снежная  зима  не  приводила  города  к  изоляции.  На   основе
определенной  материальной  стабильности  Оргорейн  постепенно превратился в
единое и все более централизующееся государство. Теперь Кархайд тоже  должен
был"  "собраться  с силами" и совершить аналогичный шаг. Однако Тайб считал,
что  всякое  там   развитие   самосознания   и   собственного   достоинства,
установление  торговых  отношений  с  другими  государствами,  строительство
дорог, ферм, учебных заведений и так далее -- все это лишь проклятый  "налет
цивилизации",  который  необходимо  уничтожить.  Перед ним была конкретная и
ясная цель, и он шел к ней по самому короткому и  проверенному  пути.  Чтобы
превратить  народ Кархайда в граждан единого государства, в единую нацию, он
избрал  путь  войны.  Его  идеи,   разумеется,   были   недостаточно   четко
сформулированы,  однако  звучали  весьма убедительно. Второй способ столь же
быстрого создания  единой  нации  или  всеобщей  мобилизации  людей  --  это
насаждение  в  государстве  новой  религии;  однако  таковой  под  рукой  не
оказалось, и Тайб предпочел путь милитаризации.
     Я послал  Регенту  Тайбу  записку,  в  которой  изложил  суть  вопроса,
заданного  мною Предсказателям, и ответ, который получил от них. Тайб мне не
ответил. Тогда я отправился в посольство Орготы  и  испросил  разрешения  на
въезд в государство Оргорейн.
     У Стабилен всей хайнской Экумены куда меньше помощников, чем чиновников
в одном лишь этом посольстве относительно небольшой страны; все они путаются
в бесконечных  магнитофонных  записях,  различных досье, очень медлительны и
дотошны.  Никаких  "кое-как",  никаких  ошибок,  никаких  подтасовок,  столь
характерных   для  официальных  лиц  Кархайда.  Я  терпеливо  ждал,  пока  в
посольстве закончат возню с оформлением моих документов.
     Ожидание,   однако,   становилось   довольно   неприятным.   Количество
королевских   гвардейцев   и   муниципальной  полиции  на  улицах  Эренранга
увеличивалось, похоже, с каждым днем; все стражники были вооружены до зубов,
у них даже начинало вырисовываться некое подобие военной формы. Настроение в
городе царило мрачное, хотя торговые и прочие  сделки  совершались  довольно
успешно,  благосостояние в целом росло и погода была ясной. Меня сторонились
уже почти все,  даже  моя  "квартирная  хозяйка".  Этот  толстяк  больше  не
показывал  желающим  мою  комнату и частенько жаловался на травлю со стороны
"людей из дворца", а потом начал обращаться  со  мной  не  как  с  уважаемым
гостем  и  Посланником  с  другой  планеты,  а  скорее  как  с  политическим
преступником Тайб произнес еще одну речь по случаю очередного столкновения в
долине  Синотх:  оказывается,  "отважные   кархайдские   фермеры,   истинные
патриоты"  совершили  налет  в  районе  южной  границы,  близ Сассинотха, на
орготскую деревню, сожгли  ее,  убили  девять  мирных  жителей,  а  тела  их
отволокли  к границе и бросили в реку Эй; "такую могилу, -- вещал Регент, --
обретут все враги нашего государства!" Я  слушал  эту  передачу  в  столовой
нашего   Острова.   Мои   соседи   выглядели  по-разному  кто  мрачным,  кто
равнодушным, а кто и довольным, однако во всех лицах сквозило нечто общее --
их словно искажал какой-то легкий тик или чуть заметная гримаска И взгляд  у
всех был одинаково беспокойным.
     Вечером  ко  мне  в  комнату постучался и вошел незнакомый мне человек,
первый мой гость с тех пор, как я вернулся в Эренранг. Он двигался легко,  у
него  была  нежная  кожа, застенчивые манеры, а на груди висела золотая цепь
Предсказателя, одного из Целомудренных.
     -- Я друг одного из тех, кто  дружил  с  вами,  --  представился  он  с
прямотой  застенчивого  человека  --  Я пришел просить вас о милости -- ради
него.
     -- Вы имеете в виду Фейкса?..
     -- Нет Эстравена.
     Должно быть,  выражение  участия  и  готовности  помочь  на  моем  лице
сменилось  чем-то  совсем  иным;  возникла небольшая пауза, потом незнакомец
пояснил
     -- Эстравена-предателя. Разве вы его не помните? Застенчивости  как  не
бывало.  Теперь в его голосе звучал гнев. Он явно готов был поставить на кон
свою честь -- предъявить мне свой шифгретор, как здесь говорят.  Если  бы  я
хотел  ответить  ему  тем же, то есть практически согласился бы на дуэль, то
мне нужно было бы ответить как-нибудь так: "Нет,  я  не  припоминаю  его;  а
скажите,  что  он  собой  представляет?"  Но  играть в эти игры мне вовсе не
хотелось:  я  уже  к  этому   времени   достаточно   часто   сталкивался   с
вулканическими   вспышками   кархайдского   темперамента   Я  неодобрительно
посмотрел прямо в гневное лицо незнакомца и сказал:
     -- Конечно, я его помню.
     -- Однако дружеских чувств к нему не испытываете -- Его темные, с  чуть
опущенными вниз уголками глаза смотрели прямо на меня с живым интересом
     -- Скорее благодарность и разочарование. Это он послал вас ко мне?
     -- Он не посылал
     Я подождал, пока он объяснит Он сказал:
     -- Извините  меня.  Мои  выводы были слишком поспешны; теперь я пожинаю
плоды собственной торопливости и домыслов.
     Я едва успел  остановить  этого  надменного  гордеца,  ибо  он  тут  же
направился к двери.
     -- Пожалуйста,  послушайте:  я ведь не знаю, кто вы и что вам угодно. Я
же не отказал вам, я просто совсем ничего не понимаю, а потому и не  выразил
сразу  согласия  помочь.  Вы  ведь  не  откажете мне в праве на определенную
осторожность? Эстравена сослали за то, что он поддерживал  мою  деятельность
здесь(
     -- А вы не считаете, что, хотя бы отчасти, в долгу перед ним?
     -- Ну,  отчасти,  пожалуй, да. Хотя то, с чем связана моя миссия здесь,
выше всех личных долгов и привязанностей.
     -- Если это так, -- сказал незнакомец с яростной убежденностью,  --  то
ваша миссия аморальна.
     Это   остановило   меня.   Он   говорил   как   защитник  экуменических
представлений, и мне крыть было нечем.
     -- Не думаю, что это так, -- ответил я наконец.  --  В  недостатках  ее
осуществления  виновен  в  данном случае тот, кто ее осуществляет. Во всяком
случае, сама идея не виновата ни в чем. Но прошу вас, скажите, что именно от
меня требуется.
     -- У меня есть некая денежная сумма -- проценты, долги и тому подобное,
-- которую мне удалось собрать. Это остатки состояния моего друга.  Услышав,
что  вы вскоре собираетесь посетить Оргорейн, я решил попросить вас передать
ему эти деньги, если, разумеется, вы  найдете  его.  Как  вам  известно,  за
контакт  с  преступником полагается кара. Кроме того, риск может оказаться и
бессмысленным, ибо он может находиться как в Мишнори, так и на одной  из  их
проклятых  Ферм;  а  может быть, просто умер. Я не имею возможности выяснить
это. Друзей в Оргорейне у меня нет. И здесь тоже нет никого, к кому я мог бы
обратиться с подобной просьбой. Я подумал о вас, потому что вы стоите как бы
надо всей этой политикой и свободны в передвижении по стране. Но я совсем не
подумал о том,  что  и  у  вас  могут  быть  свои  собственные  политические
соображения. Прошу Прощения за собственную глупость.
     -- Хорошо,  я  возьму  эти  деньги.  Но если он умер или его невозможно
будет отыскать, кому мне следует их возвратить?
     Он уставился на меня. Выражение  его  лица  беспрестанно  менялось:  он
переживал  жестокую  душевную  борьбу.  Потом  судорожно вздохнул или скорее
всхлипнул. У жителей Кархайда в большинстве случаев слезы весьма  близко,  и
они стыдятся их не больше, чем мы смеха. Наконец он проговорил:
     -- Благодарю вас. Мое имя Форет. Я живу в Цитадели Орньи.
     -- Вы из семьи Эстравена?
     -- Нет.  Я  его  кеммеринг,  Форет  рем  ир Осбот. У Эстравена за время
нашего знакомства, насколько мне известно, никакого кеммеринга не было; но в
отношении этого человека в душе моей не возникло ни малейших  сомнений.  Он,
возможно,  поступал  неразумно  или невольно служил чьим-то корыстным целям,
однако его собственные побуждения были чисты и искренни.  И  он  только  что
преподал  мне  урок: я понял, что вызов чести в Кархайде может быть сделан в
том числе и на уровне этики и победит в этом поединке  сильнейший.  Ведь  он
загнал меня в угол буквально с первых двух ходов.
     Деньги  у  него  были  с собой, и он передал их мне -- солидную сумму в
банкнотах Королевской Купеческой Гильдии Кархайда, так что  никто  в  случае
чего  ни  в чем не смог бы меня уличить, как, впрочем, и помешать мне просто
истратить эти деньги.
     -- Если вы отыщете его... -- Форет запнулся.
     -- Что-нибудь передать на словах?
     -- Нет, ничего. Только если бы я знал(
     -- Если я действительно его найду, то попытаюсь подробно сообщить вам о
нем.
     -- Спасибо, -- сказал он и протянул мне обе свои  руки  --  в  Кархайде
этот  жест  выражает  особое  дружеское  расположение, так что пользуются им
нечасто. -- Я желаю вам успеха в выполнении вашей миссии, господин  Аи.  Он(
Эстравен...  он  верил,  что  вы прибыли сюда, чтобы творить добро, я знаю. Он
очень, очень верил в это.
     Эстравен был  для  него  целью  и  смыслом  жизни.  Форет  был  из  тех
проклятых, кому на роду написано вечно оставаться однолюбом. Я снова сказал:
     -- Может быть, вы все-таки хотели бы что-то передать ему еще?
     -- Передайте  ему,  что  дети здоровы, -- сказал он, потом поколебался,
тихо прибавил: -- Нусутх, неважно все это, -- и ушел.
     Через два дня я покинул Эренранг и отправился, на этот  раз  пешком,  к
северо-западной  границе  Кархайда.  Разрешение  на  въезд в Оргорейн пришло
гораздо скорее,  чем  можно  было  ожидать,  судя  по  поведению  чиновников
посольства;  они  и  сами  явно  этого  не  ожидали, так что, когда я явился
забирать документы, они были со мной ядовито-вежливы, понимая, что ради моей
персоны чьим-то высшим указом нарушены все требования и  правила  протокола.
Поскольку  в Кархайде вообще никаких особых правил для отъезжающих из страны
не существовало, я тут же двинулся в путь. За это лето я убедился, насколько
приятно путешествовать пешком по такой  стране,  как  Кархайд.  Там  великое
множество  дорог  и  гостиниц  --  как для пеших путешественников, так и для
пассажиров и водителей транспортных средств. Кроме того, практически  всегда
можно   рассчитывать   на   кархайдские   законы  гостеприимства.  Горожане,
крестьяне, простые фермеры или  князья  всегда  предоставят  путешественнику
пищу  и  кров  по  этим  неписаным правилам по крайней мере на три дня, а на
самом деле куда дольше.  Но  самое  лучшее  то,  что  всюду  тебя  принимают
доброжелательно и спокойно, словно долгожданного гостя.
     Я не спеша брел по удивительно красивой холмистой долине, расположенной
между  реками Сесс И Эй, порой отрабатывая свой ночлег на огромных княжеских
полях. Шла жатва; урожай спешно убирали В амбары и хранилища, так что каждые
рабочие руки, каждый серп или уборочный комбайн были  на  счету:  необходимо
было  спасти  это  море золотистого зерна от приближающейся непогоды. Первая
неделя моего  пешего  странствия  была  наполнена  золотом  пшеницы;  стояли
чудесные  теплые  дни,  и  по  вечерам,  прежде  чем улечься спать, я обычно
выходил на короткую прогулку по скошенным полям, покинув  неярко  освещенный
уединенный  домик фермера или сияющую огнями гостиную княжеского поместья, и
смотрел на звезды, огни которых в  темном  ветреном  осеннем  небе  казались
огнями далеких городов.
     Мне,  пожалуй,  даже  расхотелось  покидать  эту страну, которая хоть и
проявила ко мне, посланцу другого  мира,  полное  безразличие,  но  ко  всем
обыкновенным  путникам  и чужестранцам была очень нежна и гостеприимна. Да и
страшновато было начинать все сначала: снова рассказывать о  себе  на  новом
языке, снова объяснять цели своей миссии новым слушателям и, возможно, снова
потерпеть неудачу. Я забрел чуть севернее, чем нужно, оправдывая изменения в
своем  маршруте  желанием  увидеть долину Синотх -- предмет давнишнего спора
между Кархайдом и Оргорейном. Хотя  погода  стояла  ясная,  становилось  все
холоднее,  и  в  конце концов я все-таки повернул к западу раньше, чем успел
добраться до Сассинотха, вспомнив, что там, на границе,  как  раз  построена
эта пресловутая стена, через которую могут и не пропустить. Пришлось сделать
небольшой  крюк  к  югу  и несколько километров пройти по берегу пограничной
реки Эй, чтобы добраться до моста, который соединял две маленькие  деревушки
-- Пасерер  на  кархайдской  стороне  и Сиувенсин на оргорейнской. Деревушки
сонно смотрели друг на друга над бурными водами шумной реки Эй.
     Стражник на кархайдской стороне спросил меня только, не собираюсь ли  я
возвращаться  сегодня  вечером,  и  махнул  мне  на  прощанье рукой. Зато на
стороне Оргорейна немедленно явился Инспектор, который никак не  менее  часа
исследовал мое удостоверение личности и прочие документы. Паспорт он оставил
у себя, сказав, что я должен явиться за ним завтра утром; вместо паспорта он
выдал мне временное разрешение на проживание в специальном Доме для приезжих
Комменсалии  Сиувенсина.  Еще час я провел в кабинете управляющего Домом для
приезжих, пока тот читал мои бумаги, а также выданное  мне  удостоверение  и
звонил  Инспектору  пограничного  пункта,  от  которого  я только что к нему
прибыл.
     Не  могу  точно  поручиться,  что  орготское  слово   означает   именно
"комменсалов"   или   "комменсалию"   и  корнями  своими  уходит  в  понятие
"сотрапезники".   Слово    это    используется    при    обозначении    всех
национально-государственных институтов Оргорейна, начиная от названия самого
государства   и   его   федеральных   компонентов  до  более  мелких  единиц
административно-территориального деления: городов, общественных ферм,  шахт,
фабрик  и так далее. В качестве прилагательного это понятие употребляется во
всех перечисленных выше названиях  и  понятиях;  слово  "Комменсалы"  обычно
применяется  к  главам  тридцати  трех  федераций, или Округов, составляющих
правительство Оргорейна, его  исполнительный  и  законом  дательный  органы;
однако  слово  "комменсал"  может  также  означать  и просто "житель Великой
Комменсалии Оргорейн". Таким образом, все население страны -- ее комменсалы.
Именно в отсутствии различий между  общим  и  специальным  значениями  этого
слова,  в  использовании  его  как  для обозначения целого, так и части, как
правящей  верхушки,  так  и  отдельных  граждан  государства,  в  этой   его
неопределенности и кроется самая суть этого понятия.
     В  конце концов адекватность моих документов, как и моей личности, была
подтверждена, и в Часу Четвертом я наконец --  впервые  с  раннего  утра  --
поел;  мне  была подана каша из местной пшеницы и ломтики холодного хлебного
яблока.  При  всем  невероятном  количестве  чиновников  Сиувенсин  оказался
маленькой  простенькой  деревушкой, погруженной в глубокую сельскую дремоту.
Дом для приезжих вряд ли соответствовал своему многообещающему  названию.  В
его  столовой  помещался  всего один стол и пять стульев, даже камина там не
было, а еду приносили из деревенской харчевни. Вторая из  имеющихся  в  Доме
для приезжих комната была отведена под спальню: шесть кроватей, толстый слой
пыли,  плесень  на  стенах. Комната оказалась в полном моем распоряжении. По
всей видимости, все в Сиувенсине сразу же после ужина  ложились  спать,  так
что  я  тоже  улегся  и  уснул,  слушая ту оглушительную сельскую тишину, от
которой с непривычки звенит в ушах. Проспал я примерно час  и  проснулся  от
сдавившего  сердце  кошмара:  в моем сне рвались снаряды, захватчики топтали
чужие земли, кого-то без конца убивали, горели дома и стога в полях(
     Сон был ужасен; в какой-то момент мне приснилось, что я  бегу  вниз  по
какой-то  темной  улице  в толпе странных безликих существ, а дома у меня за
спиной взлетают в воздух, и языки пламени пляшут, пожирая  обломки,  а  дети
кричат и плачут от страха.
     (Кончилось все это тем, что я среди ночи вышел подышать свежим воздухом
прямо в чем был и оказался посреди покрытого сухим жнивьем поля. Передо мной
чернела  какая-то  ограда. Половинка луны дурацкого рыжего цвета и несколько
звезд выглядывали из-под низко, над самой головой, несущихся облаков.  Ветер
был  пронизывающе  ледяным. Рядом со мной возвышался какой-то большой амбар,
наверное зернохранилище, а чуть подальше я  увидел  разлетающиеся  на  ветру
снопы искр.
     Я был без теплых штанов и босиком, в одной лишь рубахе, без хайэба (или
куртки), однако свой неизменный дорожный тючок я прихватил с собой: там была
не только  одежда,  но  и оставшиеся рубины, деньги, документы, мои записи и
ансибль. Тючок этот я использовал как подушку во время  своего  путешествия.
По  всей вероятности, я и во сне цеплялся за него. Я вытащил оттуда башмаки,
штаны, подбитый мехом зимний хайэб и  оделся  прямо  среди  холодной  темной
тишины  деревенского  поля.  Огоньки Сиувенсина мерцали где-то в километре у
меня за спиной. Потом я потихоньку побрел в поисках дороги и скоро вышел  на
нее.  По  дороге шли люди. Все они, похоже, были беженцы, как, впрочем, и я,
но они по крайней мере знали, куда идут. Я пошел за ними, поскольку не знал,
куда  мне  податься.  От  Сиувенсина  стоило  явно  держаться  подальше:   я
догадался,  что на него напали ночью бандиты из кархайдского селения Пасерер
с другого берега реки Эй.
     Бандиты подожгли несколько домов и быстро убрались;  сражения  никакого
не было. Вдруг на бредущих по дороге людей упал яркий свет от зажженных фар,
и,  скорчившись  у  обочины,  мы увидели штук двадцать грузовиков, на полной
скорости мчащихся к Сиувенсину.  Раз  двадцать  вспыхнули  и  пропали  фары,
прошипели шины, и мы снова оказались в тишине и темноте.
     Вскоре  мы  добрались  до  фермы,  где  нас  остановили  и допросили. Я
попытался пристроиться к той группе людей, с которой шел по дороге,  но  мне
не  повезло; им, впрочем, тоже не повезло, за исключением тех, кто прихватил
с собой документы. Люди без документов -- а я к тому же еще и иностранец без
паспорта! -- были отрезаны от общего стада и на ночь  помещены  в  склад  --
просторный  каменный  полуподвал  без  окон,  с единственной дверью, которая
запиралась снаружи. То и дело дверь отпирали и вводили очередного беженца  в
сопровождении  местного  полицейского, вооруженного акустическим ружьем. При
закрытой двери внутри было совершенно темно -- ни малейшего лучика света.  В
столь  непроглядной тьме перед глазами обычно начинают вспыхивать снопы искр
и плавать огненные круги. Воздух был холодный и  густо  пропитанный  запахом
пыли и зерна. Ни у кого даже фонарика с собой не было; всех этих людей среди
ночи  вышвырнули  из  собственных постелей; двое из них оказались совершенно
голыми, по дороге люди дали  им  какие-то  одеяла,  чтобы  прикрыть  наготу.
Своего  у  них  не было ничего. Но самое ценное из их имущества, оставшегося
неизвестно где, -- это, разумеется, документы. В  Оргорейне  лучше  остаться
совсем голым, чем лишиться документов.
     Все сидели порознь в обширном, пыльном, слепяще темном помещении. Порой
кто-то  шептал два-три слова ближайшему соседу, и снова все смолкало. В этой
оргорейнской темнице не было и намека  на  то  чувство  солидарности,  какое
бывает обычно у всех заключенных. Никто ни разу не пожаловался.
     Слева от себя я услышал шепот:
     -- Я видел его на улице, возле моей двери. Ему оторвало голову.
     -- Да,  они  пользуются  старинными  винтовками, что стреляют кусочками
свинца. Как бандиты!
     -- Тиена говорит, что они не из самого Пасерера, а из княжества Оворд и
что их привезли к реке на вездеходе.
     -- Но ведь между Овордом и Сиувенсином нет вражды(
     Они  ничего  не  понимали;  они  ни  на  что  не  жаловались.  Они   не
протестовали, когда соотечественники заперли их в подвале после того, как их
дома  были  сожжены, а их самих выстрелы бандитов погнали прочь. Они даже не
пытались