ни или убегают под укрытие.
     Когда мы описали круг  над  лагерем,  мои спутники  потянули аэростат в
безопасном  направлении,  и под нами снова поплыли  городские  здания.  Было
договорено,  что  я должен опуститься в Букинторо,  на  ту же  платформу,  с
которой взлетел.
     И  теперь   мы  смогли   увидеть   осуществление  второй  части  плана,
составленного защитниками Малайсии, плана,  родившегося,  как мне кажется, в
темном,  грязном  разуме  того  страшного члена  Совета  в  черном  плаще  с
вместительными  карманами,  который  ночью приходил  на выставочную галерею.
Шесть малых аэростатов плыли нам навстречу по направлению  к турецким окопам
и под каждым раскачивался привязанный человек.
     Эти раскачивающиеся люди были обнажены, и тела их были странного цвета.
Их  лица были  искажены, их головы как-то неестественно сидели  на плечах. Я
понял назначение длинного черного фургона, стоявшего неподалеку от стартовой
платформы  и  охраняемого двумя господами в  масках и черных  одеждах.  Этим
фургоном были доставлены шесть трупов из морга.
     Чума распространяется быстро под летним солнцем; ей, как ящерице, нужно
тепло, чтобы двигаться энергично. И лучше  всего она себя  чувствует в рядах
осажденных или осаждающих армий, где не приходится говорить о чистоте.  Люди
Твртко уже имели удовольствие принимать у  себя страшную гостью; но кто-то в
Малайсии  придумал  способ,  как  сделать   это  удовольствие  постоянным  и
всеобъемлющим. Эти  трупы  опустятся среди траурных шатров  и  распространят
свое разложение, невзирая на лица, беспристрастно и всем поровну.
     Мой  шар  медленно  пролетел мимо  мертвых,  раскачивающихся  на  своих
веревках. Мертвецы с  взъерошенными  шевелюрами и застывшими глазами летели,
чтобы нанести врагам  последний  визит и,  по возможности,  сопроводить их в
темные,  подземные  края, где  их души найдут  теперь  попутчиков.  Я  знал,
пролетая над  бронзовым куполом св. Марко,  что  приветственные возгласы при
нашем возвращении заглушат вопли ужаса, доносящиеся с подножий холмов.
     Уже  не  знаю,  как это получилось, но каким-то  образом  именно Эндрюс
Гойтола оказался героем Праздника Рогокрыла. В его  честь поднимали бокалы и
провозглашали здравицы, и именно он говорил речь с платформы, в то время как
меня вместе с жеребцом быстренько от нее оттеснили.
     Он, однако, не ведал, до какой степени  я  сделался героем в глазах его
дочери Армиды и насколько я полонил  ее сердце. Даже Бедалар бросала на меня
воспламеняющие взгляды. В эту  ночь, когда фонтан на Старом  Мосту  испускал
струи  епископского вина,  Армида  была со  мной.  Вместе  с  де  Ламбантом,
Кайлусом  и  другими   друзьями  мы   пили  за   юность,  любовь  и  дружбу,
провозглашали тосты за Малайсию  и за смерть всех тех, кто пытается помешать
такому естественному и счастливому порядку вещей.

КНИГА ВТОРАЯ
     НЕЗАСЛУЖЕННЫЙ ПИР
     Мы тащились с де  Ламбантом по темным улицам Малайсии,  пошатываясь  от
выпитого вина. У  каждого была гитара, и временами  мы  пытались  что-нибудь
спеть.  Ночь была  на  исходе.  Прошел второй  день  Праздника  Рогокрыла  и
приближался рассвет третьего дня.  Когда Армида и Бедалар были  возвращены в
свои  респектабельные семьи,  де Ламбант, Портинари и я бродили всю  ночь по
городу, пока не кончились деньги. Отто бездействовал во время празднеств, но
пришло письмо и гонорар от Поззи Кемперера, которые принес один из его слуг.
Поззи  сообщал нам,  что  с  наступлением  осени для нас  будет работа. Наша
репутация и  наши кредиты были восстановлены. Нас снова пускали в  заведение
Труна.
     Вечер казался  бесконечным и несколько раз мы пели серенады  под окнами
Армиды и  Бедалар.  Из особняка Гойтолы  на нас вылили помои, а  из особняка
Нортолини натравили  собак.  И  мы  отправились  назад  по пустынным  улицам
Старого  Моста.  Мы потеряли тучного Портинари. У нас не  было ни денег,  ни
желания затевать проказы. Спать  тоже не хотелось. Мы  пели,  но  голоса  не
слушались нас.
     Когда  мы шли  по  пешеходному  мостику через Розовый  канал (через эту
вонючую  канаву, хотя она и имела название благоуханного цветка),  Гай вдруг
почему-то вскрикнул, глядя через ограждение в бурлящую воду.
     - Де  Чироло, скорее, там тело внизу, в реке!  Я посмотрел на воду,  но
ничего не заметил.
     - Тебе показалось.
     - Клянусь тебе! Он, видимо, снова пошел ко дну. Человек без головы.
     - Это твое отражение.
     - Я видел. Обезглавленное тело.
     - Либо это предзнаменование, либо ты пьян. Ничего там нет. Гай выглядел
ужасно. Мост был освещен тусклой лампой.
     Пока мы стояли, уставившись друг на друга и проверяя,  на месте ли наши
собственные головы, пропел петух.
     Полуразрушенные хранилища держались за счет арок.  Сооружения странной,
забытой архитектуры  отдавали глубокой  древностью. В заброшенном  гончарном
магазине виднелись неглазурованные  кувшины, похожие на слепые лица. Проходы
были  завалены мусором и костями  животных. Подходящее  место  для  встреч с
трупами.
     Оглянувшись вокруг, я не увидел мертвеца. Но моим глазам явился призрак
красивой женщины. Я  толкнул  локтем  де  Ламбанта. Женщина была  сильной  и
величавой, глаза  ясные, грудь  полная, золотые волосы,  заплетенные  в  две
косы, свисали до сосков.  На ней было свободное белое платье, длинное до пят
и спадавшее  с  одного плеча.  Оно оставляло  грудь  обнаженной. На голове у
женщины был шлем. В руке - полированный щит.
     - Де Ламбант,- сдавленно прошептал я.
     Появившееся  видение  начало  мерцать. Как только  я  сделал шаг в  его
направлении, оно покрылось  рябью и исчезло, как отражение в воде.  На месте
женщины  стоял  старик - древний скелет,  обтянутый  лишь кожей  без единого
волоска  на  голове. Он опирался на  палку, глаза  смотрели  куда-то вдаль и
излучали огонь.
     -.Демон! Я мог бы поклясться, что я...
     - Не  клянись! -  воскликнул старик.- Кто  клянется, тот  умаляет  свое
достоинство. Вы останетесь здесь лишь на минуту.
     - Мы и столько не собираемся здесь быть. Мы  уже  уходим домой,- сказал
де  Ламбант, но  старик  заговорил опять, оставаясь  неподвижным  в глубоком
полумраке свода.
     - Я  иду  с  далекого  севера и направляюсь на  юг.  Я  стремлюсь  мимо
туманных окон вашей жизни, подобно журавлю в полете, направляющемуся к теням
Сахары, и завтра меня уже не будет в вашем городе.
     -  Сожалеем, но  у  нас  нет  денег,- уже  смелее  произнес я.-  Манера
говорить  была у него  такая же, как у малайсийских старцев.-  Мы надеялись,
что ты угостишь нас выпивкой или познакомишь со своей хорошенькой дочкой.
     -  Тебе померещилось, юноша. Ты видел не мою дочь.  Это  была  Минерва,
наша общая мать. Она посетила тебя с особым намерением.
     - Каким намерением?
     - Мудрость. Ты должен будешь приобщиться к мудрости...
     - Идем,  де Ламбант,-  обратился  я к Гаю, который  уже  развесил уши и
слушал  старца.- Мне  уже  и  так достаточно  насоветовали, я  бы  предпочел
обойтись без этого. Плевать мне, куда летят журавли.
     Я  взял его за руку и попытался увести, но он воспротивился и подошел к
старцу.
     - Я хочу  знать  свою судьбу,  сэр. Смогу ли я получить хорошую  роль в
новой пьесе?
     Держась по-прежнему прямо, старик ответил:
     -  Вы  оба  будете  играть  роли  и  ненавидеть  друг  друга,  если  не
прислушаетесь к моим словам и не поворотитесь к Минерве.
     - Гай, не строй  из  себя обезьяну. Пойдем, разбудим Кайлуса и расколем
его на бутылку. Иначе эта старая вошь разнесет нашу жизнь в клочья.
     Почти силой  я увел своего друга  прочь. Старик не шелохнулся. Когда мы
уходили, он неподвижно пялился вдаль.
     - Старый хрен сделал ужасное предупреждение,- запротестовал Гай.
     -   Старцы,   подобные  Симли  Молескину,  всегда  произносят   ужасные
предупреждения. Не  слушай  их.  Это их обычай. Мой обычай - пропускать  все
мимо ушей.

     На жезле у жреца змея. Лишь смеюсь над нею я.
     Обезьяна корчит рожи, Я в ответ ей корчу тоже.

     - Слушай,  как это ты сохраняешь бодрость и веселье после такой ночи? Я
так подыхаю от усталости...
     Мы шли не совсем  твердой походкой. Неожиданно мы остановились, чуть не
натолкнувшись на какую-то кучу. На каменной балюстраде лежала, растянувшись,
человеческая фигура.  Одна  рука  ее  свисала  до тротуара. Непохоже,  чтобы
незнакомец был мертв.
     - Еще одно  знамение.-  На  этот  раз  я  поверил  и  уже  благоговейно
приготовился к послушанию, как вдруг увидел, что это не кто иной, как Густав
Портинари. Он зашевелился, услышав наши шаги. Затем сел, поглядел пристально
на нас, зевнул, поднял с тротуара гитару.
     -  Рассвет как-то бледнит  вас, друзья.  Не боитесь, что вас  примут за
призраков? Я  прилег немного отдохнуть по  пути домой. Куда  вы провалились?
Хотели увильнуть от меня?
     Посвистывая,  мы  пошли  все  вместе.  Отец  Портинари  был  владельцем
маслобойни.  Там имелась  уютная комната,  где  можно  было  перекусить.  За
маслобойней находился небольшой хозяйственный двор, где содержались коровы и
козы, дальше виднелась ведущая к реке тропинка.
     Когда  мы подошли к  маслобойне, родители Портинари были уже  на ногах.
Праздник  праздником,  а   животных  нужно  доить.  Недовольно  ворча,  отец
Портинари поставил перед каждым из нас по тарелке с холодным мясом  и кувшин
с молоком. Густаву же, когда  его отец отвернулся, удалось откуда-то выудить
немного спиртного. Его мать  и сестра развели огонь, и  вскоре  мы полностью
пришли в себя и начали петь, к большому их  раздражению. Завтрак был сытный,
и  грех было не спеть один-два  куплета.  Мы пели приличные песни, созвучные
месту и времени. Затем завели разговор о появлении призрака Минервы.
     -  Все,  что нам  вдалбливали  в  головы  в школе, такая же  чушь,  как
герметические писания,- сказал я, и Портинари согласился со мной. Де Ламбант
же думал, что в старых догмах есть какая-то истина.
     - Нет, мой  благочестивый  друг, старые догмы  мертвы,  потому как  уже
канули  в  небытие цивилизации, создавшей их. Эллинский мир ушел за горизонт
десять тысяч лет тому назад. Вспомни историю!
     -  Ну  и что?  Минерва существовала до этого и будет долго  жить после.
Некоторые вещи извечны, как и твои прыщи.
     Услышав,  о  чем мы  говорим,  отец  Портинари поставил  ведро  воды  и
присоединился к нашему спору.
     - Эй, де Чироло, боги  и их творения  живут столько, сколько существует
земля. Хочу  сказать тебе, что Портинари не  из  здешних мест. Мы выходцы из
Тулузы, что в королевстве Франков. Это в десяти днях пути верхом на лошади к
северу отсюда через  равнины Габсбургии. Мои предки приехали сюда на телеге.
Путешествие  длилось  добрых два месяца. Я очень хорошо это помню, хотя  мне
было тогда четыре года. Четыре или пять. И...
     - О, пойдем домой спать,- сказал я де Ламбанту.- Я очень хорошо сплю на
сытый желудок.
     -  Если повезет, нам приснится  обнаженная Минерва,- поддержал меня мой
друг. Мы пожали Портинари руку, пообещав вернуться через несколько часов. Он
расплылся в дружеской улыбке.
     - Попрощайтесь с отцом,- сказал  он. Гай нанес ему мнимый удар в живот,
и он  скрутился  якобы  от пронзившей его боли.  Когда мы были у двери, отец
Портинари проговорил:
     -  Я  вспомнил,  что хотел сказать  вам.  Вы  упомянули  Минерву,  и  я
вспомнил.  Я  уже  сказал,  что мы  приехали издалека,  из  страны с  другой
культурой, и, как вы, должно быть, заметили, из  сельской местности, а не из
города. И мы никогда не слышали о греческих богах и их творениях. У нас были
собственные Минервы и сатиры, боги разума и духа, плодородия и...
     - Уверен, что так оно  и было, сэр. А сейчас мы собираемся бросить свои
буйные тела на манящие кровати. Благодарим за хорошую еду и теплый прием. Мы
поклонились и вышли.
     На улице было прекрасно. Веяло  приятной  предрассветной  свежестью. От
Туа поднимался слой  сизого  тумана,  достигавший почти  уровня глаз. Свет в
нескольких  окнах  был едва  различим  -  его забивали  пылающие на  востоке
облака. Мимо,  почти на высоте крыш, с шумом пролетали журавли. Я представил
Твртко в грязном шатре и подумал, припоминает ли он с суеверным ужасом меня,
летящего в поднебесье.
     Люди на рынке говорили, что в рядах турок набирает силу чума.
     -  Какое утро! Как прекрасно быть  живым. Не будем спать, Периан. Позже
поспим. Кроме того, если я вернусь в такое время, то будет скандал.
     - Тогда пойдем в гавань,  посмотрим,  как выгружают рыбу. Я уже сто лет
этого не видел. Может, они поймали несколько китов.
     Мы шли посреди улицы, и гулко раздавались наши шаги в  утренней тишине.
Не верилось, что где-то недалеко могут быть турки.
     - Нам еще предстоит одно дело. Приближается день свадьбы Смараны. Нужно
приобрести  хороший  подарок.  Отец  обещал   оплатить   счет.  Без  особого
энтузиазма, но пообещал.
     - Да он прямо денежный мешок!
     - Скорее, винный бурдюк.
     - Что ты хочешь подарить сестре?
     - После прелестей рыбного базара мы навестим старика Бледлора.
     Чердак,  на  котором  жила  семья  Златорогов,  был  очень  запущенным.
Мастерская Бледлора была вдвое грязнее и отвратительнее.
     Его  убежище  скорее  было  похоже  на  приют отшельника,  чем  на  дом
известного мастера. Жилище представляло собой пустое пространство под крышей
старого  склада.   Склад  первоначально   принадлежал  епископу,  потом  его
превратили  в хранилище  ароматной древесины.  Когда мы взбирались по шаткой
лестнице,  я заметил, что древесина хранится уже  очень  долго,  так что она
успела привлечь  внимание древоточцев со  всей округи, которые  источили  не
только  ее, но и всю постройку.  В воздухе висела древесная пыль и плясала в
золотых столбах проникающего через окна солнечного света.
     Запыхавшись,  мы  достигли  верхней площадки  и оказались  перед  узкой
дверью. На карточке,  приколотой к  двери, было написано единственное слово:
Бледлор.  Карточка висела здесь так  долго, что древоточцы продырявили и ее,
проделывая свой разрушительный путь по дереву.
     Когда де Ламбант постучал, внутри стен что-то явственно посыпалось.
     - Нужно было взять Бедалар с собой,- сказал он.
     - Ты прав.
     - У нее хороший вкус.
     - Уверен, у нее просто замечательный вкус.
     - Ты, наглец,  придержи свои похотливые мысли! Она на свой вкус могла б
что-нибудь выбрать  для  Смараны. Если, конечно, у этого  типа есть  из чего
выбирать.  Он  считается  непревзойденным   гравером  по  стеклу,  лучшим  в
Малайсии. Держу  пари, что он заломит высокую  цену. Нам нужно  было взять с
собой Армиду и Бедалар.
     - Я бы  не стал подвергать Армиду твоему тлетворному влиянию. Стучи еще
раз. Старый дурак, вероятно, еще в постели.
     - Или  мертв. Мы  увидим  девушек  сегодня  утром  на ярмарке, если они
смогут смыться из дома. Тогда Армиде придется примириться  с моим тлетворным
влиянием.
     - Может быть, у  него  там женщина? Надеюсь, разлагающие свойства твоей
личности не  будут  так  действенны на  улице. Как  бы там  ни было,  Армида
полностью мной поглощена. Ударь еще в дверь, если она выдержит.
     - Интересно, чего вы достигли вдвоем с Армидой? Мне бы хотелось узнать.
По ее взгляду чувствуется, что у нее миленькая грелка между ног.
     Я  слегка ударил  его.  Он  засмеялся,  отчего  в  стенах снова  что-то
посыпалось.
     Наконец  дверь открылась, и появился  великий мастер  Джованни Бледлор,
одетый в потрепанный  жилет и брюки.  На плечи был накинут шарф. На щеках  и
подбородке -  седая щетина,  взгляд - проницательный и  ясный. Он выполз  на
площадку и, сотрясаясь от кашля, закрыл за собой дверь.
     - Вы, юноши, досаждаете честному мастеру. Вы подняли пыль, а она портит
краски. Что вас привело сюда? Мне теперь придется ждать четверть часа, чтобы
осела пыль, и я снова смог открыть свои палитры.
     -  Вам  бы  следовало  держать  в   чистоте  ваше  помещение,  господин
Джованни,- сказал я.- Откройте окна - в6идите, как мухи рвутся на свободу.
     Де Ламбант успокоил его, сказав, что хочет сделать заказ.
     -  Я  бы  хотел,  чтобы  вы  изготовили   для  меня  десять  бокалов  с
изображением  на  них разных  видов. Все должно быть в радостных тонах - это
свадебный подарок. Вы уже делали такие бокалы для Тьепола Савильского.
     Старик воздел руки и нацелил бороду прямо в лицо де Ламбанту:
     - Плевать мне на  твое "хотел"! Каждая такая вещь  стоит мне многих лет
жизни. А твой Тьепол напускает на себя важный вид, а заплатил гроши, черт бы
его  побрал!  Зрение у меня слабое для  такой работы.  Руки сильно трясутся.
Адские боли  в спине. Кроме того, у  меня больная жена, и я должен ухаживать
за бедняжкой. Мой  помощник оставил меня и ушел работать в Рагузу. Нет, нет,
я не смею и пробовать... Кстати, когда они вам понадобятся?
     Ему  нужно  было слегка  поломаться. Прежде,  чем  де Ламбант  заключил
сделку и  внес  символический  аванс, старик-мастер  показал  нам  бесценные
сокровища  своей  мастерской. Разглядывая сосуды на  просвет, мы восхищались
прекрасными  миниатюрами,  созданными этой  старой развалиной.  Изображенные
фигуры переливались разными цветами, казались живыми.
     На  одной  из  лестничных  площадок  нам  повстречалась жена  Бледлора,
прижимавшая к горлу  запачканное платье. Она была полной  противоположностью
благоговейно изображенным  вечно  молодым богам, которых Бледлор  воплощал в
прозрачном материале.
     - О, какое совершенство! - спустя некоторое время сказал де Ламбант. Мы
покинули  склад и  направились  к реке,  где на лугу развернули  праздничную
ярмарку цыгане и бродячие актеры.
     -  Ты  видел эту  ажурную вазу с виньеткой? Двое детей  на фоне древней
лачуги, а на заднем плане - шарманщик. Что может быть красивее? Почему никто
не купил ее?
     - Она прекрасна. И разве ее совершенство не увеличивается от того,  что
она так мала?
     - Почему нет? Совершенная миниатюра - это уже что-то великое.
     - Отто Бентсон одобрил бы эту сценку больше, чем всех богов и богинь...
Я и раньше слышал  о  Бледлоре,  что он все сюжеты  черпает из жизни. Помело
срисовано  с  настоящего  помела,  шарманка принадлежит  старому  музыканту,
живущему недалеко от  рынка, а два  пострела, несомненно, и сейчас носятся у
городских ворот с оборванными задницами.
     Мы  малость задержались в ясеневой рощице, где трудился  побитый жизнью
древнезаветный зверь. Он качал  воду из реки.  Костяные  пластины вдоль  его
позвоночника  были спилены. На спине сидел восточного вида погонщик  и мягко
понукал зверя. Передохнув, мы двинулись дальше.
     - В какую эпоху упадка мы живем! Джованни Бледлор  -  последний великий
мастер, и никто не признает его, кроме нескольких знатоков искусства!
     - Каковыми являемся мы, де Ламбант!
     - Каковыми являемся мы, де Чироло. Да еще случайный любитель из Савиля,
который  не  платит.  Люди  оценивают  только  грандиозные творения.  Напиши
историю  вселенной  и  ее  с  радостью примут,  несмотря  на низкопробность,
грубейшие ошибки  в изложении  фактов  и  в  грамматике, а нарисуй маленькую
безупречную картину на большом пальце руки, никто и бровью не поведет.
     - Точно также,  как и  никто  не  признает наши скромные  таланты.-  Мы
засмеялись, ободряя друг друга.
     Воздух заполнила приятная мелодия. К нам приближался продавец флейт. Он
нес  несколько  флейт,  а  на  одной  играл.  Мы  обступили его.  Я  схватил
инструмент  и  быстро повторил  эту  чарующую мелодию: "Коль ветерок  в тиши
проснется".
     - Флейта  не  станет  лучше, если ее будет слышно  за  полдюжины  долин
отсюда. Надеюсь,  ты не хочешь  предложить Бледлору писать огромные  фрески,
чтобы прославиться,- сказал я.
     -  Я осуждаю  общее пристрастие, а не  призвание Бледлора. Он пришел  к
совершенству, потому  что прежде  всего верно оценил  свой масштаб. Двадцать
цехино