д кинжальным огнем. Павел видел, как гибнут его бойцы, видел, как неимоверный ужас охватывает их. Он понял, что через несколько минут паника охватит всю бригаду, и это будет означать ее гибель. Повернувшись к неотступно следовавшей за ним Инге, он крикнул:
     - Остаешься здесь. За штабные документы головой отвечаешь.
     Перекатившись, он подполз к убитому рабочему, подобрал его винтовку с примкнутым штыком, передернул затвор, вскочил на ноги и закричал что есть силы:
     - За советскую власть, в штыки, даешь!
     Пуля тотчас сбила с него кожаную фуражку, вторая чиркнула по левой руке, вырвав кусок мяса и вызвав жгучую боль. Но дело было сделано. Цепь рабочих поднялась с громовым "Даешь!" и устремилась к кромке леса, где засел враг. Ингерманландцы любили своего командира, отважного, всегда уверенного, своего в доску товарища Сергеева; они заразились от него азартом атаки, но главное, им сказали, что нужно делать. И они пошли...
     Павел сразу оказался в третьей или четвертой шеренге атакующих. Он бежал, на ходу отчаянно призывая немногих робеющих солдат в атаку. То и дело ему приходилось перепрыгивать через раненых и убитых. Атакующие тоже стреляли по лесу. Впрочем, все ингерманландцы понимали, что эти неприцельные выстрелы вряд ли способны нанести серьезный ущерб скрывающимся в чаще противникам. Зато враг стрелял прицельно, как в тире.
     Когда волна атакующих докатилась до леса, первые две шеренги были выкошены полностью, остальные понесли гигантские потери. Неожиданно Павел оказался в первой цепи. Перепрыгнув через кустарник, он увидел перед собой майора в полевой форме русской армии, но с северорусскими погонами и кокардой. Майор с автоматической винтовкой в руках неожиданно поднялся из укрытия. Павел сделал выпад штыком. В первое мгновение ему показалось, что он попал. Но его штык провалился в пустоту, и тут же мощный удар обрушился на его голову.
     Удар прикладом пришелся чуть выше виска. Свет померк в глазах у Павла, ноги подкосились, и он рухнул на землю, выронив винтовку.

***

     Алексей обходил строй пленных. Одни смотрели на него зло, видя в нем классового врага, проклятого буржуя, белого офицера - воплощение черных сил. Другие смотрели со страхом и надеждой, пытаясь прочитать в глазах генерала свою будущую судьбу: "Расстреляют или нет?" А он, скользя взглядом по лицам, думал, что еще несколько часов назад, встретившись с любым из этих людей на поле боя, обязательно убил бы, потому что иначе сам бы погиб. В бою он был зверем... Хорошо Колычеву. Он даже в бою остается человеком. Он может позволить себе не убивать... хотя только в рукопашной схватке. Но это не важно. "Я видел его в бою, - думал Алексей, - он остается человеком, пусть жестким бойцом, но человеком. А я вот превращаюсь в зверя, как только вижу того, кто намерен убить меня, как только эмоции завладевают мной. Так нельзя. Это неправильно. Какое это наслаждение - не быть зверем!"
     Внезапно женский визг и перекрывший его взрыв солдатского хохота привлекли его внимание. Прибавив шагу, он обогнул сарай, из-за которого доносился шум. Там стояло человек пятнадцать солдат, гогочущих во все горло. Алексей, бесцеремонно раздвинув двоих, вошел в круг. Здоровенный ефрейтор держал огромными ручищами бешено сопротивлявшегося подростка в солдатской форме без знаков различия. Штаны у мальчишки были спущены до самых щиколоток. Увидев генерала, ефрейтор позволил пленнику разогнуться... И тут Алексей с удивлением обнаружил, что пленный вовсе не мальчик... а совсем наоборот.
     - Что здесь происходит? - грозно насупил брови Алексей.
     - Извольте видеть, господин генерал-майор, - прогудел ефрейтор, - выполняя ваш приказ, обыскивали пленных. Думал - пацан, залез за пазуху, может, прячет чего, а там - вона...
     Он резким движением задрал гимнастерку на девушке до самой шеи, продемонстрировав пару маленьких, упругих и очень соблазнительных грудей. Солдаты залились диким ржанием.
     - Так... - протянул Алексей.
     Он хотел было произнести речь о недопустимости подобного обращения с военнопленными, но к нему подскочил командир взвода разведки поручик Семенов и козырнул:
     - Разрешите обратиться, ваше высокопревосходительство... приватно.
     - Слушаю, - буркнул Алексей, давая знак поручику следовать за ним.
     - Ваше высокопревосходительство, - взволнованно зашептал Семенов, склонившись к уху Алексея, когда они отошли к бревенчатой стене сарая, - все знаем: отношение к пленным, конвенции... Но вы поймите, господин генерал-майор, война уже у всех в печенках сидит. Мужики дома не были по несколько лет. Озверели все. Только что из такого боя вышли. А тут эта сучка... Понимаю, что в деревнях безобразить не позволяете. Но она же еще и стреляла по нашим. Бога должна молить, что не прикончили в бою. Ну, отдайте вы ее ребятам. Пусть душу отведут. Она же, говорят, самая что ни на есть большевичка, баба комбрига ихнего. Я, ваше высокопревосходительство, не для себя прошу - для них. Не дадите мужикам пар выпустить, они же не сегодня-завтра вообще неуправляемы станут, в чистое зверье обратятся. Пожалуйста, ваше высокопревосходительство...
     Оттолкнув поручика, Алексей вернулся в круг. Солдаты притихли.
     - Ефрейтор, - скомандовал Алексей, - пленную отпустить.
     Солдат выпустил девушку. Она тотчас натянула штаны и оправила гимнастерку.
     - Следуйте за мной, мадам, - произнес Алексей.
     - Ну вот, опять все генералам достанется, - проворчал кто-то в толпе.

***

     Она сидела за столом, скрючившись на лавке и поджав под себя ноги. Ординарец Алексея поставил перед ней тарелку супа и положил ложку, и девушка тут же с жадностью принялась утолять голод. Алексей, стоя у окна, смотрел на нее. "И какими же ветрами вот таких заносит на войну? - думал он. - Ладно - мужчины, от века кровь льют, свою и чужую, а она..." В нем появилось какое-то отеческое, покровительственное чувство, но вместе с тем он все сильнее ощущал, что хочет ее, как женщину. Засевший глубоко в его душе зверь, только что с наслаждением рвавший врагов, теперь почувствовал запах самки и снова рвался на волю. Подавив это неприятное ощущение, он спросил:
     - Как тебя зовут?
     - Инга.
     - Как ты попала в бригаду?
     - Добровольцем - вас, белых, бить! - Ее глаза яростно заблестели.
     - И много побила? - ухмыльнулся он.
     - Достаточно, - с вызовом произнесла она.
     - В штабе? - Он иронично поднял брови.
     - И в штабе, - жестко произнесла она. - Я у товарища Сергеева каждый раз просила в расстрельную команду меня включать. Мне нравилось убивать вас, белая сволочь.
     - Ах ты, сучка! - надвинулся на нее Алексей, теряя самообладание.
     - Ну, убей. - Она поднялась навстречу ему. - Убей, я все равно буду знать, что сделала достаточно, чтобы вы сдохли.
     Он взглянул в ее глаза и понял, что, если сейчас ударит ее или даже прикажет расстрелять, она будет чувствовать себя победительницей, героиней, гибнущей в борьбе за правое дело. Инга забыла, что она женщина, забыла, что на свете существует что-либо кроме классовой вражды. Волна ярости охватила его, когда он представил эту хрупкую девушку, стреляющую из револьвера в затылок пленному офицеру или заложнику-фабриканту. Сидящий в нем зверь мощным прыжком вырвался наружу.
     - Фанатичка, дура, стерва!
     - Ну, убей! - выпятила она грудь.
     Не в силах совладать с собой, он подскочил к ней, схватил за гимнастерку и потащил в угол комнаты, где стояла его походная койка. Швырнув Ингу на кровать, он принялся срывать с нее одежду. Она отбивалась изо всех сил.
     Он придавил ее к койке и навалился сверху. Инга громко закричала от боли, когда он с силой вошел в нее. За стеной загоготали офицеры, понявшие, что означают звуки, долетавшие до них из командирского кабинета.
     Через полчаса он, мрачный и молчаливый, стоял у окна своего кабинета и смотрел во двор, где солдаты и офицеры продолжали обыскивать и допрашивать пленных. Инга, лежа в его койке на животе, всхлипывала и подвывала.
     "Дурацкое время, дурацкая война, дурацкие нравы, - раздраженно думал он. - Что остановит это, что прекратит процесс превращения нас в зверей? Уж никак не победа в войне. Если мы победим, то решим, что добились этого, потому что стали зверьми. Если проиграем, то скажем себе, что это произошло из-за того, что не превратились в зверей окончательно. Так или иначе, мы начнем пестовать в себе и лелеять звериное начало. Я пошел на эту войну, чтобы бороться со зверьем в человеческом обличий. Но оказалось, что вначале надо убить зверя в себе. Чем больше ты убиваешь людей, пусть и потерявших человеческий облик, тем больше теряешь человеческий облик сам. А что толку, если к власти придут убийцы и насильники, такие как я сейчас? Мы сможем победить в войне немцев и большевиков. Но что поможет нам самим остаться при этом людьми?"

***

     Очнувшись, Павел обнаружил, что он лежит на охапке соломы. Вокруг царила темнота. Голова раскалывалась, в левой руке ощущалась пульсирующая боль. Ощупав себя, он понял, что рука и голова аккуратно перебинтованы, а кожанка и все оружие отсутствуют. Ощупью Павел добрался до бревенчатой стены и, пройдя вдоль нее, нашел дощатую дверь; через щели виднелось звездное небо. Толкнув дверь, убедился, что она заперта снаружи.
     - Смирно сидеть, краснопузый, - донесся из-за двери грубый голос, - а то через дверь пальну.
     Пошатываясь, Павел вернулся на охапку соломы. Все сомнения рассеялись. Он в плену. Поворочавшись несколько минут, он снова провалился в забытье.
     Проснулся он от резкого пинка под ребра. Над ним стояли два солдата в форме царской армии, с североросскими знаками различия. Солдаты держали автоматические винтовки с примкнутыми штык-ножами.
     - Поднимайся, сволочь, - процедил один. - Пошли на допрос.
     Неспешно встав, Павел привычно заложил руки за спину. Второй солдат тут же связал их кожаным ремнем и толкнул Павла к выходу. Первый, закинув винтовку за плечи, пошел впереди, а второй, с оружием наизготовку, шагал за пленным.
     Когда они вышли на улицу, Павел зажмурился от яркого солнечного света. Оказалось, что эту ночь он провел в амбаре богатого крестьянского дома, во дворе которого сейчас располагалось не меньше взвода солдат. Павел сразу прикинул, что шансов сбежать слишком мало... И тут его взгляд упал на подростка в военной форме без знаков различия, сидевшего у забора. Это была Инга. Ее никто не охранял, к ней никто не подходил. Было ясно, что она может спокойно подняться и уйти на все четыре стороны. Но она сидела на земле, обхватив голову руками. Павел понял все...
     Легкий укол штыком в спину и грубый окрик конвоира заставили его зашагать к дому.
     Пройдя через крыльцо, они поднялись по внутренней лестнице на второй этаж. Там его ввели в жилую комнату богатого, топящегося по-белому, псковского крестьянского дома. В красном углу, под образами, сидел Алексей в форме североросского генерал-майора. Павел заметил, что кроме двух "Георгиев" его грудь теперь украшают еще три североросских ордена: два "князя Андрея" и один Северный крест.
     - Ну, здравствуйте, товарищ комбриг, садитесь, - ухмыльнулся Алексей, указывая на скамью возле стола. - Конвой свободен.
     Грохнув прикладами об пол, конвойные вышли. Павел опустился на скамью. Посмотрев исподлобья на Алексея, произнес:
     - Кто меня взял?
     - Майор Сергей Колычев, - ответил Алексей. - Потомственный фехтовальщик, большой мастер штыкового и рукопашного боя. Я учусь у него.
     - Нет, - помотал головой Павел, - какая часть?
     - Моя гордость, - откинулся назад Алексей, - полк специального назначения в составе Управления государственной безопасности. Я приложил все свои силы и знания, чтобы создать войска, опережающие свое время на несколько десятилетий. Рад сообщить, что твоей бригады больше нет. Полторы тысячи моих ребят разделали твои пять тысяч в капусту. Я потерял тридцать пять человек убитыми и шестьдесят два ранеными, а ты - пятьсот сорок два убитыми, девятьсот девяносто три ранеными и семьсот шестьдесят два, извини, шестьдесят три, включая тебя, пленными. Остальные рассеяны по лесам и вылавливаются тыловыми частями Юденича, который берет сейчас Лугу. Да, прошлой ночью мы взяли мосты и переправы к югу от города, а утром подошли наши передовые части, закончив окружение... Сейчас эта территория - уже наш тыл.
     - Злорадствуешь, - процедил Павел.
     - Рад, - жестко ответил Алексей. - Мне осточертело все. Полтора года я дерусь с вами, и конца-краю не видно. Все мы озверели на этой дурацкой войне. Поверь, я сделаю все, чтобы эта вакханалия на крови поскорее закончилась.
     - Все равно вы обречены, - процедил Павел.
     - Нет, обречены вы, - помотал головой Алексей. - Вас не только обманули, но и предали. Ты думаешь, Ленин не знал, предлагая Оладьину мир, что это означает разгром Зигмунда, а стало быть, и вашей бригады?
     - Значит, такова была историческая целесообразность, - пожал плечами Павел.
     - Что меня бесит в тебе, Паша, - проговорил Алексей, - так это упертость. Бей тебя хоть в хвост, хоть в гриву, ты как твердил свои заученные лозунги, так и твердишь.
     - Ты тоже, - оскалился Павел.
     - Нет, Паша, я меняюсь, - возразил Алексей, - постоянно, ежечасно думаю, анализирую, ищу.
     - Это потому, что ты в душе понимаешь, что не прав, - произнес Павел.
     - Это потому, что я живу, стараюсь понять мир. Да, я знаю, что бываю не прав. Но ты считаешь, что все понял. Дурак, выдумал себе светлую идею и топишь людей в крови за нее. И чем яснее становится, что идея твоя нереальна, тем больше крови ты готов пролить, чтобы сделать мир таким, каким он тебе привиделся.
     - Ты тоже, - буркнул Павел.
     - Нет, я каждый раз стараюсь идти по пути, который приведет к наименьшим жертвам. Это мой критерий выбора. Видишь ли, когда я перевалил через первую сотню трупов, я понял, что если не остановить этот маховик, то все мы просто захлебнемся в крови. Но я защищаю тот мир, в котором хочу жить, а вы нападаете на него.
     - Мы тоже защищаем свой мир, - парировал Навел.
     - Ничего вы не защищаете, - вспылил Алексей, - только разрушаете. Если хотите жить по-коммунистически, откупите земли, создайте свои колхозы, покажите, как хорошо жить у вас, как рентабельны ваши хозяйства.
     - Так ведь не дадите колхозы-то... - хмыкнул Павел.
     - Отчего же? - ухмыльнулся Алексей. - Дадим. Кстати, таких попыток даже в этом мире уже достаточно было. И Оуэн, и "Новая гармония" <Эти попытки создать коммуны имели место и в нашем мире.>. Если коммуны разваливались, то только из-за амбиций и лени коммунаров, а не из-за происков злобных буржуев. А если и сохранялись, то никогда не добивались особых успехов. Между прочим, в новую конституцию специально вставлен пункт о коллективных хозяйствах. Я настоял, чтобы выбить у вас почву из-под ног.
     - Филькина грамота эта ваша буржуазная конституция, - процедил Павел.
     - Достал ты меня, - рыкнул Алексей. - Закончим на этом.
     - Что, в расход? - грустно улыбнулся Павел.
     - Нет, - покачал головой Алексей. - Много мне стоило трудов адмирала убедить, но мы строим правовое государство. Вас будут судить за мятеж.
     - Если не повесите, - злобно произнес Павел, - я снова буду бороться с вами.
     - Попробуй, - безразлично пожал плечами Алексей.
     - Алексей, - голос Павла задрожал, - Ингу ты...
     - Она освобождена. - Алексей отвернулся в сторону. - Она может уходить.
     - Ты ее... - Павел задохнулся от ярости.
     - Нет, это ты ее, - взорвался Алексей. - Это вы ее превратили в звереныша, в фанатика, это вы ее подставили под пули. Ненавижу.
     Алексей с силой сжал кулаки, сдерживаясь, чтобы не избить Павла. Огромным усилием воли он удерживал вновь пытавшегося овладеть им зверя.
     - Ты ее насиловал, гад?! - закричал Павел.
     Его голос сорвался. Руки напряглись в бессильной попытке разорвать ремень, которым они были связаны. Алексей отошел к окну и проговорил, глядя в него:
     - Ты бросил мне вызов, Павел. Ты хочешь лишить меня моего мира, того, во что я верю. Так готовься потерять все.
     - Я тебя ненавижу, - с трудом выдохнул Павел. - Я тебя прикончу при первой возможности.
     - Допускаю, - буркнул Алексей. - Но пока по законам военного времени я должен получить от тебя информацию о положении армии самопровозглашенного королевства Ингерманландия и о решениях королевской ставки.
     - Держи карман шире! - хмыкнул Павел.
     - Понятно. - Алексей встал, подошел к двери и крикнул: - Пеери.
     В комнату вошел светловолосый мужчина в форме североросского майора. Мягко ступая, он подошел к Павлу и ласковым голосом произнес:
     - Говорить будешь, сволочь?
     Павел промолчал и тут же получил мощный удар в челюсть. Покатившись по полу, он выплюнул выбитый зуб. Попробовал приподняться и тут же получил мощный удар сапогом под ребра. "Так профессионально даже жандармы не били", - подумал Павел, корчась на полу. И тут он увидел Алексея. Генерал-майор стоял перед окном, заложив руки за спину, и меланхолично разглядывал улицу.

***

     Алексей быстрыми шагами прошел по зданию Лужской городской управы. Капитан первого ранга, адъютант главнокомандующего Гюнтер Вайсберг отдал ему честь и открыл дверь президентского кабинета. Козырнув, Алексей прошел и отчеканил:
     - Здравия желаю, ваше высокопревосходительство.
     - Здравия желаю, - церемонно отдал честь адмирал.
     Он дал знак подойти к разложенной на столе карте и произнес:
     - Как ты знаешь, Макторг прорвал оборону противника под Приозерском и движется на Выборг. Но вот чего ты не знаешь, так это того, что Кронштадт высадил десанты в Петродворце и Териоки <Териоки в нашем мире назывался Зеленогорск до вхождения этой территории в состав СССР. В этом мире, очевидно, власти не считали нужным переименовывать города в угоду политической конъюнктуре.>, передовые части Юденича вышли к Гатчине, Дашевский форсировал Волхов и развивает наступление на Мгу, а Зигмунд окружен и потерял все основные войска. Он прислал мне телеграмму, в которой сообщает о готовности отречься от престола и отдать приказ о капитуляции войскам на двух условиях: мы должны гарантировать ему жизнь и позволить беспрепятственно выехать в Германию. Бежать ему уже некуда, все пути отрезаны. Маннергейм объявил о том, что выдаст ценности, которые Зигмунд собирался тайно вывезти через Финляндию.
     Алексей поднял глаза на патрона:
     - Все? Победа?
     - Ингрия вновь в составе Северороссии, а наша столица - Петербург! - торжественно заявил Оладьин. - Теперь мы пойдем дальше.
     - Куда? - холодея, спросил Алексей.
     - Исторически Северороссия включает Финляндию и Эстонию, - жестко произнес Оладьин. - Я намерен восстановить державу в этих границах.
     - Но ведь независимость Эстонии и Финляндии гарантирована Британией, - произнес Алексей.
     - Ну и что? - поднял брови адмирал. - Ссориться с нами британцы сейчас не станут. Они устали от войны и не поддержат кабинет, который снова начнет военные действия. Со временем факт аннексии забудется, а две эти земли навечно войдут в состав новой Северороссии. С военной точки зрения оккупация Эстонии и Финляндии - вопрос двух-трех месяцев.
     - И вас не останавливает даже то, - склонил голову набок Алексей, - что Маннергейм поддержал нас в самые тяжелые для нас месяцы?
     - Он поступил как подобает подданному Северороссии, - произнес Оладьин и тут же добавил под тяжелым взглядом Алексея: - Татищев, мораль и политика несовместимы.
     - Тогда подумайте о политической целесообразности, - мгновенно возразил Алексей. - Война в этих странах окончена без малого год назад. Они стремительно возвращаются к мирной жизни. Состояние же нашей экономики плачевно. Когда мы вводили североросский рубль, он соответствовал трем десятым золотого царского рубля. Сейчас он соответствует пятнадцати десятитысячным. Я дал задание группе экономистов, бежавших из Петербурга, рассчитать программу перехода к мирной экономике, и они показали, что в первый год инфляция составит триста-