на  стылый
пронизывающий ветер; но я знал, что именно так оно и должно  быть,  и  что
так оно - есть. И две  взволнованные  птицы  носились  под  самой  крышей,
оглашая призрачную равнину резкими криками.
     А передо мной уже стоял Трайгрин, Предстоятель Зеницы Мрака. Я  плохо
видел его самого, потому что не мог оторваться от  завораживающей  черноты
его глаз, и земля содрогнулась  еще  раз,  когда  я  проник  вглубь  этого
беспощадного и печального взгляда, проник и увидел Стоящего за Трайгрином.
     Эрлик,  Коронованный  Мертвец,  Владыка  Обрыва,   Исторгатель   Душ,
Разрушающий Начала; венценосный убийца в алом плаще - и я  смотрел  сквозь
Трайгрина в зыбкое лицо Эрлика до тех пор, пока не понял, что  это  -  мое
лицо.
     А вслед за пониманием пришла власть.  И  багряный  жезл  с  волосяной
удавкой на конце, которым я  коснулся  Трайгрина,  и  старый  Предстоятель
вздрогнул, когда плоть сошла с его костей - и лишь горсть праха запорошила
мне глаза.
     Я зажмурился, и сотни, тысячи, мириады смертей вошли в  меня;  мирная
кончина в кругу опечаленной семьи, случайная гибель под ревущим оползнем в
предгорьях Муаз-Тая, мучительный уход в пыточных подвалах замка  Ирр-Хоум,
славный  конец  в  горниле  боя  при  осаде  Адьярая,  и  тьма,  спокойная
всепоглощающая тьма, лелеющая в своих агатовых глубинах семя, залог отдыха
или нового пути.
     Я открыл глаза и почувствовал на своем плече невесомую  руку  Эрлика,
Зеницы Мрака, молчащего за моей спиной; и я нашел в себе силы взглянуть на
юг, откуда ко мне шла нагая Варна, Предстоящая Сиаллы-Лучницы.
     Благоуханные лепестки горной лоренны дождем осыпались на ее  плечи  и
обугливались под моим взглядом, взглядом Сарта - Предстоящего  Эрлика,  но
Варна шла, и глубинный огонь моего измененного сознания не  мог  причинить
ей никакого вреда, потому что рука об руку с Варной-Предстоящей  двигалась
ослепительная Сиалла, и не было Предстоящей смерти вне ее воли и желания.
     Мы стояли друг напротив  друга.  Я  напротив  Варны.  Эрлик-из-Бездны
напротив Сиаллы-Страстной. И пришли воля и желание.
     Страсть затопила меня, острое животное  влечение  и  тихая  нежность,
буйная похоть и гордая любовь; и бесконечно длился последний танец Клейрис
в полутемном зале Фольнарка, когда я порывисто  шагнул  вперед  и  сжал  в
объятиях  точеное  тело  Варны-Предстоящей,  предчувствуя   неизбежное   и
неспособный остановиться.
     И лишь увядший тюльпан качнулся в  моих  ладонях;  сгоревший  цветок,
напоминающий залитый кровью пергамент, теряющее  гибкость  создание;  и  я
наложил цветочную стрелу на лук с витой рукоятью. Бывший  стебель  -  все,
что осталось от блистательной Варны - ударил в  крышу  Дома  и  разлетелся
радужными осколками; но твердь над моей головой дрогнула и отозвалась.
     Смерть и любовь слились во мне в один пылающий сплав,  Сиалла-Лучница
замерла подле Эрлика, Зеницы Мрака, и я  закричал,  видя  как  крыша  Дома
становится ниже - или это я сам становился выше?! -  но  ответный  крик  с
востока заставил испуганные горы сгорбиться и вжать головы вершин в  плечи
перевалов.
     Они шли вровень с  горами.  Буйвол  Махиша,  облаченный  в  пурпур  и
золото, и яростный Инар, Властелин Молний, с  огненным  бичом  в  деснице,
щелкающим и разбрасывающим искры. Потом Махиша остановился, а  Громовержец
даже не замедлил шага -  и  я  увидел,  что  равнину  заполнили  призраки,
мечущиеся в багровых отсветах.
     Где-то далеко, словно в иной реальности, встал в воинском приветствии
Бич Божий, но я не мог даже повернуть голову и посмотреть на него.  Ярость
царила над равниной,  сплетая  миражи  в  бесчисленных  поединках;  ярость
бушевала во мне, неукротимый гнев и боевое безумие  берсерка,  неистовство
решающей  схватки  и  темное   бешенство,   ввергающее   мозг   в   экстаз
безрассудства.
     Я вскинул руки над кипящим миром, и пламенные копья впились  в  крышу
Дома, рождая гул и зигзаги трещин, и одно из них  краем  зацепило  Махишу,
мгновенно превратившегося в чадящий живой факел.
     А Инар-Громовик прошел сквозь меня и остановился рядом  с  Сиаллой  и
Эрликом, опалив мою душу ударом бича; и сладостна была та боль,  сладостна
и чиста.
     - Таргил! - воззвал я в упоении. - Предстоятель Хаалана, где ты?!.
     И он отозвался.
     Таргил был один. Никто не шел  рядом  с  ним,  но  западные  горы  за
Предстоятелем туманились и плыли в смутной дымке; и  я  понимал,  что  это
приближается незримый и равнодушный бог,  Искушенный  Халл,  Отец  Тайного
знания.
     Таргил был единственным, кто заговорил со мной.
     - Вот и все, Сарт, - сказал он. - Дальше - как знаешь...  потому  что
теперь ты знаешь. Да помилует тебя небо, сокрытое от нас...
     Знание ворвалось в меня,  и  я  захлебнулся  в  его  горьком  прибое,
растворяясь в безбрежности понимания; а силуэт Таргила заколебался, за ним
проступили контуры отрогов, все четче, все яснее, пока  ненависть  Грольна
не потеряла всякий смысл, уйдя вместе с Таргилом в никуда...
     И  боги  склонили  непокрытые  головы,  когда   с   ними   поравнялся
Хаалан-Сокровенный, покровитель уходящих за ответом.
     А крыша опустилась еще ниже. При желании я  мог  бы  поднять  руку  и
дотронуться до нее. Но я не двигался. Я стоял, неотрывно глядя  на  тропу,
протянувшуюся ко мне от северного горизонта, и мгла сгущалась надо мной, а
слезы застилали взор, и я не мог их вытереть.
     Ко мне шла Лайна. Лайна-Предстоящая, лед  и  пламя  моей  памяти,  та
Лайна, какой я знал ее, какой  она  была  в  Доме:  крохотная  насмешливая
женщина в бархатной накидке, из-под  капюшона  которой  упрямо  выбивались
волосы цвета летних сумерек, и звездные камни перстней вновь  обожгли  мне
глаза, лишая зрения.
     Я только чувствовал, что она - рядом.
     Может быть поэтому я и не заметил, как  и  оттуда  ко  мне  подъехала
колесница Темной Матери.
     Вокруг смыкался мрак, но я все равно знал, что крылатые вепри  Ахайри
злобно роют копытами землю, а сама  Хозяйка  Страха,  Мать-Ночь  стоит  на
колеснице с поводьями в руке и протягивает мне нечто.
     Я сжал  ладонь.  И  ощутил  ребристую  поверхность  рукояти.  Рукояти
черного обсидианового ножа с выщербленным лезвием.
     - Ударь! - сказал Инар, Пастырь Бури.
     - Ударь! - эхом откликнулись Сиалла и Эрлик, Любовь и Смерть,  начало
и конец.
     - Ударь... - молчал Хаалан-Сокровенный.
     Я не мог.
     - Ударь! - властно приказала Ахайри, Рождающая чудовищ; и  бронза  ее
колесницы загудела колоколом.
     Я не мог.
     И тогда Лайна взяла меня за  руку  и  сама  направила  нож.  А  потом
сделала шаг. И  еще  один,  совсем  маленький,  преодолевая  сопротивление
трепещущей плоти, впускающей в себя зазубренный клинок.
     Она еще успела тихонько вздохнуть и погладить меня по щеке.
     ...Кажется, я плакал. Я опустился на колени, пытаясь  в  непроглядной
тьме - отныне моей тьме - отыскать ее тело, прикоснуться к  нему;  и  боги
отшатнулись, когда я проклял их последним проклятием, потому что чаша души
моей была переполнена.
     А встать я уже не мог. Надо мной была - крыша.
     Ее тяжесть навалилась на меня, и я принял этот груз, эту плиту  между
мной и небом; принял на согнутые  плечи,  на  каменеющие  ладони,  на  всю
ярость Инара-Громовика, весь ужас Матери-Ахайри, на страсть Сиаллы-Лучницы
и мудрость Хаалана-Сокровенного, на безысходность Эрлика, Зеницы Мрака...
     И стал подниматься. Я, Сарт-Мифотворец, Предстоятель Пяти, стоящий на
Перекрестке Перекрестков, начал медленно разгибать колени.
     С крышей мира на плечах.
     На какой-то миг я действительно почувствовал себя Единственным,  и  с
трудом удержался на ногах, потому что я не могу, не хочу,  да  и  не  умею
быть  -  один;  и  никакая  власть  не  излечит  от  этого  всесильного  и
всемогущего одиночества, которое я ощутил в это мгновение, но чья-то  рука
удержала меня от падения; чья-то рука и чей-то голос.
     Рука Эйнара и голос Грольна.
     Он пел, Льняной Голос, юноша-старик, лей бился в его руках, задыхаясь
и вскрикивая,  рождая  отчаянье  и  несбыточные  надежды;  спираль  звуков
смерчем вздымалась ввысь и сотрясала дрожащую крышу Дома-на-Перекрестке, и
дикой гармонией откликался рев безумного  Эйнара,  под  пальцами  которого
крошилось ложное небо, осыпаясь вспыхивающими искрами, так  непохожими  на
звезды...
     Мы творили миф, мы вцепились в происходящее до крови из-под ногтей, и
вокруг   нас   корчился   Дом,   Дом-на-Перекрестке,   поглотивший   сверх
естественное и захлебнувшийся им.
     И две разъяренные  птицы  с  размаху  бились  в  своды  трескающегося
купола, роняя на горячий снег равнины окровавленные перья.
     ...А потом черепахе, на которой покоился диск  нашего  мира,  надоело
держать его на себе, и она встряхнулась, колебля мироздание; а я  внезапно
почувствовал на ладонях пустоту и потерял  сознание,  потому  что  не  мог
иначе, и еще потому, что увидел высоко над собой - небо...


     ...Дороги шли, ползли, бежали, сплетались в клубок, подобно  песчаным
змеям в их жаркую брачную пору, и снова неслись дальше; а  где-то  там,  в
самой глубине их переплетения, напрочь запутавшись  в  паутине  времени  и
пространства, словно мертвый, но все еще страшный паук, стоял - дом.
     Заброшенный дом на забытом богом  и  людьми  перекрестке  -  дряхлый,
искалеченный,  с  высокими  узкими  окнами,  мутные  стекла  которых  были
затянуты хлопьями пыли и покрыты многолетним, если не  многовековым  слоем
грязи. Стропила и балки перекрытий были разворочены, и в бесчисленные дыры
заглядывало любопытное небо.
     Ночное небо с редкими, тревожно мерцающими звездами.
     Из  западной  стены  был  выворочен  огромный  кусок,  и  в   проломе
возвышался гигант с  растрепанными  волосами,  напряженно  всматривающийся
вдаль. У ног его валялся тюк с чем-то  тяжелым  и  угловатым,  а  на  тюке
примостился  худой  юноша   с   выцветшими   глазами,   склонившийся   над
пятиструнным леем.
     Оба человека были неподвижны, настолько неподвижны, что это  казалось
невозможным; словно время устало и  ненадолго  остановилось  у  обочины  -
перекусить, чем бог послал, и забыться тревожным, зыбким сном.
     Время спало, а  за  спиной  людей  в  проломе  открывалась  небольшая
комнатка с остатками полусгнившей  мебели,  первоначальное  предназначение
которой уже невозможно было определить; а в самом  углу  на  груде  тряпья
сидел седой человек без возраста, и человек обращался к  пустоте  рядом  с
собой, как будто ждал, что она ответит...


     - ...Это ты? - спросил я, еще раз покосившись на сидящего рядом.
     - Извини, Сарт, -  сказал  он,  осторожно  трогая  мой  локоть,  и  в
звездном свете слегка блеснул перстень со  странным  именем  "Авэк".  -  Я
сейчас уйду. Вот посижу немного - и уйду. Совсем. Я теперь могу - уйти...
     - Не надо, - робко попросил я. - Останься, а?.. Я не умею - один... и
не хочу.
     - А разве ты один? - удивился он.
     - Один... Они все ушли, чтобы я остался. Я убил их. Предстоящих...  И
теперь я - пуст. До дна. До самого донышка.  Все  ушли,  и  боги  ушли,  и
Лайна... и Дом. Один я, Авэк, как перст, как... Чтоб  мне  пусто  было!  И
Эйнар скоро уйдет, наверное, и Гро...
     - Ну и дурак, - жестко сказал Авэк ал-Джубб Эльри  и  зашелся  сухим,
лающим кашлем. - Ты мне раньше больше нравился... Один  он...  а  они  как
же?!
     Он махнул рукой в сторону пролома - и я увидел.
     Дороги... И люди на них.
     - Ты теперь свободен, Сарт... И я свободен. И они  -  тоже.  Свободны
видеть небо, не спотыкаясь  взглядом  о  крышу,  свободны  верить  во  что
угодно, свободны выходить за рамки  бытия  и  находить  сверхъестественное
вокруг себя. Прислушайся, Сарт, если ты не разучился слышать...
     Я прислушался. И услышал.
     Топот копыт  кентавров,  воздушную  поступь  богов  и  клич  яростных
героев, шепот бездн и пульс  миров,  отзвук  магических  обрядов  и  стоны
красавиц, которых еще только надо спасти; хлопанье крыльев дракона и  звон
меча о доспехи, вой оборотней и дыхание бессмертных, и шаги, шаги  -  шаги
людей по бесчисленным дорогам, среди которых мне померещились и мои  шаги;
и голоса слепых сказителей на перекрестках...
     - Ты разрушил Дом, Сарт,  и  теперь  сверхъестественное  вернулось  в
жизнь и расплескалось по мирам. И снова у человека появилось то,  чего  не
может быть. Ты разрушил Дом, который хотел стать Богом, значит, отныне  ты
- Предстоятель, Предстоятель Перекрестков, и вечно тебе, Сарту-Мифотворцу,
быть на перекрестках судеб и событий, потому что нет тебе смерти вне твоей
воли и желания...
     - Вне моей воли и желания, - повторил я и внезапно  понял,  что  Авэк
прав, и еще понял, что нигде и никогда не смогу передать свой нежданный  и
страшный дар, потому что никому не пожелаю подобной судьбы.
     А себе? Впрочем, разве у меня есть выбор?..
     - Скажи, Авэк,  -  прошептал  я,  не  оборачиваясь  к  нему,  -  чьим
Предстоятелем был ты?
     - Авэк-Предстоящий, -  просвистел  ветер  в  развалинах  дома,  -  от
незримых алтарей Безымянного, Отца Пути... Пути-и-и...
     Рядом со мной никого не было.
     Проснувшееся время сладко потянулось и двинулось дальше, и в  проломе
зашевелился всклокоченный Эйнар, едва не наступив на растерянного Грольна.
     - Ты куда пойдешь, Сарт?  -  спросил  он,  и,  не  дожидаясь  ответа,
добавил: - Я вон туда пойду... там, кажется, не  нужны  герои.  Во  всяком
случае, пока не нужны...
     - А потом?  -  поинтересовался  я,  поглаживая  Роа,  невесть  откуда
свалившегося на мое плечо и удивительно тихого для его темперамента.
     - Потом я пойду искать тебя, - не задумываясь, сообщил Эйнар. - Ты-то
куда собираешься?
     - Не знаю, Эйн... Еще не знаю.
     - Я с тобой, - встрепенулся Гро, засовывая свой лей в чехол.  -  Я  с
тобой, Сарт... Ладно?
     Я подошел к Гро, улыбавшемуся как-то грустно и  невпопад,  и  щелкнул
его по носу. Роа подпрыгнул и одобрительно заскрипел.
     Потом я пнул ногой останки тумбочки и поднял выпавший оттуда  свиток,
разглаживая его на колене и отвязывая от пояса чернильницу...

     "...Не листайте эти страницы в тщетной надежде отыскать крохи  правды
о мире - ибо правды здесь нет, и мира  этого  нет,  а  есть  лишь  боль  и
память, память и боль.
     ...Не листайте эти страницы, стремясь отвлечь себя чужой ложью о том,
что было и чего не было - ибо за ложь эту дорого плачено, дороже,  чем  за
правду, и поздно теперь порицать, утверждать или сомневаться.
     ...Не листайте эти страницы от нечего делать,  ибо  воистину  страшен
тот час, когда человеку нечего делать, и идти некуда, и обрыв  манит  лишь
тем, что он - обрыв.
     ...Не читайте написанного, потому что слова - ширма, темница,  оковы,
в которых бьется недосказанное; и меня не слушайте, когда я кричу  вам  об
этом, потому что и я  связан  словами,  как  все;  не  слушайте  меня,  не
слушайте, не...
     И не верьте мне, когда я говорю вам об этом.
     Не ищите здесь прошлого - его здесь нет;  но  не  ищите  и  будущего.
Несколько дней, горсть минут - вот они,  и  это  настоящее,  наше  с  вами
настоящее,  которое  мы  зачастую  упускаем,  предпочитая  вспоминать  или
загадывать.
     Прошлое уже закончилось,  каким  бы  подробным  оно  ни  казалось,  а
будущее еще не начиналось - и, пожалуй, никогда  и  не  начнется.  Давайте
немножко поживем сегодня, сейчас, сию минуту, и тогда вы  наконец  сможете
почувствовать не то, что мы были или будем, а то, что мы - есть.
     Лучше  вслушайтесь,  и  тогда  обязательно,  за  очередным  поворотом
дороги, вы услышите...

                     - Среди бесчисленных светил
                     Я вольно выбрал мир наш строгий...

     Вслушайтесь, пожалуйста - вы обязательно  услышите,  если  только  не
махнете рукой и не пройдете мимо. В конце концов, ведь это было так давно,
и где-то там, за небесами...