ирать. Моя жизнь кончилась". Я не разрешаю ему говорить так  -  так  вот
отчаиваться. Жить так хорошо! Так хорошо жить! - говорю я ему. - У нас еще
будет хорошее...
   - А Джонни? Что он делает?
   - Джонни тоже не легко, как и отцу. После школы он работал всего месяц,
строил дорогу для муниципалитета. Ему, бедняге, даже  тяжелее,  чем  отцу:
отец все-таки имел постоянное место и прилично зарабатывал, а Джонни этого
никогда не знал. Некоторые парни вообще даже  не  представляют  себе,  что
такое работать, и отец говорит, что никогда не узнают. Я ручаюсь, если  бы
Джонни повезло, он бы неплохо работал. Чего я боюсь, так это, что  вот-вот
Джонни женится. Если это случится, так он и жена должны будут жить у  нас.
Некоторые матери были бы этому рады. Женится сын или дочь выходит замуж, и
если они должны жить вместе со стариками, то такая мать командует в доме и
не позволяет дочери или невестке растить  собственных  ребятишек.  Видишь,
Чарли, что творится кругом. Такие матери, как старые и упрямые цыганки.  А
я смотрю по-другому. Я до смерти боюсь, что в один прекрасный день  Джонни
приведет в дом девушку, которую он впутал в беду, и  они  начнут  заводить
свою семью в соседней комнате. Но ведь и сердиться на них нельзя,  правда,
мальчик? Ведь даже если у них нет работы,  они  же  все  равно  люди.  Они
молоды, и должна же быть у них хоть какая-нибудь радость!
   - Я не видел Мэдж. Как она? - спросил Чарли.
   -  Работает.  В  кондитерской.  На  Черч-гейт.  Получает   восемнадцать
шиллингов в неделю и, ручаюсь, - я всегда ей это говорю - съедает  на  эти
же восемнадцать шиллингов. Нам от ее работы ничуть не легче, потому что ее
заработок вычитают из пособия, как если бы она отдавала домой все до пенса
и нам ничего не стоило содержать девушку, которая  работает  весь  день  и
половину вечера. Нам не легче от этого, а труднее. Я, Чарли, беспокоюсь за
Мэдж не меньше, чем за Джонни. Она говорит, что в Слейкби ей больше нечего
делать и собирается уехать и где-нибудь поступить в официантки  или  стать
еще кем-нибудь вроде этого. Некоторые ее подружки уехали и пишут ей, а как
я могу ругать ее за то, что она хочет  уехать,  раз  здесь  больше  нечего
делать молодой и хорошенькой девушке? А она очень  хорошенькая,  особенно,
когда при нарядится - прямо картинка. Видишь, Чарли, сколько  забот.  Если
бы она была похуже, я бы так не боялась, но за ней всегда ухаживали  парни
и даже мужчины, а жизнь, как говорит отец,  она  узнает  на  бегах  или  в
"Электрик Палас" [кинотеатр]. Конечно, о ней не скажешь, что она  какая-то
такая, но, знаешь, какие они, девушки, в этом возрасте: ни капли  здравого
смысла, на уме только наряды и кино. Мало ли что может случиться, если она
уедет так далеко и будет одна. Отец даже и слышать  не  хочет,  и  думать,
говорит, не смей. Из-за этого они ссорятся, только я  знаю,  не  он,  а  я
удерживаю ее здесь. Кто-то пришел. Наверное, Джонни.
   Она не ошиблась, вернулся Джонни. Он сказал, что привез со станции  оба
чемодана и спросил у матери, где Чарли может  найти  для  себя  подходящую
комнату.
   - Мне очень больно, что ты не можешь  остановиться  у  нас,  -  сказала
тетка. - Но ведь у нас негде.
   - Ничего, - ответил Чарли. - Я и не думал об этом.  Мы  найдем  комнату
поблизости.
   Тетка провела несколько восхитительных минут, обсуждая эту неотложную и
серьезную проблему.
   - У миссис Крокит, - наконец торжественно  и  решительно  провозгласила
она. - Она живет совсем рядом, на этой  же  улице.  Она  -  вдова,  у  нее
единственный сын, и  она  славная.  Она  будет  рада  жильцу,  потому  что
последнее время ей особенно трудно  вести  хозяйство.  Как  ее  Гарри,  он
получил брюки?
   Джонни усмехнулся.
   - Получил. Я вчера его видел в них. Они на три размера больше, чем  ему
нужно, а так ничего. Говорят, что на  этой  неделе  или  через  неделю  он
получит работу.
   - Бедная миссис Крокит, - воскликнула тетушка Нелли. -  Нам  смешно,  а
каково ей? Неделю  или  две  назад  у  ее  Гарри  были  одни  единственные
молескиновые брюки, и стоило ему выйти на улицу, как все  ребята  начинали
над ним смеяться. Ему было так стыдно, что  на  улицу  он  выходил  только
поздно вечером. Матери пришлось ходить и просить, чтобы  ей  помогли.  Она
была даже у мэра и сказала, что ее сыну нужны еще одни  брюки.  Теперь  он
получил эти брюки!
   - Довольно, мама, - укоризненно сказал Джонни. - Ты устала.  -  Правда,
Чарли? Ей пора отдохнуть. Пойдем-ка.
   Внизу они остались вдвоем: дядя Том отправился за весьма  скудными,  но
необходимыми покупками.
   - Вот что, Джонни, для начала скажи мне, кто  лечит  тетушку  Нелли?  -
спросил Чарли.
   - Старина Инверюр. Вот кто. Он нас всех всегда лечил и лечит и  сейчас.
Рыжий старикан, злой, как дьявол, и плюет на всех. Все ворчит и  ругается,
а если попробуешь обмануть его, так под зад вышибет на улицу. Скандалит  с
правительством, с муниципалитетом, с другими докторами. От него  достается
всем. Но он здорово знает весь город, знает каждого в нем и,  если  хочешь
знать, так, по-моему, он самый лучший доктор в Слейкби. А тебе зачем это?
   - Надо бы потолковать с ним.
   - О чем? О матери? Бесполезно. Он тебе скажет то же, что всегда говорит
нам: ей надо съездить и полечиться где-нибудь на берегу моря. В санатории,
или как это там называется, что ей надо хорошее лечение,  и  тогда,  может
быть, она поправится. Но все  бесплатные  заведения  переполнены  и  сотни
больных ждут своей очереди, а послать ее в платное мы не можем так же, как
на луну.
   - Знаю, Джонни, - быстро ответил Чарли.
   Но Джонни остановить было не так-то легко.
   - Для  нас  знаешь  какая  задача  раздобыть  для  нее  пяток  яиц  или
поллитра-литр молока, чего уж тут говорить о  лечебнице.  Я  тебе,  Чарли,
сказал, в чем тут вся соль, - недоедание и заботы доконали мать. У  нас  в
неделю не получается даже двух фунтов, считая то, что приносит Мэдж, а два
фунта разве хватит? За дом  мы  платим  шесть  шиллингов  шесть  пенсов  в
неделю, надо платить за уголь, за газ. На  одежду,  страховку  -  это  для
похорон: чтобы нас по-людски похоронили, мы должны себе отказывать в  еде.
Вычти все это из двух фунтов и получишь двадцать четыре шиллинга на еду  и
все остальное. От этих вот всех недостатков мать и слегла. Мы живем так не
со вчерашнего дня, мы живем так уже несколько лет. Так живут в Слейкби,  и
поэтому мать лежит в постели. Это жизнь ее доконала.
   - Вот что, Джонни, - хмуро сказал Чарли, - я  потолкую  с  доктором,  и
твоя мать поедет туда, куда ей надо ехать.
   - Хорошо бы, но кто будет платить?
   - Я.
   Джонни посмотрел в глаза Чарли.
   - Но ты ведь не можешь этого сделать, Чарли, дружище!
   - Могу. Иначе бы я не стал так говорить. Деньги есть. Мне кое-что  дали
в Лондоне.
   - Ты славный парень, Чарли. - На некоторое время лицо  Джонни  утратила
свое обычное хмурое и озлобленное выражение. Сейчас  он  стал  похожим  на
подростка, которого Чарли видел семь лет назад.
   - Пошли к миссис Крокит, - сказал Чарли. - И  нам  надо  потолковать  с
доктором, сегодня же.


   Миссис  Крокит  оказалась  очень  чистоплотной,  аккуратной  и   робкой
маленькой женщиной. Она гордилась своим домом - не прошло и пяти минут как
Чарли пришел к ней, и он уже знал об этом, Впоследствии Чарли неоднократно
приходилось слышать, как она с гордостью говорила: "Я  веду  дом".  Миссис
Крокит  напоминала  командующего  гарнизоном  города,  который  с   честью
выдержал длительную осаду и только что был освобожден. И она действительно
была таким командующим. Ее муж -  он  работал  лудильщиком  на  крупнейшей
городской судоверфи - знавал, что  такое  безработица  во  время  кризиса,
однако умер еще до того, как город погрузился в бездонный омут  депрессии,
и это утешало вдову, когда она робко стояла под фотопортретом чрезвычайных
размеров, на котором были сняты усы в горной дымке. У нее было две дочери,
обе они вышли замуж и жили в более процветающих  районах.  Как  выяснилось
позднее, она могла в любое время переехать к  одной  из  них,  но  считала
долгом чести перед покойным мистером  Крокитом,  перед  своим  собственным
достоинством, перед сыном Гарри, владельцем молескиновых брюк,  продолжать
вести дом. И так как она вела его на ничтожно малое количество  шиллингов,
у нее были причины гордиться и считать  себя  победительницей.  Другой  ее
страстью был чай. Любимым ее выражением было: "Можете меня расстрелять, по
чашку чаю я выпью", что не могло не усилить драматизма в  ее  рассказах  о
тех атаках, которые были отбиты домом номер тридцать семь по Фишнет-стрит.
   Миссис Крокит была в  восторге  от  возможности  заполучить  жильца  на
несколько дней. Чарли договорился, что у миссис  Крокит  он  будет  только
завтракать, так  как  рассчитывал,  что  сумеет  настоять  на  том,  чтобы
питаться у дяди, что даст ему хороший предлог помочь им деньгами, в случае
же отказа он сможет купить им всяких продуктов. Эти пятьсот фунтов  здесь,
в Слейкби, где деньги считались по пенсам, казались  еще  большей  суммой.
Его двоюродный брат Джонни не принадлежал к  числу  людей,  которые  любят
жить за счет кого-то, но и не страдал  излишней  гордостью.  Однако  Чарли
опасался, что  дядя,  который  всегда  был  гордым  и  независимым,  может
обидеться от малейшего предложения помочь ему и просто откажется  от  этой
помощи. Но попытаться следовало, и Чарли, побывав у миссис Крокит, зашел к
ближайшему бакалейщику и мяснику и вернулся в дом дяди изрядно нагруженный
провизией.
   - Зачем ты купил все это? - начал было протестовать дядя.
   Чарли объяснил, что он хотел бы  питаться  вместе  с  ними,  что  любит
поесть и что у него куча денег.
   К его радости дядя больше ничего не сказал. Чарли решил не  делиться  с
дядей своими планами о помощи тетке, пока не поговорит с доктором, и  стал
помогать ему готовить обед, причем оба они категорически  запретили  тетке
выходить из комнаты.
   В час дня пришла Мэдж. Увидев Чарли, она от удивления  широко  раскрыла
глаза. Мэдж была довольно хорошенькой хрупкой девушкой, не очень здоровой,
что придавало  ей  своеобразную  миловидность.  Манеры  ее  не  отличались
скромностью или выдержанностью, и поэтому  не  особенно  нравились  Чарли.
Через пять минут он убедился, что тетка  права,  говоря,  что  Мэдж  очень
легко и просто может попасть в беду.
   - Правду говорят - чудеса бывают! - закричала она, увидев Чарли. -  Вот
уж не думала, что семейный герой навестит нас. Чего ради ты приехал в  эту
дыру?
   - Ради тебя, - усмехнулся Чарли.
   - Рада поверить, да вот другие, жаль, не поверят. О  тебе  тут  столько
говорили! Прямо из Лондона?
   - Выехал вчера ночью, - ответил Чарли с видом  человека,  для  которого
расстояние пустяки.
   - Давай рассказывай скорей.
   Чарли рассказал ей столько, сколько счел нужным и возможным, о том, где
он побывал и что видел. Она жадно слушала.
   - Довольно, Мэдж, тебе пора, - вмешался отец. - Пообедала и иди.
   - Еще есть время.
   - Нет, нет. Ты хорошо знаешь, что уже опаздывала.
   - Ну и что же?
   - Кондитерская может подождать,  ничего  не  случится,  -  выпалил  зло
Джонни. - За восемнадцать шиллингов работать день и ночь! Подождут.
   Дядя Том не выдержал.
   - Болтаешь, сам не знаешь что! Она работает и должна быть  довольна.  А
раз работает, значит, должна делать все, за что  получает  деньги,  в  том
числе и приходить вовремя. По крайней мере хоть это делать она может.
   Казалось, вот-вот вспыхнет семейная ссора. Одна из многих, как  подумал
Чарли. Столкнулись два самых  различных  отношения,  две  различных  школы
понимания жизни. Отец, несмотря на длительную нищету, безделие и  сознание
своей ненужности, пронес и сохранил строгие взгляды на добросовестность  и
аккуратность, которые существовали в дни  его  молодости;  дети  его  были
людьми другого мира, для этого мира таких взглядов  уже  не  существовало.
Все это и многое другое Чарли увидел сразу же и понял, что так  беспокоило
и огорчало тетку. Она, только она скрепляла семью.
   - Довольно, довольно! - закричала Мэдж с видом любимчика в семье. - Все
что угодно, только давайте не ссориться. Знаешь, Чарли, ты просто шикарен.
Будь осторожен, а то все девушки в Слейкби будут гоняться за тобой. У  нас
здесь не так много ребят такого,  как  ты,  сорта.  Будешь  на  Черч-гейт,
заходи в кондитерскую, дай нам всем полюбоваться на тебя. Пока.
   И, натянув маленькую потертую шляпку, потертую, но асе  еще  кокетливую
маленькую шляпку, почти закрыв ею один глаз, она послала  Чарли  воздушный
поцелуй и выбежала на улицу.
   - Подросла, правда, Чарли? - усмехнулся Джонни.
   - Ей еще расти да расти, - проворчал отец. - Девчонка еще,  а  понимать
этого не хочет. Ничего, когда-нибудь поймет.
   - Ей повезло, что она не парень, -  не  без  горечи  сказал  Джонни.  -
Здесь, в Слейкби, куда лучше быть девушкой, а не парнем. Они работают там,
где нам не получить работу. И даже если здесь когда-нибудь  будут  строить
корабли, то наймут девушек.  Несколько  машин,  несколько  девушек,  чтобы
смотреть за ними, и, пожалуйста, сделают все, что хочешь.
   - Э, нет, совсем нет. Зря так  думаешь.  -  Слова  Джонни  задели  дядю
Аддерсона. - Когда начнут  делать  настоящие  вещи,  тогда  потребуются  и
настоящие специалисты. Да где их  теперь  найти,  этого  я  не  знаю.  Вот
удивятся хозяева, когда им потребуются  настоящие  специалисты,  а  их  не
будет.
   Джонни покачал головой.
   - Не понадобятся, отец. Прошло то время. Жизнь переменилась, не забывай
этого.
   -  Возможно,  возможно,  ну,  а  в  какую  сторону?  Ответь-ка.  -   Он
торжествующе помолчал и посмотрел на Чарли.  -  Что  будешь  делать  после
обеда? Может, пройдемся?
   Чарли согласился, но сказал, что ему надо повидать доктора Инверюра.
   - Что же, сам увидишь, что это за человек. А зачем тебе к  нему?  Разве
ты болен?
   - Нет, дядя, я здоров. Но потолковать надо.
   - Потолкуй. Мы сначала пройдемся по городу,  а  потом,  часов  в  пять,
зайдешь к нему.  Согласен?  Но  сначала  вымоем  посуду  и  уберем.  Тетка
собирается к вечеру встать, не хватало, чтобы она  вставала  мыть  грязные
кастрюли. Сейчас я посмотрю, съела она хоть немного супу. А есть ей надо.
   Был ясный и хороший весенний вечер, когда они вышли пройтись. На улицах
было много безработных горожан, невысоких мужчин в шарфах  и  кепках,  они
грелись на солнышке. Особенно много их было на  перекрестках.  Большинство
из них Том Аддерсон знал, но ни с кем не заговаривал и не останавливался.
   - Среди них, Чарли, много отличных специалистов, -  говорил  он,  когда
они шли по Флич-стрит к реке. - Трудно найти лучше их.  Правда,  им  можно
было бы найти какую-нибудь работу? Я  никогда  не  поверю,  чтобы  хороших
специалистов вдруг стало  слишком  много.  Возьми  Россию.  Насколько  мне
известно, в России не хватает специалистов, некому смотреть за машинами, а
этот город переполнен людьми, которые обращаются  с  машинами  лучше,  чем
большинство матерей со своими ребятишками, и все они - без работы.
   Они подошли к грязному дому, возле которого слонялось множество  людей.
Дядя показал рукой на дом:
   -  Контора  правительственного  уполномоченного.  Мы  здесь  не   стали
заниматься проверкой нуждаемости, вот они и прислали его. Сам по  себе  он
парень хороший, делает все, что в его силах, но работенка у него  грязная.
Должен снижать пособие на шиллинг кому-нибудь, кто получает  этот  шиллинг
как резервист - такие вот вещи. Ручаюсь, в Лондоне не цепляются к  каждому
пенсу,  а,  Чарли?  Видел  когда-нибудь,  как  в  Лондоне  считают  каждый
полпенни? Нет? Я так и думал.
   Они медленно подошли к реке, к незастроенному  куску  берега,  напротив
которого тянулись заросшие травой  судоверфи.  Дядя  Том,  показывая,  где
когда-то были стапели и заводы, рассказал Чарли, что было  там,  когда  он
приезжал в Слейкби мальчишкой.
   - Я сегодня утром уже думал обо всем этом, - сказал Чарли. - Я стоял на
мосту и думал, как могло все-так перемениться?
   - А-а-а... Мы - излишни.
   - Какие?
   - Излишни, говорю. Существует такая организация - Национальное общество
по страхованию судов или  что-то  в  этом  роде.  Так  вот,  это  общество
заявило: "Верфи в Слейкби - излишни". И все. Конец. Больше, дружок,  здесь
никогда не построят ни одного корабля. И нам надо подумать об этом.  Мы  -
излишни. Вот какие мы. А ты теперь видишь, - дядя  показал  рукой,  -  что
значит быть излишним.  Помнишь,  дружок,  стапели  с  корпусами  кораблей,
клепальщиков и лудильщиков, которые облипали их?  А  теперь  здесь  растет
трава и копошатся куры. И все. То  же  и  со  мной  -  когда-то  я  строил
корабельные машины, а теперь мою кастрюли. Взгляни сюда. Дядя  показал  на
группу высоких фабричных труб, расположенных позади пустых ангаров.
   - "Стерки"?
   - Были когда-то "Стерки", - хмуро ответил дядя. - Сейчас это  -  ничто.
Кладбище. А когда-то мы там строили  машины,  лучше  которых  не  найдешь.
Машины "Стерков" плавают по всему свету, двигают  -  и  хорошо  двигают  -
корабли. А им лет по тридцать, как один день, этим машинам. Да,  "Стерки".
Все знают стерковские машины. - Дядя смотрел на далекие трубы и, казалось,
не видел их.
   - Но почему? Что случилось? Они тоже были, как вы говорите, излишни?
   С минуту дядя молчал. Потом медленно заговорил:
   - Когда я начал здесь работать, хозяином был сам старый Стерк.  Тяжелый
был человек, дьявол настоящий. Он выжимал из нас за каждый пенс  все,  что
мог, и после этого мог наплевать тебе в глаза. Но, честное слово, при  нем
заводы никогда бы не закрылись. Но так или иначе, он умер, воюя с нами.  У
него осталось два сына. Они сделали из его заводов  акционерное  общество.
Завели управляющего. Потом, насколько я разбираюсь в этих вещах,  один  из
лондонских дельцов  купил  заводы,  скупил  со  всеми  потрохами,  и  стал
поднимать и поднимать акции, пока акция "Стерков" в пять фунтов  не  стала
стоить тридцать пять. А тут кризис, и раз  -  все  лопнуло.  Но,  говорят,
сыночки Стерка не пострадали. Продали акции  хорошо  и  гладко,  поместили
деньги в военный заем и еще куда-то и живут себе с семьями в Лондоне. Один
заседает в парламенте, конечно, консерватор, чего еще надо?  Ручаюсь,  они
теперь забыли, что есть какой-то Слейкби. Жаль, что мы не  сумели  продать
то, что было у нас, правда, дружок?  А  вот  старик-хозяин  не  сделал  бы
такого. Заводы его бы работали, пока бы он сам не вылетел в трубу. Вот что
такое теперь "Стерки". Вечная память. Да покоятся они в мире.
   Они опять стали смотреть на хмурую реку, у которой насильно  отняли  ее
ремесло, но оставили ей, как и  городу,  грязь  и  мусор  -  он  и  теперь
выглядел таким же, как и тогда, когда каждая фабричная труба выбрасывала в
небо тучи черного дыма. Слейкби  не  был  особенно  грязным  городом,  как
обычно бывают грязны промышленные города. Чарли, наглядевшись на маленькие
закопченные промышленные города  Средней  Англии,  всегда  считал  Слейкби
сравнительно  чистым  городом,  но  после  лондонского  Вест-Энда  Слейкби
показался ему грязным. Пожалуй, он сейчас был грязен от запустенья,  а  не
от промышленных отходов. У некоторых прохожих,  бесцельно  слоняющихся  по
улицам, был тот же вид - грязные полосы, серая немытая кожа, словно о  них
некому было позаботиться. Город выглядел как после долгой забастовки. И  в
Бендворсе и в Аттертоне хватало безработных, но в Слейкби их было  больше,
чем тех, у кого была работа. Очень  немногие  из  них  получили  земельные
участки - Том Аддерсон подал заявление на  него,  -  некоторые  занимались
учебой, но большинство было занято тем, что ходило на биржу труда, к  дому
уполномоченного к в тому подобные учреждения.
   Они наполняли улицы, слонялись без дела; у  них  не  было  ни  денег  в
карманах, ни пищи в  желудках,  ни  крови  в  венах,  ни  самой  маленькой
надежды.
   Когда