразу видно, что мужик, хоть и интеллигент.
     - Впрочем, - сказал он, - пройдемте  в  здание.  Не  стоит  бегать  в
темноте через весь двор с полным стаканом.
     Женщина шла сзади и объясняла, как все случилось, хотя и так все было
ясно. Дуры бабы, ничего не понимают. В громадном зале аппаратуры оказалось
побольше, чем в нашем главном корпусе сборочного  цеха  турбин.  А  всяких
щитов  с  разноцветными  лампочками,  циферблатами  и  прочей  математикой
хватило бы на десяток диспетчерских нашего завода-гиганта.
     Провожатый подвел меня к сейфу:
     - Услуга за услугу. Сейчас достанем спиритус вини...
     - Он порылся в карманах, позвенел мелочью.
     - Галя, ключ не у тебя?
     Она пожала плечами, раскрыла сумочку: пудра, помада, духи,  расческа,
еще что-то непонятное. Ключа не было.
     Он навернул  ко  мне  растерянное  лицо.  Видно  думал,  что  начинаю
подозревать в жульничестве... Увел, мол, с улицы,  где  я  хозяин,  теперь
начинает выкидывать коники:
     - Сбегаю на соседнюю кафедру.  Сейфы  у  нас  одинаковые,  в  прошлое
воскресенье Иван Варфаломеевич пользовался моим ключом.
     Он махнул подруге рукой и быстро вышел. Слышно было, как прыгал через
несколько ступенек.
     Я выглянул в окно. Соседний корпус  располагался  в  добрых  пятистах
метрах. Пока доберется...
     - Опыт очень опасный? - спросил у нее.
     Она ответила не сразу, уже думала  о  своем,  потом  выпалила  жадно,
словно от меня могло прийти спасение:
     - Для него - да!  Здоровье  у  него  слабое,  каждый  год  ложится  в
больницу!
     - Есть же народ покрепче, - сказал я.
     - Ученый совет не разрешает  проводить  опыт  над  человеком!  А  над
животными - ничего не дает.
     Я посматривал на приготовленное ложе и думал, что болел только раз  в
жизни. И то в детстве, когда объелся пирожными.
     Я опустился в кресло, оно скрипнуло и разложилось.
     - Давайте! - сказал я твердо.
     Она смотрела громадными глазами, и я читал в них все, что она  думала
в этот момент. Этот, мол, подходит куда  больше.  Ответственность?  Пусть.
Зато ОН уцелеет. Для него и на преступление  можно  пойти,  не  только  на
опасный опыт...
     Она спешила, работала лихорадочно.  Оказывается,  нужно  подсоединить
уйму всяких проволочек, надеть на голову и обе руки браслеты. Ничего, пока
тот добежит туда и назад...
     Потом мир грохнул и разлетелся в огненной  вспышке.  Я  успел  только
заметить,  как  быстро-быстро  замигали  -  все  лампочки,  а  стрелки  на
циферблатах скакнули и закружились...


     В комнате колыхались два белых  пятна.  Одно  склонилось  прямо  надо
мною. Я напрягся и вернул себе зрение. Это была женщина, Галя.  А  ее  муж
метался по залу, бешено щелкал тумблерами, рвал рубильники, выдергивал  из
штекеров оголенные провода.
     И орал, ругался. Лицо было перекошенным. К чему крик  и  паника?  Все
окончилось благополучно, видно по ее сияющему лицу. Успели.
     Я поднялся. Голова сразу закружилась, в  глазах  потемнело,  в  дикой
черноте замигали звездочки.
     - Лежите! - закричал он яростно. - Вам нужно лежать!
     Но все уже прошло. Я был здоровым  и  чувствовал  это.  И  не  стоило
причитать, что мне грозила опасность. А тебе она не  грозила?  К  тому  же
моему здоровью все слоны в Африке завидуют.
     Женщина подбежала со стаканом  спирта.  Удачно  на  этот  раз  сбегал
парень. Да только зря.
     - Спасибо, - сказал я, - что-то не хочется.
     Осторожно взял спирт из ее дрожащей руки и поставил на стол.  У  меня
рука не дрожала.
     Оба смотрели на меня во все глаза. Неужели  изменился?  Вряд  ли.  Во
всяком случае, не внешне.
     - Да, - сказал я. - Понимаю. Но не сейчас. Мне нужно подумать.  Очень
о многом подумать.
     Кивнул им и пошел к выходу. Они шли сзади, губы у них шевелились,  но
я прислушивался только к собственным  мыслям.  Нужно  остаться  наедине  с
самим собой и подумать. Теперь,  после  расщепления  генетической  памяти,
подумать есть о чем.
     Да, только что я был дружинником у князя Ярослава, потом  рубился  на
поле Куликовом. На горячем казацком  коне  несся  с  оголенной  саблей  на
солдат  наполеоновской  гвардии...  на  белогвардейцев...  на   германский
танк... Были походы и сражения, удалые пиры и торжественные  тризны...  Но
все это было не главное.
     - Вы слышите меня?! - надрывался мужчина.
     Я кивнул и тут же забыл о нем. Это было  не  главное.  Раньше  всегда
считал, что и все мои предки вели такой же образ жизни: от жизни старались
взять побольше, а дать поменьше. Но как же с теми, кто  сложил  голову  на
плахе за крамольные слова, кто пошел на каторгу с пометкой "политический"?
Чего мне не хватало,  когда  отказался  от  губернаторской  родни,  бросил
университет и начал мастерить бомбы для убийства царя? Знал же, что вместо
сытой обеспеченной жизни кончу на виселице или каторге!
     - Послушайте, - сказал им на пороге. - Большое спасибо! Завтра  зайду
и все расскажу. А пока - спокойной ночи!
     Крепко пожал им руки и вышел на улицу. Громадный город уже спал.  Шел
я медленно. Домой идти не  хотелось,  а  куда  нужно  идти  еще  не  знал.
Впрочем, целая ночь впереди. К утру придумаем, куда идти. И вообще,  зачем
живем на свете.




                               Юрий НИКИТИН

                           ОППАНТ ПРИНИМАЕТ БОЙ

     Оппант проснулся с тревожной мыслью о  Куполе.  Жизнь  всего  Племени
зависит от прочности Купола. Только он отгораживает от ядовитого  воздуха,
испепеляющего зноя  летом  и  всесокрушающей  стужи  зимой.  Только  Купол
отделяет  от  чудовищных  животных  планеты.  Большинство  живых   существ
превосходят любого терма по размерам и массе в десятки раз. Иные - в сотни
и даже тысячи. Могут ли медлительные и беззащитные термы  выстоять  против
них? К тому же нет не только рогов, жала или ядовитых  желез  -  нет  даже
пассивной защиты: панциря!  Нежные  незащищенные  тела  термов  повреждает
любая царапина...
     Каждый член Племени в первую очередь думает о  надежности  Купола.  О
том, как сделать его еще неуязвимее.
     Все, сказал себе Оппант. Все думают, кроме неистового Итторка, самого
талантливого и самого нетерпеливого из термов...
     Мысли Оппанта переключились на Итторка. Едва не больше всех в Племени
Оппант  восхищался  разносторонностью  Итторка,  его   умением   мгновенно
принимать решения, видеть суть проблемы, форсировать  результаты...  Такие
умы появляются раз в миллион лет, если не реже, и вокруг них всегда бурлит
жизнь, а чересчур осторожным термам бывает тревожно.
     Пристыженный Оппант выкарабкался из  ниши,  где  спал,  и  настроение
сразу упало. Сегодня должен нести караул в покоях  Основательницы,  а  это
казалось интересным только в первый раз. Из двенадцати почетных стражей он
- единственный из высшего стаза! С кем перемолвиться?
     Неохотно он поплелся по туннелю, ведущему в нижние ярусы. По дороге с
удовольствием позавтракал, приняв корм  у  фуражира  с  раздутым  брюшком.
Ощутив приятную сытость, побежал несколько резвее.
     Дважды просили корма  белесые  недоросли.  Оппант  с  трудом  подавил
врожденный рефлекс дележа кормом, презрительно разогнав  белопузиков.  Они
испуганно  расступились,  и  Оппант  помчался  дальше,  стараясь  задушить
тягостное чувство. Дележка кормом - врожденный акт. Дающий получает  такое
же удовольствие, как и получающий. Еще миллионы лет тому  термы  перестали
голодать, но ритуал остался.  Лишь  около  сотни  тысяч  лет  назад  среди
молодежи высшего стаза пошла мода подавлять врожденные  рефлексы,  ставить
волю и разум выше позывов слепого организма...
     Трижды обменяться кормом все же пришлось. То были темные термы,  один
совсем черный. А старым особям Оппант  отказать  не  мог.  Пусть  даже  из
низших стазов. Это не рефлекс, как сказал он себе в утешение, а проявление
уважения к старшим. Так что на самом деле за всю дорогу ни  разу  слабости
не  поддался,  зато  трижды  проявил  гражданское  понимание  Единства   и
Выравнивания.
     Дальше бежал в приподнятом настроении. Хорошо, когда свои потребности
совпадают с интересами Племени...
     Навстречу,  шелестя  лапками,  струился  поток  желтых  термов-нянек.
Каждый держал в жвалах  крохотное  яичко.  Воздух  был  пропитан  приятным
возбуждающим запахом благополучия. Няньки один за другим  ныряли  в  узкий
туннель, куда не протиснуться термам более крупных  стазов.  Там,  надежно
защищенные толстыми  стенами,  находятся  камеры  драгоценного  молодняка,
будущее племени. Там проходит первая линька, оттуда белопузиков  переносят
в следующую камеру, затем еще дальше, пока не заканчиваются все пятнадцать
линек, а первые белесики робко вступают в мир взрослых термов.
     Чем ниже Оппант опускался, тем  влажнее  был  воздух,  и  тем  больше
попадалось термов. В последнем туннеле, что вел к  покоям  Основательницы,
его захлестнула волна фуражиров, которые со всех ног неслись,  толкаясь  и
суетясь, ко  входу  в  царскую  палату.  Каждый  бережно  держал  на  весу
переполненное сладким соком брюшко. В туннеле стоял шелест множества  лап,
легкий  хруст  сталкивающихся  хитиновых  панцирей.  Воздух  был  пропитан
обрывками разговоров на простом языке феромонов.
     Оппант любил толчею, сильный запах. Жизнь бурлила. Племя растет,  его
мощь усиливается, здоровье крепнет, жизнеспособность выросла стократ!
     На мгновение Оппант остановился перед входом в  царскую  палату.  Там
кипел  водоворот  тел.  Одни  прорывались  в  палату,  неся  корм,  другие
выскакивали оттуда с опустевшими брюшками, зато бережно держали  в  жвалах
драгоценные белесые яички. Оппант  лишь  однажды  подержал  такой  зародыш
жизни. Тугое едва слышно пульсирующее  яичко,  упругая  пленка,  а  внутри
упрятана великая тайна...
     Его  толкали  со  всех  сторон,  он  тоже  толкался,  ощущая  древнее
сладостное чувство единения с Племенем, и даже ощутил сожаление,  когда  в
покоях Основательницы поток рассыпался во все стороны, и  он  смог  дальше
двигаться без помех.
     Основательница возлежала в центре огромного богато украшенного  зала.
Сперва Оппант увидел только белесый холм продолговатой формы,  похожий  на
короткого червя гигантских размеров. Это было неимоверно  раздутое  брюшко
царицы. Вокруг нее толпились няньки и фуражиры, наперебой  предлагая  пищу
Основательнице, слизывали с ее тела  возбуждающую  влагу,  выхватывали  из
кончика  брюшка  выдвигающиеся  яички,   бережно   относили   в   сторону,
облизывали, торопливо передавали  другим  термам  или  же  спешно  уносили
сами...
     Вокруг  царицы  стояли  панцирники.  Почти  вдвое  крупнее  остальных
термов, а силой даже превосходящие мэлов. Однако мэлы -  неразумная  сила,
панцирники же следующий за мэлами стаз, у них зачатки  разума,  они  знают
язык феромонов. Конечно, это самый примитивный из всех трех языков, но все
же язык...
     К Оппанту приблизился, сильно прихрамывая, старый  черный  терм.  Это
был Юваннап, начальник почетной стражи. Оппант  присел,  замахал  сяжками,
членики на жвалах мелко вздрогнули. Юваннап терм  высшего  стажа  ноостер,
ревниво относится к внешним знакам почитания, обижается как юный  белесик,
если кто-то  при  встрече  с  ним  пропускает  хоть  один  из  ста  сорока
ритуальных жестов. Правда, при сяжечном обмене знаками  это  занимает  две
секунды, но все же...
     - Сменишь Ывакка, - сообщил Юваннап торжественно.
     Ывакк стоял в двух шагах от огромного серого  панцирника.  По  другую
сторону Ывакка высился черный терм с непомерно толстыми передними руками.
     - Что за глупость, - пробормотал  Оппант,  не  сдержавшись,  -  Разве
нельзя поставить меня рядом хотя бы с термом среднего стаза?
     - А что тебе не так?
     - Словом перемолвиться не с кем!
     Юваннап сказал обидчиво:
     - В покоях Основательницы любые разговоры  неуместны  и  непристойны!
Стража должна бдить и со священным трепетом впитывать запах и  благоухание
тела царицы. Возможность лицезреть Основательницу -  разве  не  величайшая
честь?
     - Честь, - пробормотал Оппант.
     - Не слышно.
     - Великая честь! - заявил Оппант треском ножек и взмахами сяжек.
     Юваннап кивнул, а Оппант повел глазом на стражей. Все стояли головами
наружу, готовые защищать Основательницу от опасности, так  что  на  царицу
смотрели не глазами, а менее уважаемой частью тела.  Шуточки  на  подобные
темы были в ходу среди свободомыслящей  молодежи,  но  тугодумный  Юваннап
смертельно бы обиделся, услышь что-то подобное.
     Ывакк с облегчением перевел дух, когда Оппант молча остановился перед
ним, делая церемониальные жесты. Незаметным наклоном члеников сяжок  Ывакк
успел сообщить, что панцирник слева - невыносимая, но опасная  скотина,  а
рабочий справа - добрый малый, но неразвит, от восторга трепещет...
     Оппант занял место Ывакка, а Юваннап еще  несколько  мгновений  стоял
перед Оппантом, словно бы отыскивая,  к  чему  придраться.  Оппант  сделал
преувеличенно торжественную стойку, напустив на себя  глупый  и  радостный
вид,   и   довольный   Юваннап   торжественным   шагом   похромал    вдоль
параболического кольца стражи.
     Оппант раздраженно переступал с ноги на ногу. Пусть панцирники  стоят
в полной неподвижности, если желают. Это вообще только их  дело  -  защита
Племени. Раньше охрану покоев царицы несли только они. Огромные  свирепые,
с крепкими жвалами, - они здесь на месте. В древние времена враги иной раз
вторгались даже в царские покои...
     Волна реформ пошла  только  после  Второго  Осознания.  Племя  быстро
разрослось и окрепло, ощутило себя в полнейшей  безопасности,  и  как  раз
тогда разросся высший стаз - двадцатый! - термов, которые не  годились  ни
для войны, ни для строительства... Но у них было больше всего ганглий, они
умели мыслить быстрее всех и лучше всех. Они начали проводить  реформы,  в
том числе и такие нелепые, как смешанная стража...
     Оппант осторожно  повел  головой,  рассматривая  остальных.  Двадцать
термов. По одному от  стаза.  Стоят  вразбивку,  чтобы  высокие  стазы  не
группировались.  Воспитывают  чувство  равенства  перед  Племенем.  Глупо,
перегиб.
     Ему показалось, что он улавливает какой-то шелест. Медленно  повернул
голову, прислушался:
     - Оппант! - пронеслось до него яснее. - Это я, Умма...
     Волна жара хлынула ему в лицо. Глупец, не заметил за  огромной  тушей
панцирника Умму! А этот глупец  Юваннап,  нарочно  разделил  их,  поставив
посредине панцирника?
     У него сердце переполнилось нежностью при виде  Уммы.  От  нее  веяло
теплом и уютом. Рядом с Уммой,  словно  для  контраста,  стояла  неуклюжая
Длота. У нее голова была непропорционально  велика,  на  жвалах  виднелись
неприятные зазубрины. У нее, как и у Уммы, нижний валик брюшка раздулся от
четырех созревших яйцекладов, но это вовсе не волновало Оппанта. Наоборот,
ее хлещущее изо всех ноздрей  здоровье  казалось  отвратительным,  слишком
приземленным, хотя Длота явно превосходила Умму по  ряду  интеллектуальных
параметров.
     И все-таки  Умма  была  самым  одухотворенным,  самым  нежным,  самым
понимающим существом в Племени. Длоту Оппант уважал,  прислушивался  к  ее
мнению, но ради Уммы готов был выбежать из Купола  и  сражаться  со  всеми
хищниками Вселенной. Конечно, такие грезы достойны разве  что  безмозглого
панцирника, однако, разум при виде Уммы молчал, вместо него кричали и пели
все шесть эмоциональных и довольно безалаберных сердец.
     Сейчас Оппант смотрел на ее нежное просвечивающее тело и  не  находил
слов. У нее аккуратная  голова,  от  которой  словно  бы  исходит  золотое
сияние,  внимательные  ласковые  глаза,  которые  словно  бы  гладят   его
невидимыми сяжками, а сами  сяжки  грациозно  колышутся  над  ее  глазами,
приветствуя весь мир, радуясь жизни.
     Все шесть ножек у нее  стройные,  и  когда  Умма  двигалась,  на  нее
оглядывались даже белые термики, которым еще линять и линять, пока  начнут
постигать начала прекрасного.
     Рожденная "царицей в комбинезоне", Умма могла  бы  заменить  в  любой
момент Основательницу, если бы та состарилась или  погибла.  Однако  после
Второго Осознания царский титул терял значимость. Если  раньше  каждый  из
дублеров мечтал занять место  в  царских  покоях,  то  сейчас  все  больше
молодежи высших  стазов  отдавали  себя  науке,  философии,  миропознанию,
строительству, уходили в образователи молодняка...  Конечно,  желающих  на
место царицы еще много, но Умма ни за что  не  согласится  превратиться  в
разжиревшую самку, постоянно откладывающую яйца. К счастью, в их мире, где
достаточно одной Основательницы  для  Племени,  понижение  рождаемости  не
грозит.
     Умма занималась с упоением всякого рода исследованиями,  перепрыгивая
с предмета на предмет. У нее ганглий меньше,  чем  у  Оппанта,  но  к  его
удивлению она преуспевала за счет неиссякаемой энергии и  жизнелюбия.  Сам
Оппант, утомившись за день, заползал в нишу, мечтал отоспаться, а она  еще
прыгала, вертелась, ходила на голове, верещала и приставала с расспросами.
     С ней было  трудно,  но  с  ней  он  был  счастлив.  Это  не  червяк,
откладывающий  яйца,  а  нежная,  жадно  мыслящая,  полная  идей,  хоть  и
нелепейших,  жаждущая  перестроить  жизнь  Племени,  улучшить,  дать  всем
счастье, решить разом все проблемы.
     - Умма, - прошептал он нежно, мучаясь  от  того,  что  термы  средних
стазов,  к  которому   принадлежала   Умма,   слабо   владеют   богатейшим
идеомоторным языком, - как ты здесь оказалась?
     - Плоды равноправия, - ответила она  тоже  шепотом.  -  Мы  с  Длотой
первые из женщин в почетной страже, но не последние!
     - Глупость  это,  а  не  равноправие,  -  ответил  он.  -  Даже  нам,
ноостерам, здесь нечего делать. Зачем отбивать  корм  у  воинов?..  Ладно,
оставим эти проблемы мудрецам Совета. Ты что делаешь после стражи?
     - Наверное, отосплюсь, - предположила она. - Я уже  забыла,  что  это
такое...
     Внезапно панцирник, что стоял между ними, грозно щелкнул жвалами. Его
огромная литая голова повернулась из стороны в сторону. Маленькие  глазки,
укрытые прочными пластинами, прошлись сперва по Умме, затем по Оппанту. На
Оппанте он остановил очень долгий взгляд, и  Оппант  присел,  не  в  силах
смотреть в лютое лицо. Голова панцирника была огромная,  крохотные  глазки
прятались в узеньких щелях, страш