щение.  Своим  геройским  -  да,  я  не
побоюсь этого слова, ибо другое  здесь  неуместно,  -  именно  геройским
поступком ты потряс наши души до самого их основания. Никто  из  нас,  -
Корюшка широким жестом обвел комнату, - даже и помыслить не мог  о  том,
чтобы в одной деревне с нами мог родиться и вырасти  человек,  способный
на такое! Мы все, как один человек...
   - А?
   Дядюшка Подсмейл на миг запнулся.
   - То,  что  ты  совершил,  -  снова  начал  он,  старательно  пытаясь
перекрыть нарастающее за спиной хихиканье, - навсегда...
   - А-а... Я что-то совершил? - заплетающимся языком осведомился Шах.
   В комнате повисла мертвая тишина.
   - Кхы-кхы-кхы, - нарушил ее стоящий справа от  Корюшки  Нитрам  Рожь,
старательно пытаясь запрятать за кулаком растекающуюся до ушей  ухмылку.
- Вообще-то ты...
   - Совершил самое великое на моей  памяти  деяние,  -  возвысил  голос
дядюшка Подсмейл, краем глаза  с  ужасом  наблюдая,  как  трясущийся  от
хохота Нитрам перегибается пополам.
   - Ты принес нам самый дорогой дар, который только есть на этом  свете
- свободу!
   - Какую... свободу? - выдохнул Шах.
   Даже сквозь туманную завесу  продолжавшейся  головной  боли  до  него
начало доходить, что вокруг происходит что-то глубоко не то. И именно он
является центром этого самого происходящего "не того".
   -  Свободу  от  самого  гнусного,  зловещего,  коварного  и  ужасного
поработителя, какого только знал Мир! - громко,  ибо  смешки  за  спиной
также становились все громче и громче, провозгласил Корюшка. -  Древнего
проклятья наших предков, нас и благодаря  тебе  уже  не  наших  детей  -
черного дракона Грааугржимерюканга!
   - Ч-чего?
   - ...Без всякого оружия ты вышел  на  ратное  поле  и  голыми  руками
одолел саму смерть, мчавшуюся на тебя с распахнутыми крыльями.  И  когда
первый дракон рухнул с небес...
   - Гляньте! - выкрикнул стоявший в углу Эмиль  Глаумат,  который  ясно
чувствовал: еще одно слово, еще миг речи дядюшки Подсмейла, и он сам  не
хуже дракона рухнет и забьется в истерике. - Его руки! На них  нет  даже
царапин! Это чудо!
   - Чудо! Чудо! - подвывающими голосами  поддержали  его  остальные.  -
Истинное чудо!
   Дядюшка Подсмейл схватился за горло, словно собрался  придушить  себя
на месте.
   Кто-то снаружи заколотил по окну.
   - В самом деле, - прохрипел Корюшка, продолжая хвататься за горло.  -
Там же все, почитай, Дудинки собрались. Народ, понимаешь, хочет видеть и
знать своих героев.
   - Боги, - простонал Шах. - Дядюшка Подсмейл, о  чем  вы?  Опомнитесь.
Я... Старый Грау... Герой... Я же ничего не понимаю!
   - А тебе, - заявил Нитрам Рожь, - вовсе и не  надо  ничего  понимать.
Ну-ка, парни, помогите герою подняться.
   На крыльце свет был еще более убийственно ярким, но, прежде  чем  Шах
успел зажмуриться, на него с визгом налетело что-то цветное  и  пахучее,
яростно расцеловало в обе щеки, впилось в губы и напоследок  повисло  на
шее.
   - Шахок! - радостно завопило это "что-то", и Шах  с  ужасом  осознал,
что Морри Харрикейн, Морри-Тайфун, одна из самых красивых девушек  села,
о робком прикосновении к которой  он  до  сегодняшнего  дня  лишь  тайно
мечтал, висит у него на шее.
   - Я всегда знала,  что  ты  станешь  кем-то  великим.  И...  -  Морри
несколько раз моргнула своими синими глазами  и  потупила  их  -  не  из
скромности, как подумал Шах, а исключительно для того, чтобы не дать ему
разглядеть плясавшие там смешинки. - Знаешь, на самом деле  ты  мне  уже
давно нравился. Честно-честно.
   - Морри, - если бы Шаха  не  поддерживали,  он  бы  рухнул  прямо  на
крыльце вместе с девушкой. - Я...
   - Дорогу старосте! Дайте пройти старосте!
   Собравшаяся вокруг толпа чуть раздалась, и из нее важно выплыл Обер -
в праздничном церемониальном наряде, надевавшемся им всего несколько раз
в год.
   - С-староста, я... - успел побулькать Шах, прежде чем Морри  заткнула
ему рот очередным поцелуем.
   Вислоух спокойно дождался окончания поцелуя, поднял  вверх  священный
посох Отца-Основателя и, запрокинув голову, провозгласил:
   - Слава герою!
   - Слава! - подхватила толпа вокруг. - Слава!  Слава!  Обер  терпеливо
подождал, пока крики и свист постепенно затихли.
   - Я очень рад, - начал он,  -  что  именно  в  этот  год,  год  моего
скромного управления, среди нас нашелся человек, чье имя и  подвиг,  вне
всякого сомнения, прогремят на весь Мир. Ибо даже  в  древних  летописях
эльфов немного отыщется деяний, каковые могли бы  сравниться  с  тем,  -
посох описал плавную дугу и обвиняюще уставился на Шаха, - что  совершил
сей отважный юноша.
   - Б... Боги... - простонал Шах.
   На какой-то миг его озарила спасительная мысль, что все  происходящее
- это просто сон, вызванный все тем же злосчастным молодым вином. Но все
вокруг было настолько ярким и реальным...
   - Так пусть же герой, - провозгласил староста,  -  сам  посмотрит  на
дело рук своих. Слава герою! Слава!
   - А-а-а! - отозвалась толпа, вознося Шаха над собой.
   Пару часов назад, когда стало окончательно ясно, что закончить  рытье
могил до наступления темноты не представляется возможным, Обер  приказал
прекратить  раскопки  и  бросить  все  силы  на  сооружение   временного
частокола  вокруг   туш.   Поэтому   тела   обоих   драконов   предстали
ошеломленному взору Шаха во  всей  своей  первозданной  красе.  -  Но...
как... кто...
   - Ты, ты! - дружно заверила его группа поддержки.
   - Нет! - в отчаянии Шах схватился за голову. - Нет, этого  просто  не
может быть!
   - Но ведь есть! -  проорал  ему  кто-то  в  самое  ухо  и  для  пущей
убедительности подкрепил свои слова могучим шлепком по спине.
   - Но я этого не помню! - завопил Шах.
   - Зато мы помним! -  проорал  все  тот  же  голос.  -  А  нам,  твоим
односельчанам, виднее, чего ты делал, а чего - нет!
   - Либо я сошел с ума, - пробормотал увлекаемый  поближе  к  драконьим
телам Шах, - либо свихнулись все вокруг.
   Он не  вспомнил  еще  об  одной,  наиболее  вероятной  возможности  -
свихнуться мог сразу весь мир.

***

   Перед самым рассветом с западной стороны дудинского частокола  слетел
какой-то  небольшой  предмет,   при   более   пристальном   рассмотрении
оказавшийся полупустым дорожным мешком. Дежурные на  башнях,  занятые  в
основном придерживанием челюстей во время очередных зевков, не  заметили
ни его, ни маленькой серой фигурки, ловко спустившейся следом.
   Шах - а это был именно он - подхватил мешок и  опрометью  рванулся  к
темневшим неподалеку зарослям бесополоха.
   Спустя пять оч-чень долгих для него минут он выбрался на один из двух
трактов, кое-как соединявших Дудинки с остальным Миром, и в последний  -
как он сам наивно полагал - раз оглянулся на родное селение.
   - Я должен, - пробормотал Шах. - Я должен, должен, должен.
   Кому, что и сколько именно он должен, не знал ни  сам  Шах,  ни  даже
боги. Однако если  бы  эти  боги  вдруг  захотели  наградить  его  даром
магического взора, то,  обернувшись,  Шах  без  особого  труда  смог  бы
различить на фоне разгорающегося восхода растянутый в радостной  ухмылке
лик Судьбы.
   Как известно, этот жестокий бог тоже иногда любит пошутить.

***

   В пылу боя Шон даже не заметил, что его убили.
   Конечно, кое-кого этот факт  может  весьма  сильно  удивить.  Смерть,
причем не чья-нибудь, а своя собственная, - вещь,  которую  не  заметить
довольно сложно при всем желании.  Однако  наш  мир,  сотворенный  кучей
различных богов, каждый из которых преследовал  при  его  создании  свои
собственные цели, порой ведет себя весьма загадочно, а уж  Запустенье  и
вовсе не из тех мест, где можно рассчитывать на то, что загробная  жизнь
будет хоть самую малость поспокойнее догробной.
   Итак, меч Черного Паладина сверкнул на солнце перед самым лицом Шона,
и... вроде бы ничего не произошло.  Шон  даже  не  успел  удивиться.  Он
продолжал драться, тем более что Черный Паладин,  проведя  один  удачный
выпад, вдруг замер, уставясь на что-то,  возникшее  у  Шона  за  спиной.
Простоял он так не больше мига  -  именно  столько  потребовалось  Шону,
чтобы разрубить его от плеча до поясницы, после чего Шон прыгнул вперед,
разворачиваясь на лету.
   В первый момент ему показалось, что  Черный  Паладин  просто  пытался
сблефовать - ни черного дракона,  ни  плевоскропа,  ни  даже  завалящего
колдунца на поляне не наблюдалось. А затем Шон увидел  на  окровавленной
траве свое собственное тело и голову - отдельно от него.
   Зрелище было еще то.
   Шон с размаху плюхнулся на землю и  старательно  потряс  головой,  не
той, понятно, что лежала на земле отдельно от тела, а  той,  которая  по
какому-то неизъяснимому капризу богов оставалась у него на плечах.
   - О-хо-хо-хо-хо...
   Он внимательно осмотрел себя. Одежда на "нем" была точь-в-точь  такая
же, как и на безголовом трупе. Руки по-прежнему  сжимали  рукоять  меча,
привычно ощущая каждую шероховатость.
   - Б-р-р-р!
   Есть от чего  свихнуться.  Шон  огляделся  вокруг  в  поисках  лошади
Черного Паладина, из-за набитых седельных сумок которой и  начался  бой.
Если в этих сумках завалялась бутыль хоть какого-нибудь вина... Да  хоть
чертова эликсира! Любой жидкости, которой можно промочить горло!  Однако
проклятой твари нигде не было видно.
   Шон заскрипел зубами.
   - Ну почему это должно было случиться именно со мной?
   - А почему бы и нет? - отозвался  кто-то  рядом  с  Шоном  и  сам  же
ответил:
   - По кочану.
   Шон вскочил,  рубанул  по  останкам  Черного  Паладина  и  заозирался
вокруг.
   - Ну, чего прыгаешь, как козел? - грубо осведомился неизвестный.
   - Да кто ты такой? - взвыл Шон. - Покажись, прах тебя побери!
   - Прах меня и так поберет, - откликнулся голос. - А показаться  я  не
могу. Облика у меня нет. Я - твой Совесть.
   - Врешь. Совесть я пропил в день, когда мне стукнуло тринадцать.
   - Тогда ты меня пропил в первый раз, - обвиняющим тоном заявил голос.
- Последний - когда тебе исполнилось сорок три. А всего за эти  годы  ты
пропивал, проигрывал в карты, топил в реке, душил, закапывал,  травил  и
умерщвлял меня десятками иных способов четыреста тридцать семь раз.
   - Живучий же ты гад, - заметил Шон.
   - Еще бы, - мрачно отозвался голос. - Я же не чей-нибудь, а  великого
героя Шона А'Фейри. Знаменитой на все Запустенье Рыжей Погибели. Еще  бы
мне не быть живучим.
   - А что ж ты молчал до сих пор?
   - А ты хоть раз дал мне заговорить? - возмутился Совесть.  -  За  всю
жизнь ты не совершил ни одного совестливого поступка.
   - Как же! - обиделся Шон. - Не далее как  неделю  назад  я  по  пьяни
подарил одной шлюхе кошель с десятью золотыми!
   - И это ты  называешь  совестливым  поступком?!  -  Если  бы  Совесть
все-таки имел телесный облик, то этому облику сейчас угрожала  серьезная
опасность лопнуть от возмущения. - Да ты... ты...
   - Теперь я понимаю, почему после двух  кувшинов  меня  всегда  тянуло
стать проповедником, - проворчал Шон. - Не иначе как твое влияние.
   - Одно меня радует, - заявил Совесть. - Я от тебя наконец избавился.
   - Это почему же?
   - Да потому, - завопил Совесть, - что у покойников нету совести. А ты
покойник, покойник, покойник, покойник...
   Судя по интонации вопля, если Совесть и сожалел о чем-то, так  это  о
невозможности сплясать на Шоковых останках что-нибудь зажигательное.
   - Ктрегуруп, - выдал Шон одно из своих любимых ругательств, которое в
переводе с современного  драконьего  означало:  "Три  тысячи  необычайно
крупных клопов-вонючек, сдохших примерно неделю назад".
   - Если я покойник, то что "это"?
   - Твое тело, баран.
   - А я?
   - А ты, - медленно, смакуя каждое слово, произнес Совесть,  -  просто
ничтожный, жалкий, никому не нужный призрак. И я  страшно  рад,  что  из
всех наложенных на  тебя  проклятий  великие  боги  решили  остановиться
именно на проклятии Федыркжчинса!
   - Какое, какое проклятье? - переспросил Шон"
   - Федыркжчинса, - повторил Совесть. - Того самого старого,  больного,
несчастного дракона, которого ты со сворой тебе подобных  убил  в  самом
начале своей карьеры за пригоршню, о нет, даже не золота - серебра!
   - Ты хочешь сказать, - взвыл Шон, который  наконец  вспомнил  старого
дракона, равно как и сумму, доставшуюся ему после дележа сокровищницы, -
что я обречен леший знает на что из-за тридцати сребреников? Да  на  это
даже бога приличного не купишь!
   - Именно,  -  сказал  Совесть  и  исчез.  Некоторое  время  Шон  тупо
вслушивался в окружающую тишину.
   -  Старый  навозный  жук,  -  выругался  он  после   продолжительного
молчания. - По справедливости ты должен был быть на моем месте. Ведь это
ты, мой Совесть, должен был за все отвечать!
   Однако Совесть Шона  уже  не  интересовался  мнением  своего  бывшего
хозяина. Он был далеко-далеко,  в  том  заманчивом  раю,  куда  попадают
Совести всех подонков, мерзавцев, прелюбодеев и  прочего  неприятного  в
общении люда и нелюда. Учитывая те муки, которые Совесть снес  за  время
жизни Шона, его в этом раю должны были как минимум канонизировать.
   Шон посидел еще немного, прислушиваясь, не пожелает ли еще кто-нибудь
сбежать с затонувшего корабля, но остальные чувства либо еще  не  обрели
столь ярко выраженную индивидуальность, либо предпочли удалиться молча.
   Мысли, которые заходили навестить  Шона  в  сей  скорбный  час,  были
сплошь мерзкие и гадостные.  То  есть  те,  которые  может  навеять  вид
собственного обезглавленного тела. В конце  концов  Рыжей  Погибели  это
надоело, и он решил, что было бы совсем неплохо похоронить себя.
   Хотя при жизни Шон никогда бы не  называл  в  числе  своих  загробных
занятий рытье могилы самому себе, справился он с этим  довольно  быстро.
Могилу он выкопал глубокую и, как решил Шон, вполне уютную. Поверх своих
бренных  останков  он  насыпал  величественный  холм,  вершину  которого
увенчал мечом,  после  чего  отошел  полюбоваться  на  дело  рук  своих.
Получилось - неплохо.
   Но, чем больше Шон смотрел на свою  могилу,  тем  больше  грызло  его
какое-то смутное беспокойство. Что-то во всем этом было не правильно.
   В конце концов Шон оглянулся по сторонам, вздохнул, выдернул  меч  из
холма и повесил его на спину, точь-в-точь как он это  делал  при  жизни.
Стороннему наблюдателю, если бы таковой  присутствовал,  показалось  бы,
что меч повис в воздухе.
   - Ты-то как лежишь, так и будешь  лежать,  -  сказал  Шон  могильному
холму. - А мне добрый меч пригодится. Еще.
   Возможно, лежащий в могиле покойник и мог бы  возразить  что-либо  по
этому поводу, но Шон не стал  проверять  -  случится  это  или  нет.  Он
повернулся и, не оглядываясь, зашагал прочь.

***

   На вурдалака Шон наткнулся у самой дороги. Тот был настолько  увлечен
своим занятием - сидением в засаде, что вряд ли заметил  бы  Шона,  даже
если бы тот был живым и во плоти. Впрочем, хотя сам Шон теперь  спокойно
проходил сквозь любые заросли, висевший на его спине меч цеплялся за них
ничуть не хуже, чем его хозяин при жизни. Однако, как уже было  сказано,
вурдалак был очень занят.
   Надо заметить, что вурдалаки пользуются заслуженной  нелюбовью  всех,
включая даже сородичей по кровопийству. Дракон, демон,  человек,  гоблин
или вампир при встрече с вурдалаком поведут себя совершенно одинаково  -
прибьют его на месте. Единственное, что может удержать разумное существо
от  убийства  вурдалака,  -  это  уровень  свойственной  этому  существу
брезгливости.
   Вурдалак, на свое несчастье оказавшийся на пути у Шона, был редкостно
отвратен даже  по  сравнению  со  средним  представителем  своего  вида.
Выглядел он как жертва Магии Массового Поражения, причем всех пяти видов
одновременно. Кожа его - точнее, те ее куски, которые еще сохранились, -
была бледно-серого цвета в зеленых пятнах. Впрочем, кожа вурдалака - это
единственная его часть, на какую можно было смотреть, не рискуя лишиться
всего выпитого и съеденного, начиная со вчерашнего ужина.
   Занят же этот омерзительный тип был тем, что, тихо шипя и приплясывая
на месте от нетерпения, поджидал, пока его ни  о  чем  не  подозревающий
обед подойдет поближе.
   Однако именно в тот момент, когда вурдалак приготовился к прыжку,  на
его горле внезапно сомкнулись две невидимые, но вполне реальные  ладони.
И последнее отвратительное дело, которое упырь  успел  сделать  в  своей
жизни, - это умереть под противный хруст ломаемых шейных позвонков.
   На всякий случай Шон продолжал откручивать голову твари до  тех  пор,
пока она с мерзким чавкающим звуком не оторвалась от  тела,  после  чего
зашвырнул ее подальше в заросли, а тело разрубил на  несколько  десятков
кусков. Для полной гарантии невоскрешения твари надо  было  бы  развести
под этими кусками  хороший  костер,  но,  во-первых,  лето  выдалось  на
редкость сухое, и небольшой погребальный костер мог запросто перерасти в
здоровенный лесной пожар, а во-вторых, добыть  огонь  Шону  было  нечем.
Поэтому он ограничился тем,  что  нанизал  останки  вурдалака  на  сучья
соседних деревьев. В этом случае жаркое летнее солнце должно было  стать
его союзником, так как воскреснуть  из  вяленой  вурдалачины  ничуть  не
менее затруднительно, чем из хорошо прожаренной.
   Завершив изничтожение мерзкого отродья, Шон наконец обратил  внимание
на бедного странника, который только что едва не удостоился сомнительной
чести стать главным и единственным пунктом обеденного меню.
   Странник,  выглядевший,  как  самый  обычный   деревенский   паренек,
медленно брел по дороге, усиленно оглядываясь по сторонам и шарахаясь то
вправо, то влево -  в  зависимости  от  того,  с  какой  стороны  дороги
доносился очередной стра-ашный звук.
   Пареньком этим был Шах.
   Нельзя сказать, чтобы вид Шаха удивил  Шона  очень  сильно.  В  конце
концов,  Шон  А'Фейри  и  при  жизни-то  мало  чему  удивлялся,   а   уж
приключившееся с ним за сегодняшний день  даже  у  эльфа  могло  начисто
отбить способность удивляться чему-либо. Однако  вид  Шаха  его,  скажем
так, заинтересовал.
   Дело в том, что  передвигаться  по  дорогам  Запустенья  было,  мягко
говоря, небезопасно.  Кроме  разнообразной  лесной  живности  и  нежити,
мечтающей в основном о завтраке, плавно переходящем в ужин,  на  дорогах
Запустенья встречались:
   Герои. Как явствует из  примера  Шона,  встреча  с  героем,  особенно
героем поиздержавшимся, могла весьма нежелательно сказаться на  здоровье
встретившегося.
   Разбойники. Банды разбойников могли состоять  как  из  существ  одной
расы: людей, орков, гоблинов или темных эльфов, так и  быть  смешанными.
Кроме этого, были банды, объединявшие, например,  верующих  в  какого-то
одного  бога,  банды,  состоящие  из  бывших   наемников,   окончательно
утративших статус воинского подразделения, а  также  банды  амазонок.  С
теми, кто им попадался, разбойники поступали по-разному, однако  процент
выживших практически всегда оставался прискорбно низок.
   Слуги  Темных  Сил.  Поскольку  ни   разбойники,   ни   чудовища   не
интересовались цветовой принадлежностью своих жертв, слуги  Темных  Сил,
равно как и Светлых, а также богов, придерживающихся нейтралитета, как и
вообще  не  верующие  ни  в  кого,  старались  перемещаться  по  дорогам
большими, хорошо вооруженными группами.
   Купцы. Хотя  торговля  с  Запустеньем  была  делом  весьма  и  весьма
рискованным,  тем  не  менее  старая  истина  о   том,   что   в   таком
отвратительном месте обязательно должно быть что-нибудь  крайне  ценное,
способствовала весьма оживленному товарообороту. Чтобы  уменьшить  риск,
купцы объединялись в караваны, каждый  из  которых  охранялся  небольшим
войском наемников. Впрочем, однажды одного  такого  (небольшого)  войска
хватило, чтобы наголову разгромить  армию  одного  из  королей,  который
попытался содрать с проходившего по его землям  каравана  дополнительную
пошлину. Хотя даже и с такой охраной успешно возвращался в среднем  один
караван