когда за стеной вызывают духов, - это страшновато.
Мне чудится появление в коридоре по вызову доктора Гланца какого-то
каменного гостя, вроде гранитного памятника одному ревнивому мужу одной
веселой вдовы, которая, был грех, приходила ко мне по ночам в гости, когда
Татьяна была маленькой. Этот памятник, ростом головы на три выше своего
хозяина, торчит на пьедестале в самом центре печенежкинского кладбища, и
при мысли, что этот громоотвод приперся в гостиницу, чтобы свести со мной
счеты, у меня начинается сердцебиение.
  Я прижимаюсь спиной к стене прямо под огнетушителем. Покойник был у
нас начальником отдела кадров после милейшего Луки Феодосьевича и очень не
уважал меня за то, что я не выпивал с ним, не считался с его мнением и
приводил устраиваться на работу в институт отсидевших подозрительных
личностей. Ну и, наверно, был очень недоволен тем, что его не похоронили
на мемориальном кладбище.
  Но шаги все ближе...
  О, ужас!..
  В полумрачный коридор входит зеленоватая фигура с черными лапами и в
круглом сверкающем головном уборе. Она (фигура), не размышляя,
направляется к моему прежнему номеру - туда, где окно выбито.
  Это за мной.
  Дождался.
  Допрыгался!
  Таинственная фигура прислушивается перед моей бывшей дверью и глухо
стучит в нее согнутым когтем.
  Фигура, наверно, думает, что я там, но ей никто не отвечает, потому
что я торчу здесь, как подставка под огнетушителем. Вот он, я! Но фигура
не замечает меня. Она сдирает с правой лапы черную кожу, прикладывает ухо
к двери и стучит громко, настойчиво: тук-тук-тук...
  У, опять никто не отвечает. И не ответит. Молчок за дверью. Меня там
нет, уж я-то знаю. Там холодно, там раму вынесли.
  Фигура сдирает кожу с левой лапы, сует обе кожи в карман и уходит из
коридора, вдавливаясь в мягкий ковер тяжелыми шагами. Только теперь со
спины я узнаю Космонавта. Так, тяжело ступая, он, наверно, бродил по Марсу
и пугал своим скафандром марсианских ворон - а здесь, в сумрачном
коридоре, его новенькая генеральская форма выглядит попричудливее
марсианского скафандра - на ней все блестит: погоны, пуговицы в два ряда,
бляха на фуражке и черный лакированный козырек.
  Ну, напугал...
  Я с сердцебиением возвращаюсь в свой новый номер, сожалея о том, что
разрешил Софье Сергеевне извести на Ведмедева всю бутылку дроздовского
коньяка. Двадцать капель мне сейчас не помешали бы.
  Валюсь в кресло и начинаю размышлять. Появление марсианина очень
странно - час назад он со всеми распрощался и уехал в Москву на
телевизионном автобусе, а вот сейчас скрытно вернулся и постучал в мой
номер. Что все это значит?
  В коридоре опять шаги...
  Марсианин уже разузнал у дежурной дамы, в какой номер меня перевели,
и возвращается. Сейчас он войдет ко мне. Кто он такой? Что ему от меня
нужно?
  Я бегу к подушке, перекладываю наган в карман пиджака, возвращаюсь в
кресло и хватаю журнал.
  Откуда столько прыти взялось... Так и до инфаркта недолго.
  В дверь тихонько стучат.
  - Входите!
  Марсианин входит. Я гляжу ему в лицо, ожидая, что сейчас раскроется
его настоящая сущность - полезут клыки, рога и все остальное, что ЕМУ
положено.
  - Вы не спите, Юрий Васильевич?
  - Как видите. А я думал, что вы уехали.
  - Да, уехал, но передумал и вернулся.
  - Раздевайтесь.
  Марсианин достает из шинели бутылку водки, ставит ее на стол и
цепляет шинель на вешалку. Собирается сесть в кресло напротив меня, но
шинель, как подбитая птица, срывается с вешалки и падает на пол.
  - Шнурок оборвался, - огорчается марсианин и цепляет шинель на
вешалку прямо за воротник. - Шьют, мастера! Даже генеральскую шинель
толком не умеют...
  Он не успевает договорить - на этот раз обрывается вся вешалка вместе
с моим пальто и шинелью. Марсианин в полной растерянности разводит руками:
  - Делают, мастера!
  - Бросьте на постель. У вас на Марсе за такую халтуру дали бы по
рукам?
  - По морде, - отвечает марсианин с интонацией Андрея Ивановича.
  Мы смеемся.
  Наконец пальто и шинель устраиваются на постели. Я готов внимательно
слушать.
  - Вы разрешите мне выпить для храбрости? - спрашивает марсианин,
углядывая на подоконнике граненый гостиничный стакан.
  - Пейте, но закусывать нечем.
  - У меня есть, - он достает из шинели луковицу и плавленный сырок. -
Газетку бы... подстелить.
  - А вот журналы! Вот, прямо на "Человечестве и прогрессе"! Сделайте
одолжение!
  Марсианин зубами отрывает водочную шляпку с козырьком и нарезает
луковицу прямо на "Человечестве и прогрессе".
  - Где вы ночью-то водку раздобыли?
  - Ну уж... Тоже мне, проблема! Было бы удивительно, если бы ночью на
Руси сообразительный человек не достал выпивки. Жаль, хлеба нет. -
Марсианин прислушивается. - Что они там делают?
  - Вызывают духов.
  - А я-то думаю... бормочут что-то... - марсианин наливает полстакана
и лихо дует. - Хороша... Холодненькая...
  С хрустом жует лук.
  - А почему для храбрости? Разве я такой страшный?
  - Вы? Да. В чем-то страшный, пока не разберу. А может быть, не вы
страшный, а мне страшно.
  Решается:
  - Короче... Как вы посмотрите на то, если я попрошу руки вашей
внучки?
  Я, конечно, удивлен таким оборотом, хотя всегда знал, что Татьяна
способна с первого взгляда сводить с ума мужчин, даже настоящих.
  - Посмотрю с удовольствием, но при чем тут я? Спрашивайте у нее.
  - К ней я уже обращался. По всей форме, с отданием чести. И знаете,
какой ответ получил?
  - Отказала?
  - Нет. Она ответила так: "О, еще один!" - с интонацией Татьяны
произносит марсианин.
  - Идиотка, - бурчу я. - И вы, конечно, обиделись?
  - Нет. Она объяснила, что не может принять мое предложение, потому
что завтра состоится рыцарский турнир за право обладания ею. Мол, завтра
утром в спортивном зале она сыграет в теннис с любым желающим ее.
Объявление будет вывешено. Кто у нее выиграет, тот станет ее мужем. И
внесла меня в список. Да. В список претендентов. Под восьмым номером. Так
и сказала: "Ваш номер восемь". И внесла.
  - Психопатка. И вы, конечно, обиделись.
  - Обиделся и уехал. Но потом передумал. Почему бы не сыграть? Вышел
на переезде, купил у обходчика бутылку и пошел обратно. А тут как раз ваш
Павлик на "ЗИМе".
  - Да, история... Жениться - это вам не на Марс слетать. Налейте мне
двадцать капель.
  Космонавт наливает мне на палец водки, я делаю маленький глоток,
ставлю стакан на стол и взглядом придвигаю стакан к марсианину.
  Тот даже не удивляется. Знает он эти фокусы: ножи-вилки взглядом
гнем!
  - Вам на Марсе не приходилось бывать? - спрашивает он, ненароком
поднимает взглядом бутылку и доливает себе водки до ста грамм. - Я почему
спрашиваю... Я бы не удивился, если бы встретил вас там. Вы же знаете, что
люди делятся на марсиан и немарсиан. Первых очень и очень мало. Ну, вы
меня понимаете, да?
  - Понимаю. Я думаю, у вас много шансов выиграть у Татьяны, хотя она
кандидат в мастера по теннису. Она вам поддастся и этим выразит свое
согласие.
  - Вы думаете?
  - Уверен.
  - Из-за того, что я генерал?
  - Нет. Фи, генеральша!
  - Из-за того, что я - космонавт?
  - Из-за того, что вы - марсианин. В том смысле, о чем вы говорили.
  - Значит, вы мне советуете завтра принять участие в этих скачках?
  - Очень рекомендую. Тем более, что претендентов, кроме вас, не будет.
Просто Татьяна таким способом пригласила вас поиграть в теннис. Она
стеснительная.
  Космонавт опрокидывает в себя вторые полстакана, хрустит луком и
задумчиво сдирает с сырка фольгу.
  - Вы пьете? - спрашиваю я.
  - Почти нет. Иногда. И равнодушно.
  - Так и надо. Я хотел вас спросить... Как там дела у нас на Марсе?
Нет, я читал ваши интервью, но у вас, наверно, есть личные впечатления.
  - Есть. Сокровенные.
  - В двух словах, для меня.
  - Ржаво, - отвечает Космонавт и разламывает сырок на две части. -
Ржаво там у нас на Марсе. Ваша внучка сказала бы: "Оранжево". Ржавая пыль
и камни. На фотографиях красиво, на деле - глупо. Посмотришь по сторонам -
на зубах хрустит. Нечего там делать. Я там чувствовал себя абсолютным
дураком. Хотя, конечно, - родина.
  - Зря летали?
  - Нет! Один раз стоило слетать, посмотреть. И достаточно. А разок
надо было слетать, чтобы избавиться от мифа, - Космонавт с аппетитом жует
свою часть сырка.
  - Как вы сказали?.. От мифа? Ах, да, да, не объясняйте, я понял.
  Я понял: надо избавляться от мифов. Жизнь на Марсе - это очередной
миф Древней Греции. Надо избавляться от старых мифов и не создавать новых.
  Чу! В коридоре опять шаги. Опять Леонард Христианович кого-то вызвал.
Опять кто-то проходит мимо по коридору и стучится в дверь моего прежнего
номера.
  - Это к вам... Вы кого-нибудь ожидаете? - спрашивает марсианин.


         41

  Я отвечаю:
  - Скажите там кому бы то ни было, что я сейчас занят. Если кому
нужен, пусть подождет.
  Марсианин выходит в коридор и возвращается:
  - Какой-то старичок. Испугался и просил передать, что потом зайдет.
Меня многие пугаются.
  - Так и надо. Старикашки должны бояться марсиан. Налейте мне еще.
Самую малость... Достаточно. А теперь избавьте меня еще от одного мифа.
Кто все-таки первым вышел на Марс: вы или Харрисон?
  - Оба.
  - Но первым-то кто ступил на грунт?
  - Вдвоем, - смеется марсианин.
  - Но этого не могло быть - шлюз для двоих слишком узкий, кто-то
все-таки вылез первым.
  - Первыми вышли на Марс мы с Харрисоном. Мы с ним решили отвечать
именно так. Хотите подробности? Мы умышленно нарушили программу в этом
пункте. Понимаете ли, после посадки нам надлежало вскрыть конверт и
узнать, кому предписано выходить первым. Это на Земле так решили, чтобы в
полете не возникало зависти. А мы с Харрисоном решили наоборот: приоритета
не будет, и первого человека, ступившего на Марс, тоже не будет.
Понимаете? Конверт уничтожили, не распечатывая. Телекамеры отключили.
Потом подбросили монетку, и один из нас вышел на грунт. Потоптался. Через
десять секунд к нему спустился второй. И только тогда мы включили
телекамеры. Конечно, мы схлопотали выговор от Центра управления полетом,
зато поступили справедливо.
  - Монетка какая была?
  - Не понял...
  - Наша или американская?
  - Понял. Десять центов. Я с собой деньги не брал, а Харрисон взял
какую-то мелочь на счастье, - марсианин все-таки немного осовел и начал
вставлять в промежутки между фразами "понял" и "понимаете".
  - А вы что взяли на Марс для счастья?
  - Перед выходом надел тельняшку.
  - А, ну да... Военно-морская авиация?
  - Точно. Кстати, меня все время спрашивают, как я, понимаете,
отреагирую, если Харрисон вдруг объявит, что первым на Марс вышел именно
он?
  - Это невозможно.
  - Вы сразу поняли, а немарсиане не понимают. Я им объясняю, что они
тут на Земле попривыкли, а там все очень просто. Там нет ножниц между
словом и делом. Не понимают. Там слово и дело едины, как пространство и
время. Сказал - сделал. Если мы сказали, что вышли на Марс вдвоем -
значит, так оно и есть.
  Чтобы сравняться с ним, я делаю полный глоток и закусываю сырком с
луком. Зубы слипаются, слезы из глаз... Марсианин одобрительно наблюдает.
За стеной бормочет Леонард Христианович, вызывая дух... кого бы вы
думали?.. Иосифа Виссарионовича. Все-таки, я считал, что мои сотрудники
умные люди, а они кого вызывают? Ну, придет Сталин, что вы с ним делать
будете?
  - Еще меня часто спрашивают, не наблюдались ли в экспедиции
какие-нибудь таинственные явления, - говорит марсианин.
  - А вы что на это? - у меня в шарике все поплыло, поплыло...
  - Вам могу рассказать, но при одном условии...
  - ?
  - Юрий Васильевич! Отдайте наган!
  - Нет, товарищ генерал.
  - Я сам возьму!
  - Не забывайтесь, молодой человек!
  - Я возьму! - угрожает марсианин. - Он у вас под подушкой.
  - Что ж, возьмите.
  Марсианин решительно встает, откидывает подушку и остается с носом.
  - Нюх подвел, - комментирует он, возвращаясь в кресло.
  - Пить надо меньше.
  - Нет, это луком отшибло.
  - Пусть луком. Давайте свою таинственную историю.
  - Но чтобы, понимаете, между нами.
  - Могила!
  - Это таинственное явление обнаружилось при подлете к Венере. Дело в
том, что нам на всякий случай разрешили взять в экспедицию немного
спирта...
  - Для внутреннего употребления?! - восхищаюсь я.
  - Да. В лечебных целях. Немного. Одну бутылку. На четверых. Такая
зеленая опечатанная бутылка. Там разгуляться все равно не дадут. Так вот,
все шло по программе. Бутылка стояла в аптечке, а мы подлетали к Венере,
чтобы от нее с ускорением повернуть к Марсу. Через Венеру к Марсу иногда
ближе... - Космонавт показывает этот маневр на столе между стаканом и
бутылкой.
  - Я в курсе.
  - А я, пожалуй, еще выпью... - Космонавт загребает бутылку в кулак и
наливает полстакана.
  - Вы не устанете? Завтра у вас Большая Игра, - напоминаю я.
  - Ничего. Главное, равнодушно. Так вот... Понимаете, любой из нас мог
воспользоваться этим спиртом как лекарством и никому специально не
сообщать. Но о спирте никто из нас не думал, потому что ТАМ как-то странно
думать об этом деле... - Космонавт щелкает пальцем по горлу. - Там черт
знает о чем иногда думаешь, но только не об этом. Так вот... Однажды я
погнался за непривязанным бортжурналом, тот залетел в аптечку, и я увидел,
что спирта в бутылке убавилось.
  "Значит, кто-то из ребят подлечился", - подумал я.
  Еще через сутки мы сбросили на Венеру зонд, а второй заклинило, и мне
выпало работать снаружи часов пять без передышки... наконец я не выдержал,
схватил кувалду... да, да, был у нас и такой инструмент... и зонд
отделился. Помню, я его еще ногой отпихнул и подумал:
  "А не выпить ли мне для бодрости капель двадцать?"
  Только потом я понял, что пить мне совсем не хотелось, но во мне уже
сидел мелкий бес подозрения. Маленький такой бесенок. В общем, заглянул я
в бутылку... Так и есть! Уровень спирта опять понизился!
  И началось! Подозрения хуже отравы. Тут мы к Марсу поворачиваем, дел
невпроворот, времени нет, а я опять туда же - инспектировать бутылку. Мать
моя родная! За два дня спирта убавилось ровно на треть! Кто-то опять
причастился, да так, что концов не найдешь!
  "Кто из них? - мучительно гадал я. - Харрисон? Брэдли? Или мой лучший
друг Коля Дашкиев? Может, они втроем пьют, а меня не приглашают?"
  - Чувствую, что начинаю звереть, - продолжает Космонавт. - Пока я
работаю, кто-то пьет! Меня не уважают! С кем я на Марс лечу?! С какими-то
подзаборными алкоголиками! Сегодня жрут неразбавленный спирт на борту
космического корабля, а завтра что? Марихуану на Марсе? И вот, когда
бесенок моего подозрения вымахал в громадного пса коммунально-квартирного
скандалиста, я сказал себе:
  "Стоп! А кто Я такой? А не дурак ли я? Тут что-то не так. Первая
марсианская экспедиция не должна закончиться катастрофой из-за бутылки
спирта. Остановись! Человеческая природа, конечно, противоречива, и на
корабле возникла отвратительная психологическая ситуация - а что может
быть оскорбительней для настоящих мужиков и ковбоев, если кто-то из них
втихомолку пьет, и все подозревают друг друга? - но я не могу поверить,
чтобы кто-нибудь из нас тайком потягивал этот паршивый спирт, потому что
мы здесь не просто человеки, а как бы представители человечества. Тут
что-то не так!"
  И тогда мы созвали профсоюзное собрание. Устроились на потолке и
начали митинговать. На повестке дня один вопрос: "Кто пьет?" Пусть честно
признается, ему за это ничего не будет! Американцы божатся, мы с Колей
клянемся, что никто к бутылке не прикасался. Кто же тогда? Пушкин?
Проверяем бутылку, а она уже пуста! Мы верим друг другу, но не можем
понять, куда исчез спирт. Мы перебираем все мыслимые варианты, вплоть до
пробития бутылки микроскопическим метеоритом, и все немыслимые, вплоть до
присутствия на корабле пьющей нечистой силы, как вдруг американцы
начинают, что называется, "ржать"... Совсем, как эти...
  За стеной в Танькиной комнате ржут истерическим первобытным смехом.
  - Что это с ними?
  - Навызывались, - объясняю я. - Вызывали дух Сталина, а явился
Степаняк-Енисейский.
  - Пойду взгляну.
  Марсианин выходит и вскоре возвращается, вводя в номер перепуганного
Степаняка. Опять он не в ту дверь вошел.
  - У него коньяк есть, - сообщает Космонавт.
  Степаняк суетится и ставит на стол бутылку армянского.
  - А закусить? - строго спрашиваю я.
  И закуска есть. Из дипломата с готовностью появляется полпалки
копченой колбасы; от ее запаха у меня начинает течь слюна, как у собак
Павлова.
  - А хлеб?
  И хлеб у него есть.
  Марсианин тоже принюхивается.
  - Почему вы решили, что здесь с вами будут пить и закусывать? -
спрашиваю я.
  Степаняк-Енисейский конфузится. Марсианину тоже неловко. Он пытается
телепатировать:
  "Юрий Васильевич, что вы задумали? Кто этот старикашка?"
  "Мой личный Трифон Дормидонтович", - как можно отчетливей отвечаю я.
  "Отдайте наган! Зачем вам оружие? Вы даже не умеете им пользоваться".
  "А что тут уметь? Вставил патрон - и русская рулетка готова".
  Передача у марсианина получается неплохо, а вот с приемом у него
худо. Из моих ответов он уловил лишь образ патрона в наганной каморе.
  - Кто же на корабле спирт выпил? - напоминаю я.
  - Сама бутылка. Фирма "Кока-кола" поставляла для экспедиции напитки и
умышленно подсунула бутылку с поршневым двойным дном. Известный розыгрыш -
вытягиваешь пробку, поршень срабатывает; бутылка пуста. А в невесомости
поршень как видно сработал, не дожидаясь открытия. За этот фокус фирма
уплатила крупный штраф, но реклама, реклама... - Марсианин добывает
сигарету и взглядом обращается к Степаняку-Енисейскому:
  "У вас спички есть?"
  В этом взгляде совет: "Убирайся отсюда, пока цел!", но Енисейский не
слышит, нет. Он давно потерял нюх. Он типичный не хомо сапиенс сапиенс.
  Я взглядом зажигаю марсианину сигарету.
  Тот поражен.
  "Идите спать, товарищ генерал. У вас утром Большая Игра, а мне до
утра все равно не дожить".
  Космонавт медлит.
  "Зайду, что ли, к вашей внучке чаю попить?" - раздумчиво спрашивает
он.
  "Это ваши проблемы"
  "Она у вас что... дура?"
  "Нет, наоборот".
  "Тогда в лоб ей, чтоб не была сильно умная".
  "Вот вы и займитесь".
  - Пойду спать, пожалуй, - говорит марсианин, надевает шинель, и я
наконец остаюсь наедине со своим личным Трифоном Дормидонтовичем.


         42

  Трифоны Дормидонтовичи бывают разные. Этот, например, похож на меня -
лоб, лысина, седая бороденка. Мы с ним в каком-то смысле двойники, хотя
это уже похоже на литературщину. Но, более того, в каждом из нас сидит
свой Трифон Дормидонтович и норовит, норовит, норовит... Думаю, у каждого
крупного ученого есть свой собственный Трифон Дормидонтович, много
Трифонов Дормидонтовичей. Биографии наших крупных ученых в общем-то схожи:
образование в Москве или в Питере, потом галопом по Европе и Сорбоннам, и,
наконец, мозговая работа до конца жизни по восемнадцать часов в сутки -
работа, сопровождаемая доносами и анонимками, прерываемая руганью с
правителями, арестами, инфарктами, расстрелами (ну, не расстреляют, так
доведут до самоубийства, сгноят в камере или, в лучшем случае, зашлют к
черту на рога), работа, увенчанная наконец никому не нужным бессмертием, -
биографии наших крупных ученых, как крик души:
  "Вот дураков-то!"
  (Мысли у меня заплетаются, я не пил водку уйму лет, я пьян, тем
лучше).
  Взять, к примеру, вот этого... Вот он сидит передо мной - старенький,
внушаемый, подобострастный и больной раком Трифон Дормидонтович. Жалко
старичка. Прибыл на покаяние, принес мне на лапу бутылку коньяка,
подсуетился, значит. Решил душу почистить и мне продать. Чтобы я его
выслушал, понял, простил. Сейчас будет рассказывать биографию.
  - Коньяк не открывайте. Тут водка осталась.
  - Мне нельзя.
  - Пейте! - приказываю я. - Сейчас мы водку допьем и сыграем в одну
игру. В нее трезвыми не играют.
  Пьет беспрекословно.
  Не нужна мне его биография, я ее знаю. Все Трифоны Дормидонтовичи
многостаночники-энциклопедисты, вроде лучших представителей Ренессанса, н