- Между прочим, сэр, здесь находится советская журналистка, работающая  в
нашей газете по программе обмена, - сказал кто-то из присутствующих.
   Услышав эти слова, генерал сразу сбавил напор.
   - Разумеется, мы должны работать вместе, - сказал он мне при  знакомстве.
- Будущее находится в руках наших стран.
   Нас тут же сфотографировали. Впервые в жизни я увидела,  как  ведет  себя
политик, участвующий в предвыборной борьбе (до первых  свободных  выборов  в
Советском Союзе оставалось еще несколько лет).
   Политик не имеет права вызывать неприятие у любого члена  его  аудитории,
даже если речь идет о гражданине другой страны. Если бы я не слышала первого
выступления Гейга, то подумала бы, что он - лучший друг Советского Союза.
   Были у меня впечатления и другого рода. Заключенный написал  мне  письмо,
прочитав статью обо мне. Я ответила и решила посетить  его  в  тюрьме.  Меня
удивил тот факт, что заключенные американских тюрем могли  переписываться  с
кем угодно. В то время программа "20/20" готовила передачу о  моей  семье  и
продюсер предложил заснять эту встречу и включить в передачу.
   В назначенный день к нам вышел ухоженный, прекрасно  одетый  мужчина.  Он
обнял меня и сказал:
   - Елена Ханга, в  моем  лице  вас  приветствуют  все  заключенные.  Добро
пожаловать в нашу тюрьму. Надеюсь, вы задержитесь у нас подольше.
   Телевизионщикам из  "Эй-би-си"  такой  ход  событий  не  понравился.  Они
полагали, что объятье - это перебор.
   Услышав это, заключенный с достоинством ответил оператору:
   - Вы в моем доме. Пожалуйста, соблюдайте приличия.
   За "хозяином дома" числилось немало серьезных преступлений.  Мать  родила
его в тринадцать лет, отца убили в уличной разборке. Он стал преступником  и
оставался им, пока не понял, что  может  кончить  так  же,  как  отец,  если
радикально не изменит свою жизнь. Он решил воспользоваться тюремной  учебной
программой, позволяющей получить диплом колледжа. Даже выучил француз-ский.
   Во время работы в "Монитор" я  постоянно  (слишком  остро,  как  полагали
американцы) ощущала себя представителем моей газеты и моей страны. Гласность
делала только первые шаги, и "Московские новости" находились  под  неусыпным
контролем тех сил, которые  хотели  бы  повернуть  время  вспять.  Вот  я  и
боялась, что мое неосторожное слово о советской политике  могло  дать  повод
для критики моей газеты и привести  к  свертыванию  программы  обменов.  Как
только американские журналисты  узнавали,  что  среди  них  присутствует  их
черная русская коллега, я незамедлительно становилась центром внимания. Всем
хотелось взять у меня интервью, но я всегда ставила  одно  условие:  никаких
вопросов о моем мнении по внутриполитическим проблемам,  таким,  как  борьба
между реформаторами и консерваторами.
   Особенно я "засветилась" в декабре 1987 года, когда приехала в  Вашингтон
во время первого визита Михаила Горбачева в  Соединенные  Штаты.  Все  ждали
сообщения  о  подписании  Соглашения   по   контролю   над   стратегическими
вооружениями. В пресс-центре в отеле "Марриотт" на  Пенсильвания-авеню  один
из американских журналистов, утомленный долгим ожиданием, задал риторический
вопрос:
   - Ну почему русские не могут уступить?
   На что у меня вырвалось:
   - А почему вы считаете, что мы, русские, должны уступать?
   У американца округлились глаза.
   - Что значит "мы"? Вы же американка, не так ли?
   - К сожалению, должна вас разочаровать, - ответила я.  -  Я  -  абсолютно
русская. И представляю "Московские новости".
   И услышала уже знакомые слова:
   - Я понятия не имел, что в России есть черные.
   В его глазах это была куда большая сенсация, чем затянувшиеся  переговоры
о  контроле  над  стратегическими  вооружениями.  А  тут  японский  фотограф
ухватился за эту "сенсацию" и щелкнул фотоаппаратом. Этот  разговор  положил
начало  череде  интервью.  Некоторые  вопросы  были  интересными,  другие  -
удивительно наивными. Но в одном сомнений у меня не было: как черная русская
в Америке я вызывала куда больший интерес, чем в России.
   Одно из этих интервью опубликовал журнал "Джет". Так я познакомилась с Ли
Янгом из Лос-Анджелеса, которого я теперь  считаю  своим  отцом.  Ли  сыграл
очень важную роль в моей жизни. У него  была  своя,  очень  личная  причина,
побуждавшая его налаживать контакты между русскими и американцами, но ничего
этого я, естественно,  не  знала,  когда  в  "Монитор"  позвонил  совершенно
незнакомый мне человек.
   - Я прочитал о вас в "Джет", - объяснил он, - и  очень  удивился,  узнав,
что в Советском Союзе есть черные. Я хотел бы встретиться с вами и хотел бы,
чтобы вы познакомились с местными  черными  бизнесменами.  Вы  не  могли  бы
приехать в Лос-Анджелес на уик-энд?
   С чего это у совершенно незнакомого человека возникло желание встретиться
со мной? Вообще-то я человек осторожный, и  потому  мне  было  странно,  что
согласилась выслушать Ли.
   Я по-прежнему мыслила советскими понятиями. В моей визе местом пребывания
указывался Бостон, и я опасалась, что американская полиция арестует  меня  и
отправит в тюрьму, если я появлюсь в Лос-Анджелесе.  Ли  терпеливо  объяснил
мне, что американцам не требуется разрешения для поездки из одного города  в
другой  (тут  следует  отметить,  что  в  то  время  советским  журналистам,
постоянно  работавшим  в  США,  требовалось  разрешение,  чтобы  выехать  за
установленные им территориальные пределы, но меня, поскольку я  приехала  по
программе обмена, эти ограничения не касались).
   А билет? В России, чтобы куда-то улететь, билет  покупался  заранее,  как
минимум за две недели. Ли заверил меня, что с билетами проблем не будет.  Он
оплатит его по своей кредитной карточке и пришлет мне.
   Наконец, я заявила, что не могу приехать, потому что  совершенно  его  не
знаю. Он объяснил, что он - черный бизнесмен, который  посвятил  свою  жизнь
налаживанию контактов между  простыми  русскими  и  американцами.  И  именно
потому он хочет повидаться с черной русской.
   Мои коллеги убедили меня, что поездка в Лос-Анджелес поможет мне  увидеть
еще одну сторону Америки. И  если  я  хочу  ехать,  не  стоит  себе  в  этом
отказывать.
   Их слова меня успокоили, и я села в самолет, вылетавший  в  Лос-Анджелес.
Страх, однако, никуда не делся,  и  я  даже  оставила  советский  паспорт  в
квартире, чтобы полиция не смогла узнать во мне русскую, если что-то  пойдет
не так.
   Полет прошел спокойно, если не считать шутки пилота,  который,  когда  мы
попали в зону турбулентности над Скалистыми горами, вдруг объявил по громкой
связи:
   - Дамы и господа, приношу извинения за  доставленные  неудобства,  но  мы
всегда можем сделать крюк с посадкой в Гондурасе.
   Газеты  как  раз  пестрели  сообщениями  о  боях  между   партизанами   и
регулярными  войсками  в  странах  Центральной  Америки.  Я   не   разобрала
юмористических ноток в голосе пилота, и от страха у  меня  свело  живот.  Не
могла понять, почему смеются остальные пассажиры.
   Гондурас! Я легко представила себе, как  гондурасские  полицейские  ведут
меня в тюрьму. А куда еще они могли отвести человека без паспорта?  Я  никак
не могла свыкнуться с тем, что для поездок внутри страны паспорт американцам
не нужен. Я вскочила с кресла и побежала к кабине пилотов.
   - Что случилось? - спросила меня стюардесса.
   Я объяснила, что я - советская журналистка,  которой  определенно  нельзя
появляться в Гондурасе. Женщина  никогда  не  слышала  о  черных  русских  и
решила, что я схожу с ума. Успокаивающим тоном, каким, должно быть, санитары
уговаривают пациента надеть смирительную рубашку, она сказала:
   - Не  волнуйтесь,  дорогая,  это  всего  лишь  шутка.  Сядьте  и  доешьте
мороженое. Мы не летим в Гондурас.
   С облегчением выйдя из самолета в Лос-Анджелесе,  а  не  в  Гондурасе,  я
вновь почувствовала страх. Как будут выглядеть эти совершенно незнакомые мне
люди? Увидела широко улыбающихся мужчину и женщину, Ли и  его  ослепительную
блондинку красавицу-жену, Морин, и страх бесследно исчез.
   К тому времени, как мы нашли автомобиль Ли на стоянке  аэропорта,  я  уже
достаточно освоилась, чтобы спросить:
   - В Лос-Анджелесе можно попробовать блюда негритянской кухни?
   Хотя  я  уже  пробыла  в  Америке  больше  месяца,  я  еще  не  пробовала
негритянскую кухню, которую так расхваливала бабушка. Ли заверил меня, что в
Лос-Анджелесе живет больше миллиона черных, и сказал, что мы сразу поедем  в
лучший ресторан,  специализирующийся  именно  на  негритянской  кухне  (я  и
представить себе не могла, что в Лос-Анджелесе так много  афроамериканцев  и
латино-американцев. Я-то думала, что это - страна блондинок и пляжей).
   Мы остановились у "Роскоуз чикен и уофлез" в Голливуде, и там  я  впервые
попробовала  жареную  курицу,  ямс,  зеленую  листовую  капусту,   пятнистый
горошек. После того как дочиста вылизала тарелку, мы пошли в "Мемори  лайн",
ночной клуб на бульваре Мартина Лютера Кинга,  который  принадлежал  актрисе
Марле Джиббс. Где-то около трех  ночи  Ли  и  его  жена  отправились  спать,
оставив меня на попечение дочерей.
   На следующий день я осмотрела все  положенные  достопримечательности,  от
Голливуда до Диснейленда. Мы ехали в миниатюрном вагончике, когда я услышала
за своей спиной восторженные крики. Повернулась и увидела на заднем  сиденье
Майкла Джексона, которого узнали его многочисленные фэны.
   Вспомнив о своей профессии, я  решила  попытаться  задать  ему  несколько
вопросов от лица читателей "Московских новостей". Охрана поначалу отказалась
пропустить меня к звезде, но, уяснив, что я из Советского  Союза,  разрешила
задать три вопроса.
   - Майк, вы знакомы с советской поп-музыкой? - спросила я.
   - Не так чтобы очень, - последовал ответ.
   - Вы собираетесь побывать в Советском Союзе?
   - Возможно.
   - Когда?
   - Ну, не в этом году.
   На том главный телохранитель и оборвал интервью, жестко заявив:
   - Вы уже задали три вопроса.
   Куда лучше удалось мне интервью со  Стиви  Уондером  на  лос-анджелесской
радиостанции KJLH, которая ему  и  принадлежала.  Когда  я  сказала  Элеонор
Уильямс,  пресс-секретарю  станции,  что  Стиви  -  один  из  моих   любимых
американских певцов, она ответила:
   - Так почему бы нам ему не позвонить?
   Я долго рассказывала ему о том, как советские слушатели любят  его  песню
"Я позвонил только для того, чтобы сказать, что  люблю  тебя",  пока  он  не
прервал меня:
   - Елена, вы говорите, что русские все время  слушают  мои  записи.  Тогда
почему я не получаю гонорары?
   Я  объяснила,  что  российские  звукозаписывающие   компании,   радио   и
телевидение с давних пор занимаются пиратством и никому  ничего  не  платят.
Тогда он в шутку предложил мне стать его агентом в СССР и собирать деньги. Я
сказала Стиви, что его шансы получить не только доллары, но  и  рубли  очень
невелики. Но пообещала по возвращении в Москву проиграть его песню и поднять
вопрос пиратства в телевизионной программе.
   Незабываемое впечатление произвело на меня и общение с семьей  Ли.  Морин
была белой, и, полагаю, в семье Янгов я чувствовала себя особенно комфортно,
потому что это была смешанная пара.
   Я понимаю, что многие черные и белые американцы не одобряют  браки  между
представителями разных рас, но я, в силу своего происхождения, придерживаюсь
прямо противоположного мнения. Для меня смешанная пара  означает  следующее:
"Здесь расизма ты не найдешь. Мы придерживаемся тех же  взглядов,  что  твои
бабушка и дедушка.  Мы  верим,  что  любовь  не  различает  цвета  кожи".  Я
старалась не спорить с американцами на эту  тему,  зная,  что  их  убеждения
определяются и семейным воспитанием, и обществом, в котором они жили.  Но  я
не собираюсь менять и собственного мнения. Янги наглядно показали  мне,  как
наслаждались бы жизнью мои бабушка и дедушка, если бы влюбились друга в друг
не в начале, а в конце двадцатого столетия.
   В тот уик-энд Ли объяснил мне, почему стремился к  налаживанию  контактов
между простыми русскими и американцами. К моему удивлению, я узнала, что  он
пятнадцать лет проработал инженером, проектируя ракеты, которые поддерживали
ядерный баланс между США и  СССР.  Родился  он  в  маленьком  городке  штата
Теннесси, закончил  университет  в  Нашвилле,  получил  диплом  инженера  по
ракетным двигателям.  Участвовал  в  проектировании  двигательных  установок
"Титана-1", "Титана-2" и ракет с разделяющимися боеголовками. Я помнила, как
в школе нам говорили о том, что Советский  Союз  вынужден  тратить  огромные
деньги для создания системы защиты от этих самых боеголовок.
   Всю свою жизнь мне хотелось знать, какие чувства  испытывали  инженеры  и
ученые, которые создавали оружие массового уничтожения для обоих государств.
Я задала Ли вопрос, который давно уже волновал меня:
   - Эти специалисты  никогда  не  задумывались  о  человеческих  существах,
которые могли погибнуть от результатов их труда?
   Ли ответил честно:
   - Молодым я не думал о людях, которые могут попасть под ядерный  удар.  У
них не было ни лиц, ни семей. Для меня это была исключительно техническая, а
не гуманитарая проблема. И способ прокормить семью.
   Ли рассказал мне о том, что  в  подвале  его  дома  во  время  кубинского
кризиса (мне тогда было пять месяцев) хранился  запас  консервов  на  случай
ракетного удара.
   -  В  те  дни  я  много  молился,  молился  о  том,  чтобы  не  произошло
непоправимого.
   По окончании кризиса Ли забыл о страхе и вернулся  к  работе,  проектируя
новое, более совершенное оружие:
   - В то время я считал за честь работать над системами вооружения, которые
использовались для защиты моей страны.
   Я никогда не говорила на эту тему с советскими  инженерами  или  учеными,
которые тоже "ковали щит" Родины. Но  я  уверена,  что  эти  люди  разделяли
чувства Ли. И на наших оборонных заводах люди гордились  тем,  что  помогают
защитить наш образ жизни. И они, спасибо пропаганде,  своим  врагом  считали
государство, а не отдельных людей, которые хотели вырасти, влюбиться, родить
и воспитать детей, а если уж умереть, то только от старости.
   В конце шестидесятых годов, после того, как беспорядки на  расовой  почве
затронули многие черные гетто, Ли решил заняться социальными проблемами.  Он
ушел с государственной службы и начал готовить молодых черных полиграфистов.
Теперь  у   Ли   был   собственный   завод,   на   котором   изготавливалось
теплотехническое оборудование.
   Хотя Ли  долгие  годы  думал  о  необходимости  налаживания  контактов  с
русскими, я стала первой русской, которую он встретил в своей жизни.
   - Когда ты вошла в мою жизнь, - говорил он мне, -  происходившие  во  мне
перемены завершились. Ранее я только  теоретически  воспринимал  последствия
ядерной войны, но, встретив одну из "целей" во плоти и  крови,  окончательно
осознал, к чему стремился.
   Ли также устроил мне встречу с сотней черных бизнесменов, и я согласилась
рассказать о том, как жилось в Советском Союзе черной  русской,  то  есть  о
своей жизни. Представив меня своим друзьям,  Ли  надеялся,  что  они  примут
более активное участие в его миссии. Когда я шла на встречу с  бизнесменами,
у меня дрожали колени. Я никогда не выступала перед публикой, ни  в  России,
ни в Соединенных Штатах. Оглядывая море черных лиц,  журналистов,  банкиров,
строителей, я вдруг поняла, что никогда не видела в одном помещении  столько
черных.
   Я рассказала историю моих бабушки и  дедушки,  о  том,  как  росла  среди
белых. Описала первый джаз-клуб в  Москве,  открывшийся  годом  раньше,  где
отмечали дни рождения звезд американского джаза. Речь моя сводилась к  тому,
что никакой дискриминации черных в Советском  Союзе  не  было  в  помине.  В
первые годы гласности мне не  хотелось,  чтобы  мои  слова  толковались  как
критика моей страны. Я любила Россию, несмотря на все ее  недостатки,  точно
так же, как черные американцы любят Соединенные Штаты.
   Весной 1988 года, перед возвращением в Москву, я  записала  интервью  для
программы "20/20" телекомпании "Эй-би-си". Передача вышла в эфир  уже  после
моего возвращения в Москву, и так я нашла моих  американских  родственников.
Голдены отыскали меня только потому, что я показала фотографию бабушки.  Без
телешоу я бы, возможно, никогда не узнала, что  у  меня  в  Америке  десятки
кузенов, теток, дядей.
   МОСКВА-НЬЮ-ЙОРК
   Не успела  я  привыкнуть  к  московскому  времени  после  возвращения  из
Нью-Йорка,  как  В.Листьев,   А.Любимов   и   Д.Захаров,   продюсеры   новой
телевизионной программы "Взгляд", предложили мне подготовить серию сюжетов о
моих американских впечатлениях. Никогда ранее чернокожих  комментаторов  или
репортеров на москов-ском телевидении не было. Но "Взгляд",  вскоре  ставший
одной из самых популярных программ, смело ломал установившиеся критерии.
   В своих еженедельных передачах "Взгляд"  представлял  собой  альтернативу
более осторожным  информационным  программам  государственного  телевидения.
Программа поднимала самые разнообразные темы: загрязнение окружающей  среды,
состояние  системы  здравоохранения,  подавление  движений  национальных   и
религиозных меньшинств, принудительное лечение в  психиатрических  клиниках.
Она также предоставляла эфир таким людям, как я, вернувшимся из  поездок  за
рубеж, которых несколько лет тому назад не подпустили бы к телестудии  и  на
пушечный выстрел. По мере  того,  как  слабел  государственный  контроль  за
доступом к информации,  россияне  все  больше  интересовались  новостями  из
Америки.
   Я гордилась тем, что стала первой женщиной и,  возможно,  вообще  первой,
кто заговорил с экрана о презервативах.  "Взгляд"  и  прежде  касался  ранее
запретной  темы  о  больных  СПИДом  в  СССР,  и  продюсеры  попросили  меня
рассказать об американском подходе к этой болезни.
   Собирая чемодан перед отъездом в Москву,  я  положила  в  него  несколько
популярных брошюр, рассказывающих молодежи о СПИДе. Одна из них  называлась:
"В поисках мистера Кондома".
   Я знала, что этот буклет заинтересует моих друзей не  только  непривычной
откровенностью, но и потому, что нехватка презервативов  постоянно  выводила
из  себя  молодых  русских:   мужчин,   которые   хотели   взять   на   себя
ответственность за предохранение, и женщин, которые хотели, чтобы их мужчины
практиковали безопасный секс. Презервативы искали не только мужчины, которые
оберегали женщин от  нежелательной  беременности,  но  и  те,  кто  старался
уберечься от СПИДа.
   Продюсеры "Взгляда" хотели, чтобы я показала  брошюру  "Looking  for  mr.
Condom" в камеру, чтобы продемонстрировать, какая просветительная литература
необходима России. Это требование шло вразрез с  полученным  мною  примерным
воспитанием.  Меня  учили,  что  женщина  (да  и  мужчина  тоже)  не  должна
произносить слово "презерватив" в присутствии лиц противоположного  пола.  Я
сказала Владу Листьеву, что мне проще раздеться перед камерой, чем  выдавить
из себя это слово на глазах миллионов зрителей.
   - Не волнуйся, - успокоил он меня и добавил, что сам  прочитает  название
брошюры, в том числе и пугающее меня слово.
   В   прямом   эфире   я   энергично   рассказывала    об    антиспидовской
пропагандистской кампании, в ходе которой показывалось, что СПИД  опасен  не
только геям, но и всем остальным. Потом взяла со столика злополучный буклет,
чтобы его увидели все зрители.
   - Я хочу продемонстрировать  вам  буклет,  предназначенный  школьникам  в
возрасте от десяти до пятнадцати лет.
   - Да, нам такие буклеты пришлись бы очень кстати, -  радостно  воскликнул
ведущий. - Елена, будь добра, переведи, пожалуйста, название.
   Я яростно взглянула на него, чувствуя себя преданной. А потом едва слышно
произнесла:
   - "В поисках господина Презерватива".
   - Пожалуйста, говори громче, Елена, чтобы тебя услышали наши зрители.
   - "В поисках господина ПРЕЗЕР