рисковать: неизвестно, что меня там ждет и как
повернутся дела. Налажу я лучше автоматику таким манером: как только я
войду в хронокамеру, дверь захлопывается, и я попадаю обратно. Так всего
вернее будет.
   Тут у меня что-то настроение испортилось, и всякие ехидные мыслишки
полезли в голову со страшной силой. Стало мне мерещиться, что время
непременно учинит мне какую-нибудь ужасную пакость, и совершенно я
напрасно тут голову ломаю и потом обливаюсь... Это мы себе построили такую
удобную гипотезу - дескать, мировые линии разветвляются, отклоняются и
можно с ними сделать что угодно, а на самом-то деле, может, все не так и
все иначе! Может, время наглухо заколочено и в прошлом нельзя уже сдвинуть
ни песчинки, ни травинки - все определилось и застыло? Тогда по логике
вещей в прошлом можно будет сделать только то, что уже делалось, то, что
предусмотрено заранее. А поскольку мой переход раньше не делался, не
предусмотрен, то он и осуществиться не сможет. Что-то не пустит меня в
прошлое... Что и как может не пустить меня в прошлое, я понятия не имел -
не вахтер же там стоит, в самом деле... Но уж что-нибудь да существует для
таких случаев, какой-нибудь закон паршивый, о котором я ничего не знаю!
   Постой! А брусочки?! А "тот" Борис Стружков? Они-то двигались во
времени?
   Ну, кто его знает! Насчет "того" Бориса все же не доказано, а брусочки
из камеры не вылазят и ничего в прошлом менять не пытаются. Так вот, их
время пропускает в награду за примерное поведение, а меня возьмет да не
пропустит:
   догадается, что я мировые линии тасовать буду почем зря... Ладно. Думай
не думай, а ехать надо. Я еще раз проверил поле, включил резервные
генераторы, перевел в рабочее положение тумблер "автоматический режим",
установил таймер на пятиминутное упреждение... Как будто все...
   Нет, нельзя же так! А если со мной что-нибудь случится на переходе?
Никто ведь ничего и знать не будет! Правда, ребята кое-что определят по
хронокамере, но все же... Надо оставить расчеты. Тьфу ты, листки исчерканы
уж очень, ничего не поймешь. Придется переписать все в рабочий журнал...
   Так! И чертежик дадим для наглядности. Адресуем это... А, прямо Шелесту!
   Письмо... нет, не буду... Вот Линькову написать, пожалуй, нужно...
Нине, собственно, тоже... Но не получится у меня, слов нету, а искать их
уже некогда. Линькову сейчас напишем...
   Я вырвал чуть ли не последний чистый листок из блокнота и написал:
   "Уважаемый Александр Григорьевич! Если случится так, что я не
вернусь..."
   И вдруг я почувствовал, что сердце у меня оборвалось и падает куда-то
глубоко-глубоко, а я из-за этого даже вздохнуть не могу. Я почему-то лишь
сейчас сообразил, что иначе и не случится, что я никак и никогда не
вернусь в этот мир. Я ухожу отсюда не на два-три часа, а насовсем,
навсегда, бесповоротно!
   Как же я раньше об этом не подумал! Ведь это ясней ясного. Если даже я
не угроблюсь на переходе и выйду из камеры живой-здоровый, все равно сюда,
в этот мир, мне уже не вернуться! Я ведь изменю историю, возникнет новый,
измененный мир, и я останусь в нем, в этом измененном мире. Если даже я
там налажу камеру и отправлюсь в будущее, так все равно попаду в будущее
уже измененного мира, а не в этот вечер, не в этот мир...
   "Может, мне и камеру не включать на автоматическое возвращение? -
растерянно подумал я. - Да нет, пускай уж возвращается сюда, хоть и
пустая: здесь ведь она тоже нужна..."
   Значит, здесь меня уже не будет... Здесь я сейчас исчезну навсегда...
Как же так? Постой, ведь это же просто черт те что, нельзя же просто взять
и исчезнуть и ни с кем даже не попрощаться... А Нина?! Я ее, значит,
больше не увижу? Нет, я что-то путаю, наверное. Ведь я попаду в мир
незначительно измененный, вначале почти не отличимый от этого... Значит,
там будет Нина, будет институт, ребята. Линьков... Так ведь по логике?
Тогда вроде нечего трагедии разыгрывать...
   Да, но для ЭТОЙ Нины, которая сегодня плакала в скверике, а сейчас,
вероятно, беседует .с Линьковым о моем более чем странном поведении, для
нее-то я действительно исчезну навсегда. И для ЭТОГО Линькова... и в ЭТОМ
здешнем институте не будет уже ни меня, ни Аркадия: если я и спасу его, то
для того, другого мира... А в том мире...
   Нет, больше я не мог думать, мне было страшно, меня прямо тошнило от
страха, я еле смог написать короткую и бестолковую записку, руки меня не
слушались, мозги паутиной опутало, и больше всего мне сейчас хотелось
бросить к чертям собачьим всю эту затею, а пойти лучше объясниться с
Ниной, с Лииьковым, с нем угодно, лишь бы в этом, в моем мире, а не в
другом каком-то!
   Я, конечно, понимал, что никуда не пойду объясняться, а полезу сейчас в
эту проклятую хронокамеру. Понимал, но как-то не верил: неужели я это
сделаю?! Я стоял у окна и бессмысленно глазел на яркий уличный фонарь,
который три дня назад осветил лицо ТОГО Бориса, чтобы ЭТА Нина, моя Нина
его увидела...
   Интересно, куда же он потом девался, тот Борис? Нет, ничего мне уже
неинтересно, все мне безразлично, я весь пустой внутри. Неуверенно, как-то
машинально побрел я в технический отсек, постоял у открытой двери в камеру.
   И, почему-то пригнувшись, шагнул внутрь. Дверь захлопнулась - мягко,
почти бесшумно. Все. Теперь все. Таймер уже отсчитывает минуты. Надо
устраиваться на подставке. Минуты через три-четыре в лаборатории раздастся
негромкий щелчок - я его здесь не услышу: это включится автомат, начнет
наращивать поле, и тогда уже нельзя будет выйти из камеры, даже если
захочешь, если будешь умирать от страха...
   На минуту мне и вправду стало опять страшно: усталость накатывалась
волнами и сейчас временно отхлынула. Я вдруг очень отчетливо понял, что
если ошибся, неправильно рассчитал поле, то все, конец мне! Голубое пламя
лизнет стены камеры. потом исчезнет - и я исчезну вместе с этой яркой
голубой вспышкой!
   Наверное, я ничего не буду ощущать, когда поле раздавит меня, размажет
по времени... Или все же буду?.. Никто ведь ничего не знает. А, все равно!
   Усталость опять захлестнула меня, как теплая, неприятно теплая,
удушливо теплая волна. "Ну, размажет, так размажет, что ж я могу поделать.
Рассчитал все вроде правильно, по идее, не должно бы_" - вяло говорил я
себе, усаживаясь на эту идиотскую подставку в центре камеры.
   Я обхватил колени сцепленными руками, подтянул к подбородку, уткнул в
них лицо и зажмурился...
   Черная, глухая тишина. Неприятно громко стучит сердце, - кажется, ритм
участился... Впрочем, все равно. Это медикам было бы интересно, они
протянули бы в камеру датчики, измерили бы давление, пульс, дыхание... Нет
медиков, никого нет, просто один энергичный субъект сепаратно и самочинно
решил прошвырнуться в прошлое по личным делам...
   У меня, наверное, галлюцинации начались. Показалось, что я слышу щелчок
автомата, хотя слышать его в камере никак невозможно. И тяжесть, которая
вдруг навалилась мне на плечи, тоже, наверное, была воображаемой. У меня
вдруг мелькнула бредовая мысль, что это поле давит на плечи и спину, и я
даже слегка усмехнулся... Действительно, бред собачий. Как это может живая
протоплазма ощущать давление магнитного поля: она ведь не проводник! Я
невольно открыл глаза и слегка приподнял голову - хотелось посмотреть, что
же происходит. И вдруг полыхнуло прямо мне в лицо немыслимо яркое,
ослепительно голубое пламя. Я зажмурился, полуослепнув, но даже сквозь
плотно сжатые веки видел яркие голубые вспышки: они набегали одна на
другую, они слились в сплошное море голубого огня, в глубине которого
пролетали и гасли мгновенные молнии... Казалось, что в камере бушует
гигантский голубой смерч и что сейчас ее вдребезги разнесет взбесившийся
разряд, - наверное, поле все же сорвалось, и от, перегрузки полетели к
чертям все обмотки! Но я не бросился к двери, не выбежал в лабораторию,
чтобы спасать, что еще возможно, вызывать помощь... Нет, я только плотнее
сжался в комок и замер на своей подставке. Наверно, какое-то шестое
чувство хронофизика подсказало мне, что это не авария, не пожар, что я
должен держаться, держаться изо всех сил... держаться еще... еще... еще!
   И вдруг по каким-то неуловимым признакам - наверное, опять шестое
чувство сработало! - я понял, что все кончилось. Я медленно приподнял
голову и открыл глаза. Голубое пламя исчезло, камера казалась немой и
мертвой. И сквозь ее стеклянную переднюю стену я увидел свою лабораторию -
тоже пустую и... светлую!
   Мгновение назад за этим окном была ночь. Я взглянул на свои часы - они
по-прежнему показывали одиннадцать без пяти. Но сейчас я видел сквозь
стекло хронокамеры зеленоватое вечернее небо, и в этом небе сверкнул
серебряными крылышками крохотный самолет.
   Я сделал это! Я все-таки сделал это!!!
   Я прорвал время...
   Линьков начинает генерировать версии Шелест постоял у порога, обвел
лабораторию тяжелым, исподлобья, взглядом.
   Потом вдруг встрепенулся, словно увидев что-то неожиданное, и подошел к
хрононамере.
   "Что он там видит?" - удивился Линьков. Он тоже оглядел с порога все
помещение и не заметил ничего особенного - все чисто, все прибрано, окно
закрыто, никакого беспорядка...
   Шелест некоторое время внимательно вглядывался в хронокамеру, потом
пошевелил губами, словно собираясь что-то сказать, но ничего не сказал и
отошел к пульту.
   Линьков тоже подошел к хронокамере. Все нормально. Камера темная,
молчаливая; правда, подставка там торчит большущая, высоченная... зачем бы
такая подставка для крохотных брусочков? Что же удивило Шелеста - эта
подставка? А пульт он чего разглядывает? Ищет причину перерасхода энергий?
А на что, собственно, может расходоваться энергия в этой лаборатории? На
переброски во времени, ясно. Значит, Стружков что-то перебрасывал вчера...
   большое, для этого и понадобилась такая подставка... Что же он мог
перебрасывать? Вещественное доказательство какое-нибудь? Доказательство -
чего? Линьков вздохнул и еще раз оглядел лабораторию.
   Если б тут не побывала уборщица! Но она явно все прибрала, все обтерла
мокрой тряпкой, очень мокрой: на деревянном подоконнике еще темнеют пятна
сырости. Что же увидел Шелест? Нет, пока он не выскажется, даже не стоит
по-настоящему осматривать лабораторию... Да и что, собственно, искать?
   Стружков, видимо, исчез... сбежал? Перед этим, возможно, что-то
перебросил во времени... куда, зачем? Ну куда - это, пожалуй, можно
догадаться: в будущее. На неделю, допустим... доживет он до этого срока и
получит обратно... нет, чепуха выходит... Неужели он так и удрал, не
оставил даже записки? На столе у него лежит рабочий журнал. Может, там
что-нибудь?
   Линьков двинулся к столу. Шелест, не оборачиваясь, негромко сказал:
   - Странно...
   - Что странно? - с живым интересом спросил Линьков.
   Но Шелест не успел ответить: на столе у Стружкова задребезжал телефон.
   Шелест подошел к столу, поднял трубку:
   - Слушаю... Да, я уже видел... Погодите, сейчас я запишу...
   Он придвинул табурет, уселся, достал ручку, огляделся, видимо, ища
бумагу, потом раскрыл лабораторный журнал - и вдруг уставился на него,
будто увидел там змею. Прижимая бормочущую трубку к уху, он кивком
подозвал Линькова, глазами указал на журнал.
   Линьков подошел. В журнале была короткая записка, аккуратно
прикрепленная скрепкой к последним исписанным страницам. Линьков прочел и
ничего не понял.
    
 - Погодите! - рявкнул вдруг Шелест в трубку. - Я после позвоню! - Он, не
глядя, положил трубку, - Тут и расчеты, оказывается... Держите! - Он
открепил записку, сунул ее Линькову, а сам уткнулся в страницу, на которой
сверху было крупными буквами написано: "И. В. Шелесту".
   Линьков посмотрел через его плечо, увидел наспех набросанный непонятный
чертежик, строчки формул и снова начал перечитывать коротенькую записку,
начинавшуюся словами: "...Обстоятельства сложились так нелепо, что другого
выхода я не вижу..." Это было еще понятно, а вот дальше... нет, бред
какой-то: "Решил перейти..."
   Но ведь это же чушь; Сам же он говорил, что человек пока не может...
   позавчера говорил!
   Шелест поднял голову, и Линьков увидел в его глазах растерянность и
какое-то детское, наивное изумление. Это настолько не вязалось со всем
обликом Шелеста, что Линьков тоже растерялся и забормотал что-то насчет
неуместных шутои, хотя по лицу Шелеста уже видел, что дело вовсе не
шуточное.
   Шелест непонимающе поглядел на него и снова нагнулся над чертежом.
   - Нет, до чего надежно и просто! - изумленно сказал он, выпрямляясь. -
Вот ведь: вроде и на поверхности лежит решение, а попробуй додумайся: - Он
поглядел на Линькова. - Вы что, не поверили? Поверить трудно, я вас
понимаю.
   Если б не это... - Он кивнул на чертеж, - Но поскольку расчеты
имеются... В общем, Стружков совершил переход во времени.
   - Как это... переход? - растерянно проговорил Линьков. - Это ведь
невозможно! Он мне сам говорил!
   - Было невозможно, - почти будничным, деловым тоном ответил Шелест, -
до вчерашнего дня. А тут вот, - он положил руку на чертеж, - содержится
идея нового принципа... Качественно нового принципа. Если хотите -
открытия. Так что теперь положение существенно изменилось.
   - Вы хотите сказать, - запинаясь, проговорил Линьков, - что он
действительно...
   Шелест кивнул, задумчиво, почти угрюмо глядя на чертеж.
   - Именно это я хочу сказать, - пробормотал он. - Хотя и не могу в это
поверить! Психика не срабатывает... - Он замолчал, смущенно усмехаясь и
покачивая головой.
   Линьков ошеломленно смотрел то на Шелеста, то на чертеж, то на
хронокамеру.
   Борис Стружков, с которым он еще вчера говорил, отправился в прошлое?..
   Прямо отсюда вошел в хрононамеру, как в такси, и поехал? Поэтому такая
подставка, наверное... хотя нет, подставка не имеет отношения к делу, раз
она осталась... А Борис Стружков исчез... постепенно растаял... вернулся в
двадцатое мая... Но ведь нет сейчас никакого двадцатого мая, оно прошло,
исчезло, сейчас двадцать четвертое, а двадцатое... вернуться в двадцатое -
да это же невозможно! Существует только "сейчас", а "вчера" безвозвратно
осталось позади! "Психика не срабатывает! - повторил он про себя слова
Шелеста и усмехнулся. - Действительно: ни в какую не срабатывает психика,
вопит во весь голос, сопротивляется! Нельзя в прошлое! Его нет! Нельзя,
чтобы Земля ходила вокруг Солнца. Я своими глазами вижу, как Солнце
крутится вокруг Земли!"
   Видимо, лицо Линькова выражало полнейшую растерянность, потому что
Шелест, взглянув на него, сумрачно усмехнулся.
   - Тоже не можете свыкнуться? - сочувственно сказал он.
   Линьков почему-то застеснялся и от смущения выпалил неожиданно для
самого себя:
   - Скажите, а вы уверены, что это... - Он запнулся, но все же докончил:-
Ну, что это не мистификация?
   Шелест удивленно и неодобрительно покачал головой.
   - Какая же мистификация? Вот ведь! - Он показал на чертеж. - Вы,
конечно, не разбираетесь, но это - решение проблемы. Блестящее решение!
Никогда бы я не поверил, что это можно сделать за один вечер. К тому же
Стружков - экспериментатор. Если б это был теоретик... Левицкий,
например... Нет, все равно и Левицкому пришлось бы повозиться... - Он
шумно отодвинул табурет, встал. - Нет, все верно, без обмана, чего уж!
Только рано это, слишком рано, вот беда!
   - Рано? - удивился Линьков. - Вы имеете в виду - рано для науки?
   - Что наука! - сказал Шелест, - Для людей слишком рано! Не готовы они к
этому!
   - Вы считаете, - осторожно начал Линьков, -что это может иметь большое
практическое значение? В каком смысле?
   - А пес его знает, в каком смысле! - сердито ответил Шелест. - Что мы с
вами можем знать, если стоим у самых истоков? Пользы я, честно говоря, от
этого никакой не усматриваю. В таком виде, в каком оно есть сейчас, это
открытие, конечно, великое, но пустое! Бесполезное! А вот вреда оно может
наделать, если попадет в руки дуракам или мерзавцам - это уж точно! Ну,
что вы на меня так смотрите? - Он вдруг усмехнулся, почти весело. -
Мне-то, во всяком случае, придется несладко. И старику нашему. Затаскают
ведь нас по инстанциям! Начнут допытываться, что да как, а главное - какие
могут быть последствия? А я почем знаю, какие могут быть последствия? Да
любые, в зависимости от характера воздействия.
   - Ну, судя по тому, что мы с вами живы-здоровы и никаких перемен не
видим, - осторожно заметил Линьков, - последствия не столь уж
значительны...
   - Да что мы с вами можем увидеть! Последствия-то будут не на нашей
мировой линии, а на другой... на новой... Понимаете?
   Линьков неопределенно хмыкнул: он далеко не был уверен, что понимает.
   - Но попробуй это кому объяснить... - огорченно сказал Шелест. - Ничего
ведь толком не объяснишь.
   "Да уж, - подумал Линьков, - попробуй объясни кому-нибудь это. Скажут,
хотя бы по линии юридической: да чего там, просто ваш Стружков испугался
разоблачения и сбежал. Почему-то, скажут, пока его никто не подозревал, он
никаких великих открытий не совершал и Левицкого спасать не пробовал...
хотя была для этого самая нормальная возможность и даже обязанность! А как
приперли его к стенке, так он сразу гением заделался, эпохальное открытие
совершил и тут же в прошлое полез? Анекдот! Опытный вы работник, товарищ
Линьков, а позволяете себя за нос водить! Путешествие во времени! Что вы
нас фантастикой-то кормите?"
   "Так вот и скажут, определенно!" - невесело решил Линьков. Он поглядел
на Шелеста - тот опять уселся за стол и, наморщив лоб, делал какие-то
расчеты.
   Линьков присел на краешек дивана и задумался.
   "Конечно, это не мистификация, не трюк, - думал он. - Шелест - одни из
крупнейших специалистов а этой области, его не проведешь. Стружков
действительно ушел в прошлое. Отставим эмоции, преодолеем сопротивление
психики, будем рассуждать логически. Значит, Стружков вернулся в двадцатое
мая. Но ведь он там уже был... Да, был. Значит... значит, там теперь
находятся уже двое Стружковых...
   - Игорь Владимирович, - робко спросил Линьков, - а что Стружков... ну
там, в прошлом... он должен был встретиться с самим собой?
   Шелест поднял голову и посмотрел на Линькова невидящими глазами. Потом
до него все же дошел смысл вопроса.
   - Ну да... в принципе, конечно... Может и не встретиться так, нос и
носу, но вообще...- Шелест снова глянул в расчеты, потом недовольно
засопел, схватился за трубку, назвал номер. - Шелест говорит. Ну, давайте
ваши цифры... Та-ак... А вы твердо уверены, что не ошибаетесь? Ну-ну,
верю. Но странно... - Он положил трубку и повторил, будто раздумывая
вслух: - Очень даже странно...
   Он встал и подошел к ЭВМ. Линьков смотрел, как он медлительно выбивает
пальцами дыры на перфокарте, и продолжал раздумывать: "Значит, один Борис
сидит в библиотеке, а другой Борис в это время появляется в лаборатории...
   ну да, в лаборатории, камера могла переместить его только туда...
Интересно, в котором часу он туда явился?.. Почему интересно?..
Стоп-стоп... что-то тут есть!.. Ах, вот оно что!.. Левицкий открывал дверь
ключом.., а в запертой лаборатории кто-то ждал его... Мы думали, что
Левицкий дал этому человеку ключ... Но ведь все могло быть иначе..."
   Линьков невидящими глазами смотрел на широкую спину Шелеста. Мысли
проносились в его мозгу, обгоняя друг друга.
   "Да, теперь приходится иначе оценивать многие факты, раз в их ряду
становится переход в прошлое... Ведь это факт... теперь это факт, хоть и
невероятный с виду. А если Стружков ушел в прошлое, то уже существуют его
поступки в прошлом, и они меняют настоящее, хотя мы еще не понимаем, что
же изменилось..."
   Шелест гулко откашлялся и, держа перед глазами листок с расчетами,
включил какой-то тумблер. На панели ЭВМ, вделанной в стену, начали
перемигиваться короткие вспышки индикаторов - машина работала, заглатывая
составленную Шелестом программу. Линьков вздохнул.
   "Хорошо бы задать этой многоглазой умнице свои вопросы. А нельзя. В нее
не введешь ни характеры Струж