зря, Нола, плохо ты людей
считываешь. Как это он - про вспышку ножа, у хребта-то?  Нужная  песня,  с
понятием, даром что городская... Ты  певунов  пасись,  баба,  им  человека
глянуть - что струны перебрать...
     - Пошли, Ангмар, - обозвался его молчаливый спутник. -  Пошли.  Пора,
ребята ждут.


     Ветки цветущего кизила  затеняли  веранду  и  мешали  папаше  Фолансу
разглядеть  на  просвет  янтарный  листик  крохотной  вяленой  рыбешки,  с
хрупкими  прожилками  белесых  косточек.  Ее  товарки  были   беспорядочно
разбросаны по всему многоногому столу и дожидались своего часа окунуться в
пенный прибой густого домашнего пива.
     - Зря, -  папаша  Фоланс  прервал  созерцание  и  отхлебнул  изрядный
глоток.
     - Зря, - папаша Фоланс вытер встопорщившиеся усы и грохнул кружкой  о
столешницу.
     - Зря, -  папаша  Фоланс  оторвал  облюбованной  жертве  голову  и  с
проворством палача швырнул ее в кусты под навесом.
     - Зря. Зря вы сюда приехали, господин Вером. Видите ли... У нас тихая
заводь, и как во  всякой  тихой  заводи,  здесь  встречаются  своего  рода
странности. Но... это наши домашние, уютные странности, они никому не жмут
и... Ничего вы не найдете, милейший господин Вером, а  всем  кругом  будет
наплевать и на вас, и на непривычный говор ваших людей, и на ваши невинные
круги возле Сай-Кхона. Старики, правда, дергаются, боятся старики,  бороды
скребут, только вам, как я понимаю, тоже наплевать на их страхи. Это  все,
надо полагать, вроде такого соглашения с обеих сторон, опять  же  с  обеих
сторон и оплеванного, я хочу сказать...
     - Ну почему же? - Арельо Вером сдул пену со  своей  кружки  и,  вылив
часть  пива  перед  собой,  внимательно  следил  за  лопающимися  матовыми
пузырьками. - Я, знаете ли, предпочитаю людей, которые боятся.  Я  и  сам,
знаете ли, часто боюсь. Это бодрит. Кстати, я и не собираюсь ничего искать
в Сай-Кхоне. Я собираюсь там терять. Возможно, деньги, вложенные  в  дело,
возможно - жизни, себя и своих... ну, скажем, товарищей,  хотя  это  будет
лишь фасадом правды. Возможно...
     - Возможно, разум, - закончил  папаша  Фоланс,  ловко  кидая  в  лицо
собеседника  особо  колючей  и  хвостатой  рыбой.  Вером  двумя   пальцами
прихватил ее за плавник и с хрустом разорвал на несколько частей.
     - Благодарю вас, - сказал Арельо Вером. - Итак...
     Папаша Фоланс осклабился.
     - Если вы и удачу так же ловите за ее скользкий хвост, то я, пожалуй,
взял бы мои слова обратно, но... что сказано, то  сказано.  Пусть  везучий
господин Вером соблаговолит подойти вон к тому  краю  веранды,  и  в  щели
забора он сможет увидеть безумца, пару лет  назад  ходившего  в  Сай-Кхон.
Только, в отличие от  вас,  человека,  которому  нечего  было  терять,  он
потерял единственное, что имел -  рассудок.  Старики  шепчут  -  он  видел
Бездну...
     Арельо кивнул и поднялся из-за стола. Он подошел к папаше  Фолансу  и
наклонился,  высматривая  между  досками   видимый   край   улицы.   Удав,
неподвижный сонный Удав, равнодушно торчал у ворот,  полуприкрыв  высохшие
шелушащиеся веки, а напротив... Напротив сидел идиот в немыслимом  пестром
рванье и сером, ободранном  внизу  плаще.  Идиот  тряс  кудлатой  головой,
взмахивал руками, чертя в горячем воздухе круги, и бормотал себе  под  нос
неслышный бред. Изредка он вскакивал и, припадая  на  правую  ногу,  тыкал
сжатым кулаком перед собой, топая и  каждый  раз  резко  отдергивая  кисть
назад.
     - И так всегда,  -  папаша  Фоланс,  отфыркиваясь,  встал  за  спиной
Верома. - Походит, походит - и  сидит.  Потом  скачет  и  орет.  Все  дома
изрезал - кружки какие-то, загогулины... хотели избить,  но  -  несчастный
человек, сами понимаете; да и красиво в общем выходит, даже очень.  Теперь
зовут иногда - мол, давай,  укрась  подоконник  там  или  дверь...  Тем  и
кормится. Тут недавно каменотес  наш,  Сорбан,  трепался  -  староста  ему
ограду заказал, негоже, мол, старостиному дому и без ограды; так он  тачку
взял и за камнями...
     - Кто - идиот? - болтовня папаши Фоланса явно начала исчерпывать  все
запасы терпения Верома, продолжавшего наблюдать за  действиями  прыгающего
сумасшедшего.
     - Да нет же, каменотес!.. Навалил он булыжников, впрягся в  тачку,  а
где у нас камни берут? - ясное  дело,  в  Сае...  Да  и  стемнело  к  тому
времени, луна выбралась; глядит Сорбан - дымка  какая-то  висит,  голубая,
как с перепою вроде, а из  дымки  пардуса  два  черных  выходят,  -  и  ну
носиться по развалинам; и страшно, аж дрожь бьет, и глаз не  оторвать,  до
того красиво!
     Стал Сорбан ноги уносить - понятное дело, это зверюги-то между  собой
играют, а ему в такие игры не с руки, даром что браслет наденут, так  ведь
рвать на куски станут, живого харчить; тачку кинул, шут с ней, с тачкой, и
бочком, бочком... Только бежит он, а пардусы рядом уже стелются и чуть  ли
не подмигивают, а глаза зеленые-зеленые и горят, как плошки.  То  обгонят,
то отстанут, то хвостом промеж ног, извините, суют, - он уж и хрипит, а им
все шутки!..
     До дому домчал, засов задвинул, топор в руки - сидит, белее  мела.  А
наутро выходит - тачка его с  камнями  у  ворот  валяется,  а  на  верхнем
камешке-то  нарисовано  чего-то  -  может,  и  был  такой,  в  темноте  не
разглядишь... Отошел Сорбан малость и, смеха ради, показал  камень  нашему
Су. Так тот аж затрясся от злости, обплевался весь,  значок  тот  поскорее
зацарапал и поверх свою кривулю вывел. Булыжники раскидал, а исписанный  с
собой уволок. И скачет, подлец, забавно. Вы не знаете, господин Вером, что
это он делает?
     Прямой узкий меч завизжал,  покидая  тесные  ножны,  и  резким  косым
выпадом Арельо Вером всадил его в столб, вплотную к судорожно  заходившему
кадыку папаши Фоланса.
     - Это выпад, - спокойно объяснил Вером. - Грамотный, профессиональный
выпад. Он потерял рассудок, но у тела нет рассудка, оно  многое  помнит  и
почти ничего не забывает. Человек, умеющий делать такие  движения  -  ваши
орлы совершенно верно решили не трогать его. Вы меня понимаете?
     - Да, - сглотнул папаша Фоланс.
     - Да, понимаю, - попытался кивнуть папаша Фоланс.
     - Конечно, - выпитое пиво медленно отливало от щек папаши Фоланса.  -
Конечно, понимаю, я скажу народу, непременно скажу, что блаженный Су...
     - Вы неверно меня понимаете,  любезный,  -  Вером  вернул  оружие  на
место, поправил перевязь и направился к  выходу  с  веранды.  -  Не  стоит
никому ничего говорить. Говорить стоит только  мне.  А  также  меня  стоит
кормить. И поить. У вас  прекрасное  пиво,  папаша  Фоланс.  Поить,  поить
обязательно.  Меня.  И  моих...  ну  скажем,  товарищей.  Об   оплате   не
беспокойтесь.
     Арельо Вером раздвинул створки ворот  и  вышел  на  пустынную  улицу.
Идиот Су несся по дороге, приплясывая и дергаясь, разорванный плащ  хлопал
у него за плечами. Удав разлепил один глаз и искоса посмотрел на Верома.
     - Ну? - сухо осведомился Арельо.
     - Южный выпад, - спокойно просипел Удав.  -  Из-под  руки,  в  горло.
Легко идет, мягко... Но - идиот,  руку  отдергивает  и  ждет.  Чего  ждет,
спрашивается?..
     - Идиот, - согласился Вером, непонятно в чей адрес.  -  Ты  плащ  его
видел?
     - Да, Арельо. Видел. Плащ салара из зарослей. Только... они  уже  лет
пять такие не носят, спалили, после  гонений  на  Отверженных.  А  этот...
Забыл, что ли, когда умом трогался, а теперь - кто тронет блаженненького?!
Да и глушь у них, тут что салар, что варк, - один хрен, кизила нажрутся до
потери пульса и  дрыхнут  по  домам...  Лихо  бежит  парень,  ноги  -  что
оглобли...
     - Идиот, - еще раз  задумчиво  повторил  Арельо  Вером,  глядя  вслед
бегущему. А тот пылил, несся, и грязный серый плащ никак  не  мог  догнать
своего хозяина...



                              ЛИСТ ВОСЬМОЙ

                                       Сладко будет ей к тебе приникнуть,
                                       Целовать со злобой бесконечной.
                                       Ты не сможешь двинуться и крикнуть.
                                       Это все. И это будет вечно.

     ...рано покинул меня и заперся на ключ у себя в комнате. Как только я
убедился в этом, я сразу помчался по винтовой лестнице наверх,  посмотреть
в окно, выходящее на юг. Я думал, что подстерегу здесь  графа,  поскольку,
кажется, что-то затевается. Цыгане располагаются где-то  в  замке,  я  это
знаю, так как порой слышу шум езды и глухой  стук  не  то  мотыги,  не  то
заступа.
     Я думал, что дождусь возвращения графа,  и  поэтому  долго  и  упорно
сидел у окна. Затем я  начал  замечать  в  лучах  лунного  света  какие-то
маленькие, мелькающие пятна, крошечные, как микроскопические пылинки;  они
кружились и вертелись как-то неясно и очень своеобразно. Я жадно  наблюдал
за ними, и они навеяли на меня странное спокойствие. Я уселся поудобнее  в
амбразуре окна и  мог,  таким  образом,  свободнее  наблюдать  движение  в
воздухе.
     Что-то заставило меня вздрогнуть. Громкий жалобный вой собак раздался
со стороны долины, скрытой от моих взоров. Все громче  и  громче  слышался
он, а витающие атомы пылинок, казалось, принимали  новые  образы,  меняясь
вместе со звуками и танцуя в лунном свете. Я боролся и взывал к  рассудку;
вся моя душа боролась с чувствами и полусознательно порывалась ответить на
зов. И все быстрее кружились пылинки, а лунный свет ускорял  их  движение,
когда они проносились мимо меня, исчезая в густом мраке. Они все больше  и
больше сгущались, пока не приняли форму мутных призраков. Тогда я вскочил,
опомнился и с криком убежал. В призрачных фигурах, явственно  проступавших
в лунных блестках, я узнал очертания тех трех женщин, в жертву  которым  я
был обещан. Я  убежал  в  свою  комнату,  где  ярко  горела  лампа;  через
несколько часов я услышал в комнате  графа  какой-то  шум,  словно  резкий
вскрик, внезапно подавленный, затем наступило молчание, настолько глубокое
и ужасное, что я невольно  содрогнулся.  С  бьющимся  сердцем  я  старался
открыть дверь, но я снова был  заперт  в  моей  тюрьме  и  ничего  не  мог
поделать.
     Вдруг я услышал во дворе душераздирающий крик женщины. Я подскочил  к
окну и посмотрел на двор через решетку. Там, прислонясь к калитке в  углу,
действительно стояла женщина с распущенными волосами, и, увидя мое лицо  в
окне, она бросилась вперед и угрожающим голосом крикнула:
     - Изверг, отдай моего ребенка!
     Она упала на колени и, простирая  руки,  продолжала  выкрикивать  эти
слова, ранившие мое сердце. Она рвала на себе волосы, била себя в грудь  и
приходила  во  все  большее  и  большее   отчаяние.   Наконец,   продолжая
неистовствовать, она кинулась вперед, и хотя я не мог ее больше видеть, но
слышал, как она колотит во входную дверь.
     Затем, откуда-то высоко надо мной, должно быть, с  башни,  послышался
голос  графа;  он  говорил  что-то  со  своими  властными,  металлическими
интонациями. В ответ ему раздался  со  всех  сторон,  даже  издалека,  вой
волков. Не прошло и нескольких минут, как целая стая  их  ворвалась  через
широкий вход во двор, точно вырвавшаяся на свободу свора диких зверей.
     Крик женщины прекратился, и вой волков как-то внезапно  затих.  Вслед
за тем волки, оглядываясь, удалились поодиночке.
     Я не мог ее не пожалеть, так как догадывался об участи ее ребенка,  а
для нее самой смерть была лучше его участи.
     Что мне делать? Что могу я сделать?  Как  могу  я  убежать  из  этого
рабства ночи, мрака и...


     Последний валун оказался ничуть не легче  своих  предшественников,  и
вконец озверевший Слюнь в  сотый  раз  взревывал  диким  котом,  обсасывая
придавленные пальцы  и  ища  виноватых,  на  ком  можно  было  бы  согнать
бессильную злобу - и не получал  никакого  удовольствия  от  безответного,
вывалянного в песке Гро.
     -  Это  ты,  паскуда,  сманил  меня,  -  бурчал  возмущенный   Слюнь,
утративший изрядную долю прежней  щегольской  кучерявости.  -  Распелся  в
кабаке, мы, мол, вольные бродяги, мы топчем прах веков... -  а  я,  козел,
клюнул, сопли развесил!.. Сидел бы сейчас у Мамы, девок в ночное водил,  а
ты бы ворочал свой проклятущий прах в одиночку! Или с Удавом... Он бы тебе
наворочал!.. Шляются с Арельо по деревне, мудрецы хреновы, а мы тут за них
камни шуруем - и добро бы по делу, а то плиты под ними  одни,  и  хоть  бы
какая зараза!.. А солнце, просто как с Веромом сговорилось, жарит и жарит,
делать ему, облезлому, нечего, что ли? Что б его...  Нет  уж,  Гро,  и  не
надейся - я теперь умный, молчу, молчу, а то  он,  гад,  подкрадется,  или
Удав нашипит, потом не расплатишься. Я с ним как-то по селению прошелся, -
люди ставни позакрывали, собаки брешут, один баран Фоланс пивом его  поит.
Его поит, а меня, значит, - иди, мол, Слюнчик, к колодцу, хорошая водичка,
родниковая, у вас в Городе такой нет... Вот и хлебал бы сам  водичку  свою
драную, морда скоро лопнет, с водички, небось!..
     Слышь, Гро, там придурок один бродит, на тебя похож, потешный такой -
так и тот, Верома увидел, чуть по швам не разошелся; костылями дрыгает,  -
"Глаза! Глаза! - вопит. - Смотрят! Не дам, не дам, сгинь, не  возьмешь!.."
А чего не даст - не говорит. Хотя ему и давать-то нечего, он же  не  Нола,
та как подсуетится, так  ни  мне,  ни  Арельо  копать  уже  не  захочется.
Собственно, он и не копает...
     А придурок скачет и руками прямо под  носом  у  Верома  машет,  вроде
пугает. Подрыгал, поорал - а после сел и  тихо  так,  с  надрывом:  "Пошел
прочь, дурак, пошел прочь, дурак, пошел..." И раз пять так, это Верому-то,
понял, Гро? Я уж решил - конец детине, пришибет его Вером, так нет  же,  -
сморщился пузырем проколотым и еще тише:  "Хорошо,  дурак..."  Поговорили,
значит. Да ты придерживай, соловей ободранный, придерживай,  больно  ведь,
когда такая дрянь да по пальцу, и в который уже раз! Сука ты поганая, я  ж
тебе говорю - придерживай!!! Подыми, Гро, миленький, ну  подыми,  чего  ты
куксишься, не тяни, больно ведь, ой как больно, уюююююй... Так  о  чем  же
это мы с тобой, до пальца-то?
     В общем, пошли мы с Арельо, а дурень за нами крадется.  И  Вером  ему
через плечо, по-доброму - это с придурком по-доброму, а я доброго слова от
Варка... то есть, от господина Арельо, видать, вовек не дождусь.  Подыхать
стану, вот тогда, может, молодец, скажет, правильно, что сдох -  продолжай
в том  же  духе...  И  говорит,  значит,  дурню:  "Плохо,  говорит,  когда
маленькую цель подносят слишком близко к глазам. Она тогда мир  заслоняет,
и человек забывает, что в защите добра главное не  защита,  а  добро."  Ты
понял, Гро, это он  остолопу  деревенскому,  а  я  когда  засмеялся  -  ну
необидно совсем засмеялся, честно, просто от хорошего настроения - так  он
меня всю дорогу ногой в зад пинал  и  заставлял  проповедь  свою  наизусть
учить. А мне наизусть - так легче валун этот самому  двигать,  но  выучил,
ничего, только задница болит, и пальцы болят,  и  все  у  меня  болит,  ты
придерживай, придерживай, Гро, а то кончусь я, и  пока  браслет  новый  не
вырастет, будешь ты сам здесь ковыряться, а я потом снова кончусь, Гро,  и
еще раз, пока тебя одного и не оставлю, и будешь ты - да ты ведь и будешь,
Гро, я ж тебя знаю, и слова от тебя не дождешься, одни песни дурацкие, а я
песни твои уже слышать не могу, это ты меня соблазнил, паскуда, прах веков
на горбу таскать...
     Ну вот, а тут даже и плиты  нет,  железяка  торчит  кривая,  мать  ее
размать...
     - Эй, гробокопатели! - поношенный камзол Арельо  мелькнул  на  гребне
холма, и следом за ним начал выползать Вяленый, грызя оставшиеся ногти  на
покалеченной руке. - Ну как, груз сняли?
     - Сняли, сняли, - огрызнулся Слюнь, - и груз сняли,  и  штаны  сняли,
ждем давно...
     Четыре откаченных в сторону валуна, ранее образовывавшие неправильный
ромб, открыли три потрескавшихся плиты и некий предмет,  названный  Слюнем
"кривой железякой" - чем он, собственно, и был.
     - Глянь, Удав, - приказал Вером. - Твое время, твоя забота...
     Удав  скользнул  вниз  и  прошелся   вдоль   плит,   внимательно   их
разглядывая, потом подозвал Гро и указал  на  ближнюю  к  нему,  ничем  не
отличавшуюся от остальных.
     - Стань сюда. Топай, - сказал Удав, стряхивая с рубахи  Гро  налипший
песок. - Здесь топай, в центре. И посильнее, с задором. А ты,  Слюнь,  вон
на правой топать будешь. И не волынь, красавчик, а то велю головой биться,
она у тебя лучше любого лома...
     После подобного напутствия Вяленый присел у железного прута и  обеими
руками вцепился в его изгиб.
     - Давай, ребята, - заорал он, наливаясь кровью, и по  жилистым  рукам
заструились крутые багровые вены. - Давай, топай, Гро, подохнем же  ни  за
грош, если обломится, топай, Слюнь, милый, давай!..
     Слюнь бешено скакал по выделенной ему плите, вопя  нечленораздельное,
маленькая  голова  Вяленого  дергалась  и  моталась  на  тощей  шее,   Гро
отплясывал первобытный танец по стертому древнему шрифту; и край  каменной
доски закряхтел и стал приподниматься.
     - Падай, Гро! - неожиданно взвыл Удав и рухнул на спину с  оторванным
прутом в руках. Резко  вздыбившись,  плита  закачалась  и  сползла  набок,
открывая черный смердящий провал.  Гро  уже  валялся  в  стороне,  животом
прижимая к спасительной земле свой драгоценный лей.
     Взмокший Слюнь подкатился к  дыре  и  глянул  на  бледного  дрожащего
Удава.
     - Ну и зачем надо было падать? - поинтересовался он. -  Слез  бы  Гро
тихо-мирно,  оно  ж  не  на  него  валилось,  так  нет,  мордой   в   пыль
обязательно...
     Подошедший  Арельо   дружески   похлопал   Слюня   по   перепачканной
физиономии.
     - Молодец, кучерявый, хорошо топал,  с  душой,  -  улыбнулся  Арельо,
нагибаясь и запуская руку в открывшийся лаз. Он пошарил там, выпрямился  и
повернулся к Удаву.
     - Тетива сгнила, - сказал Вером. - Потому и не выстрелил. А так все в
порядке.
     Гро отряхнулся и  стал  подтягивать  колки  лея.  Слюнь  сидел,  тупо
уставившись в провал.
     - Ну ладно, а я-то зачем топал? - спросил Слюнь.



                                                И графство задрожит, когда
                                                Лесной взметая прах,
                                                Из леса вылетит беда
                                                На взмыленных конях.

     - Не могу я, Ангмар, боюсь, дико мне, есть уже - и  то  плохо  стала,
поперек глотки стоит и вниз  не  падает,  не  могу  я  так,  Анг,  совсем,
совсем...
     Толстуха  Нола  тряслась,  как  в  лихорадке,  все  ее  рыхлое   тело
колыхалось в беззвучной истерике,  и  даже  крепкая  пятерня  вислоплечего
Ангмара, сжавшая плечо женщины, не могла унять нервной дрожи.
     - Да, ладно, лапа, чего ты трепыхаешься? Всего  и  забот-то  -  ходи,
подмигивай да подглядывай; сама ж говорила - тюхи они, один этот, как его,
Вером, так не съест он тебя, тебя съесть - это полк нужен,  с  выпивкой...
Ну, разложит где, так не убудет тебя, да и мужик он видный...
     - Видный... Ты хоть думай, Анг, что мелешь...  Они  вчера  как  плиту
отвалили, так змеюка ихняя с певуном вроде к Фолансу пошли,  а  главный  с
этим, с кобельком кучерявым, в дыру полезли. Я поближе подошла,  а  оттуда
смердит, как из труповозки, и сыростью вроде тянет; а  потом  как  загудит
трубой: "У-у-у-у!" - и тихо опять, как в могиле. Я - бежать, а ноги  ни  с
места. Гляжу - певун рядом сидит, мурлычет чего-то, а я  в  ремне  игранья
его запуталась... Ну, я в вой, а мне пальцы корявые в рот, и ловко так, ты
ж глотку мою знаешь, Ангмар, а тут давлюсь -  и  ни  звука!  Стихла  я,  и
хватка полегчала; стоит сзади змей их копченый и хихикает:  "Будь  у  тебя
уши, говорит, баба ты глупая,  башмак  разношенный,  уши  пошире  сокровищ
твоих женских, так ты б за лигу слышала, как мужики подходят. Гляди, ржет,
- а глазищи холодные-холодные, - гляди, заново  невинной  сделаем