"  (кипа  мятых
листов, нанизанных на бечевку, уже являла собой увликательное произведение),
и   венна   забирало   раскаяние.   Писались    "Добавления",   естественно,
по-аррантски, но Эврих умудрялся с ходу переводить свои сочинения на местный
язык, да так ловко, что любо-дорого было послушать. Кто он и кто ты! - думал
в  таких случаях Волкодав. Ну, полезут, накостыляешь  по шеям, эка невидаль!
Таких, как ты, в каждой дюжине по двенадцать. А его книжку другие люди через
сто лет будут читать. Как мы  теперь Салегрина. И если он там упомянет  хоть
словом, дескать, странствовал со мной лютый венн и верно служил...
     Гора Четыре Орла особо ничего орлиного в своем облике  не имела. Имя ей
дало  происшествие  с одним  итигульским охотником, случившееся  задолго  до
Последней войны. Йарра, наученный отцом, узнал прародительский пик по сбитой
набок макушке и  приметному ожерелью  остроконечных  гольцов,  черневшему  в
снежном  серебре чуть  ниже  вершины. Небо  было  ясное;  прозрачный  воздух
позволял рассмотреть все  тени на ледниках.  Волкодав  помнил, как  нарушает
глазомер эта обманчивая  прозрачность, но гора в самом деле высилась не  так
далеко. Птица или,  скажем, вилла на  симуране долетела бы не  притомившись.
Пешеходам было труднее. Люди не умеют  просто так перепархивать со склона на
склон.  Сперва спустись в  самый низ,  да  притом  сумей еще обойти отвесную
скальную стену, к которой неминуемо выйдешь.  Переправься через  сумасшедшую
реку,  ворочающую камни в  теснине. И снова наверх - по траве, по  камню, по
снегу. Таща  на спине когда-то  казавшуюся легкой заплечную сумку.  А  потом
опять вниз...
     Гора  Четыре Орла высилась  впереди,  переливаясь утренним перламутром,
нестерпимо  сияя  под полуденными  лучами, вспарывая  алым  зубцом  вечернюю
синеву. Не было заметно, чтобы она хоть сколько-то приближалась.
     - А вдруг она тоже... как Всадник? - наполовину шутя предположил Эврих.
- Блуждает?..
     Он сидел у маленького костра и держал в руках прут с насаженной на него
жареной тушкой форели, ожидая, пока ужин хоть немного остынет.
     Морская вода попортила почти все их  съестные припасы,  кроме  сухарей,
сохраняемых для  крайнего случая и  надежно  укупоренных  от всякой напасти.
Приходилось довольствоваться тем, чем богаты  были  не слишком гостеприимные
горы: мясом случайно подстреленного козлика, сочными луковицами, которые, на
посрамление  Йарре,  с  видом  знатока  откапывал  Волкодав,  и  еще  рыбой,
выловленной в холодном ручье. Вот тут уже выпало отличиться юному итигулу. О
жизни  в  горах Йарра,  к  великому  своему  стыду, не  имел почти  никакого
понятия; зато во всем,  что касалось  воды и рыбной ловли, детство в Озерном
Краю сделало его великим умельцем.
     Волкодав смотрел на распираемого законной гордостью паренька и невольно
вспоминал Ниилит. Ниилит, еще  дичившуюся, еще не отошедшую  от пережитого в
Людоедовом  замке. Ниилит, облаченную в  его,  Волкодава, запасную рубаху  с
рукавами, свисавшими ей чуть не до пяток. И как  она беззвучно кралась вдоль
берега  заводи  с  острым ореховым  копьецом в тонкой  загорелой руке, а  на
травке поблескивали тусклым болотным золотом уже пойманные сазаны...
     Подумав о Ниилит, Волкодав  неизбежно вспомнил Виону. Наверное, потому,
что у обеих были роскошные черные волосы и голубые глаза. Две девчонки сошли
бы  за сестер,  если бы  не  цвет кожи:  у одной  белый,  легко вспыхивавший
румянцем, другую милость Богов одела в глубокую медную черноту...
     - Я вот все думаю, - вдруг сказал Волкодав. - Про этот тысячный день...
Помнишь?  Когда  она услышала те  особенные  слова  и  с  ней началось... ты
говорил, там даже по буквам получалось: УМРИ...
     Эврих плотнее стянул на груди плащ:
     - Я бы предпочел вспомнить о чем-нибудь более приятном, друг мой! Люди,
внушившие несчастной Вионе эти слова смерти, столь же могущественны, сколь и
бесчеловечны.  Как  мне  представляется,  они  даже   позаботились  окружить
пораженную  часть  ее  души  ловушками  для  лекаря,  который  попытался  бы
исправить причиненное зло.  Я, кажется, рассказывал тебе,  как  сам едва  не
сорвался в  бездну вместе с Вионой!.. И Сигина, что  самое обидное, так и не
пожелала открыть мне, что  за Богиня по ее молитве  нас удержала!..  - Эврих
сокрушенно мотнул головой. - Может, она дала великий обет сохранять тайну?..
Воистину много непонятного на свете, друг Волкодав...
     - Я не  о том, - сказал венн. -  Я просто... если в этом  храме так  уж
наловчились  внушать...  Зачем им  понадобилась еще  и  Посланница? Могли бы
просто  приказать:  вот  сбежишь, и наступит тысячный  день... И  все  такое
прочее...
     Он  был не слишком  уверен  в том,  о  чем  говорил,  и  счел  за благо
умолкнуть, не дожидаясь насмешек. Эврих озадаченно смотрел на него.
     - Ну...  - протянул  он наконец.  - Я даже  не знаю... Может, им  самих
Посланниц  надо  испытывать? Может,  твоя  бывшая надсмотрщица  тоже в жрицы
готовилась?.. Вряд ли мы когда-нибудь это выясним...
     На шестой день  лазания по горам случилось то, чего очень боялся Йарра.
Они нарвались на шанов.
     На самом деле все произошло не вполне  случайно и неожиданно. Волкодава
предостерег  звериный  нюх  на  опасность:  он  сразу  почувствовал  взгляды
нескольких  пар  глаз, устремленные  на них из-за каменной  россыпи.  В этом
месте  когда-то давно тешились  игрой великаны  -  горный  склон  был  усеян
крупными  валунами.  Россыпь  спускалась  вниз  двумя  длинными  языками,  а
посередине простиралась  цветущая  поляна,  по  которой  путники как  раз  и
собирались подняться.
     Весьма подходящее  место,  чтобы  стрелять  с  двух  сторон,  не  давая
попавшим в засаду спрятаться за спасительными камнями...
     Волкодав повернул направо, обходя валунный язык.
     -  Куда ты  ведешь? - удивился Эврих. Венн обернулся через плечо и тихо
пояснил:
     - Там кто-то есть...
     - Шаны, -  побледнел  Йарра. - Мои  родичи вышли бы  встречать  нас  на
открытое место...
     Волкодав как ни в чем не бывало продолжал взбираться наверх. За камнями
не  было  слышно  никакого  движения,  но  потом  прозвучал  молодой  голос,
спросивший внятно и властно:
     - Кто  вы,  пришедшие  с  равнин  и  ступившие на священную землю  шан-
итигулов?..
     Путники остановились. Эврих поднял перед собой безоружные руки:
     -  Я мирный странствующий  ученый родом из Аррантиады! Я поднялся в эти
горы, чтобы познать мудрость народов, их населяющих. Я никому  не желаю зла.
Со мной только мой  телохранитель и еще юный  проводник,  взявшийся показать
мне чудеса гор...
     - Ты пойдешь с нами, - долетело в ответ. - Наш вождь захочет узнать, не
соглядатай ли ты, подосланный кворрами...
     Эврих, рядом с которым стоял Йарра, заметил краем глаза, как  вздрогнул
мальчишка.  Словом  "кворр"  местные  охотники называли  зверя,  вздумавшего
отсидеться  на неприступной  скале.  Шан-итигулы,  бывшие пленники Последней
войны, могли  презрительно  именовать  так только  родичей Йарры, избежавших
нашествия. Тем более что оскорбительное назвище было нечаянным образом схоже
со  словом  "квар"  - "истинные", как  порою  величали себя сами жители горы
Четыре Орла...
     -  Положите-ка все свое  оружие  наземь!  -  раздался приказ.  -  И ты,
аррант,  и твой  защитник,  и  ты,  соплякполукровка,  тебя  тоже  касается!
Положите и отойдите прочь на десять шагов!..
     Во время  плавания  на  корабле  Йарра рассказывал  Эвриху о чудовищной
жестокости шанов. По его словам, этим людям ничего не стоило надругаться над
беременной  женщиной, лишить естества  мужчину, запереть человека в железную
клетку  и  спустить в яму с огнем. Правду  сказать, такие разговоры начались
уже после того, как Волкодав поведал про девушку с отрезанной головой. Эврих
невольно подозревал,  что мальчишка  полуосознанно  искал  оправдания своему
намерению  резать  шанов  до  последнего человека.  "Не  верь  россказням  о
жестоких  обычаях,  -  некогда  наставлял  молодого арранта  его благородный
учитель. -  Обязательно  выяснится, что  тебя вводит  в  заблуждение  недруг
упомянутого народа или его веры, склонный очернять все с ними связанное..."
     Эврих помнил даже  выражение лица почтенного  наставника, с которым тот
произнес  эти примечательные  слова. Они так запали в душу молодому ученому,
что  он не только старался руководствоваться ими всю жизнь, -  даже вывел на
первой   странице  бережно   сохраняемых  "Дополнений"  в  качестве  девиза,
приличествующего  основательной  и  обширной  работе.  Это Волкодаву  в  его
невежестве  было простительно  усматривать  в  каждом  народе  беззакония  и
безобразия, невыгодно отличавшие  то или  иное  племя от  веннов. Он, Эврих,
предпочитал всюду замечать мудрость, мужество и красоту...
     ...А  вот  теперь  лихорадочно   соображал:  стоило  ли  в  самом  деле
складывать оружие  наземь,  полагаясь на честь неведомых  горцев? Да еще тех
самых,  кого  Йарра  только  что   расписывал  самыми  черными  красками?  И
сдаваться,  по  сути,  в плен, да еще имея на  руках мальчика из враждебного
племени ?..
     Может, Йарра заблуждался, а может, и нет. Проверять не хотелось.
     Видимо,  Волкодав рассуждал  приблизительно  так  же. Он  покосился  на
Эвриха и прошипел сквозь зубы:
     - Прячься!
     Какое  облегчение,  когда  прекращается  томительная  неизвестность   и
наступает черед решительных действий! Эврих вечно трусил и сомневался в себе
перед  дракой,  но вот  доходило до  дела  - и все  сомнения  испарялись.  В
особенности, если поблизости был Волкодав... Эврих сгреб Иарру поперек  тела
и вместе с ним рухнул в траву, откатываясь под куст, в  тени которого он еще
раньше  заметил  достаточно  глубокую  яму -  то  ли  недоконченную,  то  ли
обвалившуюся волчью нору. Свалившись в нее, Эврих немного выждал и осторожно
приподнял голову, осматриваясь. Волкодава  нигде  не было видно. За камнями,
где скрывались шан-итигулы,  поначалу  было  тихо.  Потом  оттуда  раздались
истошные крики, почти сразу оборвавшиеся.
     Горцы,  познавшие  столетие  плена и  долгое возвращение  домой,  умели
устраивать неплохие засады и бесстрашно резаться в рукопашной. УЖ верно, они
не в игрушки играли с квар-итигулами и знали, какого цвета людская кровь. Их
было трое:  три  молодых храбреца с кожей цвета разбавленной  меди, ловких и
гибких,  одетых  в войлочные  шапки,  шерстяные  штаны  и  меховые  накидки,
незаметные    среди    бурых    камней.    Самому    старшему    было    лет
пятнадцать-шестнадцать.  При  каждом  -  натянутый  лук,  тул  со стрелами и
длинный кинжал в ножнах, пристегнутых к правому бедру.  Волкодав знал: такие
кинжалы здесь  носили  только мужчины, сумевшие подтвердить  свое мужество в
схватке с  врагом. Горе народу,  который вручает  оружие пятнадцатилетним  и
отправляет их на  войну: бей, ты прав!.. Волкодав очень хорошо помнил  точно
такого же паренька по имени Волк. Каким тот был поначалу, когда они пытались
вместе бежать.  И каким  он стал  потом,  когда  попробовал  легкой крови  и
распознал ее вкус. Венн догадывался: вздумай  они с Эврихом и Йаррой сдаться
этим троим, вряд ли их ждало бы в плену большое веселье. Особенно Йарру.
     Он смотрел сзади на три беззащитные мальчишеские спины и в  который раз
чувствовал себя матерым зверем, связавшимся со щенками.
     - А ребенка? - спросила государыня кнесинка. - Ребенка ты мог бы убить?
Волкодав подумал и сказал:
     - Сейчас не знаю, госпожа. Раньше мог.
     Когда Эврих с самострелом наготове  и следом за ним Йарра вышли к месту
неудачной засады, трое юношей рядком лежали в траве. Лежали  кто ничком, кто
на  боку, разбросав  руки и ноги. Никто не шевелился. Мыш сидел на  спине  у
одного из  поверженных  и деловито вылизывал  розовый  шрам,  перечеркнувший
крыло. Волкодав стоял  рядом, рассматривая и пробуя ногтем чей-то вытащенный
из ножен кинжал.  Его внимание привлек  тугой узелок шелковой ткани на конце
рукояти.  Венн  осторожно   потянул  узкий   малиновый  хвостик.   Сверточек
поддаваться не желал.
     Молодой  аррант окинул лежавших полным ужаса взглядом, потом повернулся
к венну и уставился на него так, словно впервые увидел:
     - Ты их...
     Волкодав зло поднял глаза:
     -  Ага!..  Вот только зажарить и съесть  еще  не успел!.. Эврих опустил
самострел и со вздохом провел рукой по лицу. И запоздало  увидел, что у всех
троих  приподнимало  ребра  дыхание, а  возле  ноздрей  колебались  травяные
стебельки.
     - Головы  поболят...  -  пробурчал Волкодав. - Чего  доброго, на пользу
пойдет...
     Эврих  присмотрелся  и обнаружил  на шее  ближайшего к нему  парня  еле
видимое синеватое пятнышко от  удара. Насколько было  известно  арранту, это
место на человеческом теле венны называли "приляг отдохни".
     -  Когда мой отец жил здесь в горах, - тихо сказал  Йарра,  - у нас был
закон: шан,  встретивший квара... настоящего итигула...  не  встретит больше
уже никого.
     Он не стал договаривать. Волкодав пожал плечами:
     - Я  же не итигул... - Помолчал и добавил: - Да и закон с  тех пор  мог
измениться.
     Эврих ничего не  сказал,  но  про  себя подумал, что  на  это последнее
надежда была слабая. Йарра обошел лежавших кругом. Он не стал прикасаться ни
к ним самим, ни к оружию. Эврих знал, о чем он думал. Об отрезанных головах.
О том, какая участь выпала бы ему, попади  он в плен к этим троим. И  о том,
что ждало  бы шанских юношей в становище итигулов, вздумай Волкодав их  туда
отвести.
     Кровная  вражда  до  последнего  человека  на  глазах переставала  быть
занятной игрой и превращалась во  что-то очень страшное, грязное и кровавое.
Эти  трое  отлежатся  и встанут.  Люди с отрезанными головами не  встают уже
никогда.
     Почему я оказался таким  плохим учеником, Мать Кендарат?.. - в  который
раз  мысленно  вопрошал  тем  временем  Волкодав.  Ты  ведь на  моем  месте,
наверное, уже сидела бы с мальчишками у костра и  угощалась с ними от одного
хлеба,  причем  они даже  не заподозрили бы, что тебе хватит трех незаметных
движений  уложить  всех  троих?.. А  потом  ты  посетила  бы  их  деревню  и
поговорила  с вождем,  и  во время беседы его  вдруг  осенило  бы, какая это
несусветная глупость - резаться со старинной родней... Почему я так не умею,
Мать Кендарат? Почему?..
     Они  двинулись  дальше.  Йарра  долго  шел  молча  и  хмурился,  что-то
обдумывая. Потом наконец решился, догнал венна и  с  отчаянием тронул его за
руку:
     - Скажи мне... я, наверное, ужасный трус... да? Так ведь? Я трус?..
     Волкодав внимательно посмотрел на него:
     - Кто тебе это сказал?
     Йарра  уставился себе  под  ноги,  на колючие  ягодные кустики,  с  еле
слышным влажным шуршанием ложившиеся под сапожки.
     -  Когда мы придем домой  и я расскажу,  как мы  попали в  засаду, меня
спросят, почему я не повесил их уши чернеть в очажном дыму...
     Волкодав размеренно и неутомимо лез вверх  по склону. На каждый его шаг
Йарра делал три. Потом венн заметил:
     -  Но  ведь  не  ты  их  побил.  С тебя-то какой  спрос? Йарра  неловко
объяснил:
     - Я попробовал представить, как будто это я...  Я  никому еще  не резал
ушей...
     - А твой отец? - спросил Волкодав.
     - Он... - Йарра замялся. - Он был очень храбрым...
     - Он когда-нибудь хвастался ушами, отрезанными у побежденных ?
     - Нет... - с усилием выдавил Йарра. - То есть я не помню... Наверное, я
невнимательно слушал его...
     -  А  ты уверен, что он ушел  жить к  твоей  матери  в Озерный Край  не
потому, что ему тоже не нравилось отрезать уши?
     Йарра долго молчал. Льняная вихрастая голова опускалась все ниже. Потом
он еле слышно пробормотал:
     -  Я  вырос  слишком далеко от нашего  племени. Из  меня  не  получится
настоящего воина.
     -  Из  тебя, -  сказал Волкодав,  -  получится  то, что ты сам для себя
выберешь.
     Йарра с обреченным видом поднял глаза:
     - Тебе хорошо рассуждать...
     Волкодав усмехнулся. Юный итигул видел в нем человека, которому в жизни
все удалось. Великого воина. Венн поневоле вспомнил свой мысленный  разговор
со жрицей Богини Кан. Самому бы ему такую убежденность... Он сказал:
     - Я когда-то был таким же, как ты.
     Йарре в это не особенно верилось. А если и верилось, то... мало  ли что
там было  когда-то. Важнее то, что теперь. А  теперь Волкодава, ясное  дело,
никто не заставит  поступать против души. Попробуй-ка принудь к чему- нибудь
человека, давно забывшего, как это - бояться  наглых и сильных. Это  тебе не
мальчик  двенадцати  лет  от  роду,  которому  дай  еще  Боги  разобраться в
собственных устремлениях. Йарра так и сказал:
     - Ты  великий воин.  Я  знаю, кого  называют великими  воинами у нас, у
итигулов.  Я  тоже хочу быть  таким, только у меня не получится. А ты совсем
другой... и таким у меня подавно не... Эврих мне говорил...
     - Ты его  больше слушай,  - хмыкнул венн. -  Он тебе  еще чего  похлеще
наврет. Да кому они нужны, великие воины! Мужчина должен любить жену и детей
растить, а не за головами охотиться!
     Он хотя и  не сразу, но понял, в каком лабиринте металось  мальчишеское
сердчишко. Йарра возмечтал стать воином-итигулом, ибо такой путь казался ему
самым достойным. И вот выяснилось, что для этого  придется переступить через
что-то слишком важное в себе самом. Отрезать от совести кровоточащий кусок и
спрятать подальше... Еще оказалось, что существовал и другой путь. Не  менее
достойный.  И как  знать,  не  был ли чужой человек, венн,  больше похож  на
любимого   отца  Йарры,  чем  кровные   родственники,   измерявшие  доблесть
количеством шанских ушей, коптящихся в дыму очага?..
     Вместе с тем Йарре померещилось в  словах Волкодава некое противоречие,
и он спросил:
     - Вот ты говоришь... жену  и детей... но  ведь сам-то  ты стал  великим
воином? И не живешь дома? Почему ты так захотел?
     Волкодав медленно покачал головой:
     - Я никогда этого не хотел. Я мечтал ковать в кузнице,  как мой отец. Я
был немного младше тебя, когда на нас напали враги. Я должен был отомстить и
выучился сражаться. Теперь я  хорошо это умею, а  жены и дома у  меня как не
было, так и  нет. Мне говорили умные люди, что я  свою жизнь плохо потратил.
Надо было жить, а я... смертью занялся. Я не знаю.
     Йарра сосредоточенно молчал, и Волкодав сказал еще:
     - У меня особого выбора не было. А у тебя есть.
     Как  оказалось, Эврих не ошибся, определяя "правый" склон  горы  Четыре
Орла. Вот только убедиться в этом самостоятельно путникам не позволили.
     В тот вечер они устроились на ночлег, не разжигая  костра: мало  ли чье
внимание  мог  привлечь  его  свет! Волкодав не  доверил  Эвриху  сторожить,
собрался  всю  ночь сидеть сам.  Однако  не успели его  спутники как следует
задремать, когда венн осторожно разбудил обоих.
     - У нас гости, - проговорил он еле слышно. - Шесть человек.
     Ни Йарра,  ни  Эврих  ничего не видели и не слышали, но сомневаться  не
приходилось.  Волкодав в таких  вещах  не  ошибался  и наверняка знал, о чем
говорил. Оставалось только выяснить,  кого он учуял  в сгустившейся темноте.
Если шанов, вздумавших выслеживать обидчиков незадачливой троицы...
     - Ты можешь подать какой-нибудь знак, что  ты "истинный"?  -  прошептал
Эврих на ухо Йарре.
     Юного  итигула  затрясло так,  что пришлось крепко  сжать  зубы.  Вот и
настал для него миг решимости, когда от неудачи или удачи зависели жизни. Он
еще оглянулся  на  Волкодава, ибо  в подобных  делах тот был,  без сомнения,
главным. Венн кивнул. Тогда Йарра  набрал полную грудь воздуха,  зажмурился,
стиснул кулаки и... запел.
     Странное  это  было пение. Мальчик не раскрывал рта,  и казалось, будто
звук  исходил  не  из  человеческого  горла,  а  слетал  с  дрожащей  струны
неведомого  инструмента. Ни один  шан  не  умел так петь. Это  была  тайна и
гордость плем