ое
после того не говорил даже с ним; ну, а затем, призываю его к себе: -
"Бога, - говорю, - ты не боишься, Тарас Григорьевич! Хотя бы малость себя
же поберег! - Ведь, пред тобой еще целая жизнь!"

- Да на что мне эта жизнь? говорит, - кому она нужна?!... со свету бы
поскорей!...

Ну-с, вот, таким то манером жили мы поживали да про крымскую войну читали,
как, вдруг, точно гром с неба! - получаем известие о смерти Императора
Николая Павловича. Пригорюнились таки мы все при этом, а очень, очень
многие таки и сплакнули-с... ну, а потом, мало-по-малу, ободрились: новый
царь, новые, значит, милости! Ободрился при этом и наш Тарас. Но проходит
год, проходит коронация, получается и манифест, а про Тараса, как
говорится, ни гугу! Запечалился он тогда, бедняга, так запечалился, что
иногда, верите ли, я побаивался, как бы он и руку на себя не наложил?! Вот,
в эту-то пору он и стал особенно попивать горькую; а до того когда-когда,
разве уже в компании!... Часто в эту пору я и уговаривал, и утешал его, что
"Бог де не без милости", так только, бывало, махнет рукой да скажет: "для
всех, да только, видно, не для меня!"

По поздней осени 1856 г. отправился я в отпуск, в Уральск; женился там, а
по весне 1857 г. опять вернулся в Ново-Петровск, где застал Тараса в добром
здоровье и как будто немножечко ставшего подобрей. Получил он, изволите
видеть, несколько писем от разных друзей и от какой-то даже графини,
которые утешали его надеждою на скорый возврат до дому. Он сам мне и
показывал эти письма...

Тут опять произошла смена рот: 4-ю отправили в Уральск, а мне велели
принять прибывшую на ее место, 2-ю, куда я и перевел Шевченко, чего и он да
и я сам хотел, чтобы уже, знаете, не расставаться нам. Так и прожили мы с
ним до августа, когда, не помню уже какого числа, вдруг получается
распоряжение: отправить рядового Шевченко в г. Уральск, а оттуда уволить со
службы, возвратив в первобытное состояние. О радости его при этом не стану
уже и говорить. Радовались за него многие, а уж особенно я, хотя мне было и
очень грустно с ним расставаться: ведь, столько лет прожили вместе, делили
столько горя и радости... да и хороший, сердечный, даровитый человек был
Тарас, хотя, как верно заметил Маевский, судьба и оделила его всем, кроме
счастья!... Крепко-крепко обнялся я на прощанье с Тарасом, провожая его в
путь и усаживая на почтовую лодку, на которой он отправился в Уральск.
Больше мы уже с ним, вечная ему память! не встречались.

                                                "Киевская старина", 1889, ‘3

                                                               СТО ПЕЛЬМЕНЕЙ

(Воспоминания Н. И. Усковой о Т. Г. Шевченко)

Наталья Ираклиевна Ускова с вдохновенным Кобзарем провела лишь первые годы
своего детства и самолично немного удержала в памяти о событиях того
счастливого, по ее заявлению, времени, когда Тарас Григорьевич был для нее
другом - няней; но постоянно повторяемые рассказы и воспоминания ее
родителей, которые прожили с Шевченко в Новопетровском укреплении последние
пять лет его ссылки до самого его освобождения, много пополнили сведения,
касающиеся той жизни поэта.

* * *

Отец Натальи Ираклиевны Ираклий Александрович Усков до 1853 года служил в
Оренбурге, состоя адъютантом при главном начальнике Оренбургского края гр.
В. А. Перовском. В 1853 году он был назначен комендантом Новопетровского
укрепления и, прибыв туда, нашел Т. Г. Шевченко, в качестве рядового, в
жалком положении: ближайшие начальники обращались с ним слишком строго[26].

* * *

Новопетровское укрепление, где поэт провел последние семь лет своей
изгнаннической жизни, ныне уже упраздненное, во время его там пребывания,
представляло собой небольшой укрепленный пункт с девятью или десятью
орудиями и было расположено на обрывистой известковой скале западной
оконечности полуострова Мангишлак, верстах в трех от берега Каспийского
моря. Небольшая каменная церковь, комендантский дом, караульный дом,
госпиталь и несколько каменных флигелей для помещения нижних чинов и
офицеров - вот все, что находилось в крепости и было окрашено в желтый
казенный цвет. Около крепости, под горой, несколько армянских лавок, а
кругом голая степь и ни признака растительности.

В год прибытия коменданта Ускова, именно осенью 1853 года, были посажены
первые вербы, в расстоянии около версты от укрепления, на местности более
для того пригодной, и после многих и долгих усилий, с помощью чернозема и
деревьев, привезенных из Астрахани, удалось устроить сад, некоторые деревья
которого ко времени отъезда Шевченко давали уже значительную тень. В саду
был построен небольшой одноэтажный в две комнаты дом с плоской крышей, где
в летнее время помещалась семья коменданта, и две деревянные беседки, из
которых одна, шестигранной формы, с тремя небольшими окнами и конической
крышей, а другая ажурная с плоской крышей; первая служила для ночлега
Тараса Григорьевича, а вторая для дневного отдыха в те дни, которые он
проводил в саду.

Первое облегчение ссыльной жизни Шевченко выразилось тем, что комендант
Усков, со вступлением своим в должность, не требовал уже от него несения
солдатской службы со всею строгостью, которую налагала на рядового военная
дисциплина, допустив появление его в строю лишь в самых необходимых
случаях, когда манкирование службой могло повлечь за собой неприятности.

Жил Тарас Григорьевич не в казармах, как было до сих пор, а с кем-нибудь из
офицеров в зимнее время, а летом в комендантском саду; очередных дежурств и
караульной службы не нес, нанимая, когда приходила такая очередь, за себя
какого-нибудь рядового. Обедал в семье Ускова зимою и летом ежедневно, за
исключением лишь тех дней, когда чувствовал не в меру выпитую рюмку вина: в
этих случаях Тарас Григорьевич обедал у знакомых офицеров или являлся в
комендантскую кухню, где, войдя в дипломатические сношения с поваром, по
секрету что-нибудь съедал и уходил незаметно. Таким образом, отсутствие
Шевченко в доме коменданта в обеденное время обыкновенно обозначало, что он
выпил лишнее и не является к столу, чтобы не вызвать со стороны Ускова и
его жены обычных в этих случаях назиданий.

Суровый, неприветливый, с мешковатой походкой, Шевченко производил первое
впечатление неблагоприятное, но, по мере дальнейшего с ним знакомства,
каждый незаметно привязывался к нему и в Новопетровском укреплении мало
было людей, которые относились к нему недоброжелательно. Однако же были и
такие люди. Некоторых офицеров, по их неразвитости, весьма шокировало
пребывание рядового Шевченко в их обществе в доме коменданта, как гостя; им
не нравилось явное предпочтение, оказываемое ему, и допускаемые Усковым
облегчения, которые выражались и тем, что Тарасу Григорьевичу не
препятствовали писать и рисовать, а даже помогали ему в том. Все это
приводило в негодование недоброжелателей поэта, вооружало их против
коменданта и дало повод еще к одному доносу генерал-губернатору Перовскому.
Впрочем, донос этот графом принят не был. Подробности этого дела изложены в
воспоминаниях И. С. Тургеньева о Шевченко.

В Новопетровском укреплении Тарас Григорьевич был душою общества. Редкий
пикник, редкая прогулка совершались без его участи и в часы хорошего
расположения духа не было конца его шуткам и остротам. При поездках
новопетровского общества на гулянья он обыкновенно садился в экипаж с
провизией и брал на свою ответственность охранение бутылки с водкой, однако
привозил ее на место прогулки далеко не полную; а потому собутыльники
предложили ему выбирать место подальше от бутылок.

* * *

Не избегал Тарас Григорьевич и дамского общества, которое также иногда не
прочь было подтрунить над ним. Так, однажды было решено сделать пельмени, -
любимое блюдо поэта, - так как он заспорил, уверяя дам, что съест их целую
сотню. Барыни, сговорясь между собой, изготовили пельмени, по возможности,
покрупнее и, чтобы затруднить едоку выиграть пари, несколько из них
начинили одной горчицей или одним перцем. Но Шевченко, к удивление
многолюдного участвовавшего в завтраке общества, не поморщившись, один из
другим уничтожил целое блюдо.

* * *

Случалось, что Тарас Григорьевич появлялся в доме коменданта с покрасневшим
носом, тогда малютка Ната заботливо ходила за дядей Горичем с баночкой
спармацетной мази, упрашивая его помазать нос, так как, по ее детскому
убеждению, никакого другого целебного средства не существовало.

Непривыкшая видеть дядю Горича курящим, она однажды была поражена, увидя
его вечером с дымящейся сигарой в зубах, и когда он пытался поймать ее,
чтоб поцеловать, со страхом убегала, боясь быть обожженной. Летом, после
обеда, он часто усаживался на каменную скамью террасы комендантского дома и
как только девочка приближалась к нему, Тарас Григорьевич, со словами:
"сейчас пущу ракету!" быстро проводил раковиной по камню и заставлял ее
поспешно убегать, добродушно смеясь ее страху.

* * *

Находя в семействе Ускова постоянно самый радушный, сердечный прием и
теплое участие, Тарас Григорьевич отвечал на то полной преданностью. Однако
с Усковым у него случались и размолвки. Жена коменданта и сам Ираклий
Александрович находили нужным удерживать Шевченко от его слабости и это
обстоятельство иногда бывало поводом некоторого недоразумения, что впрочем
скоро забывалось. За исключением размолвок, о которых только что сказано,
между Шевченко и Усковым существовали самые лучшие отношения.

                                                "Киевская старина", 1889, ‘2

ШЕВЧЕНКО ЖИЛ,
ШЕВЧЕНКО ЖИВ,
ШЕВЧЕНКО БУДЕТ ЖИТЬ!
НО В АНЕКДОТАХ ОТ БУЗИНЫ...

ОДИН ДЕНЬ ТАРАСА ГРИГОРЬЕВИЧА

Больше всего на царской службе Тараса Григорьевича донимало то, что нельзя
ходить в кожухе и шапке. Конечно, мучила еще и казахская жара. Но не так.
Потому что он знал, что через сто лет это место, где он сейчас мучается,
назовут фортом Шевченко.

Впрочем, он все знал. Он был пророк. Пророк национальной идеи. От этого
было немного скучновато. Противно ведь все знать о будущем. Например, то,
что на обед будет горох, а фельдфебель Вишняк ("жалкий прислужник царского
режима") станет журить за нечищенные сапоги: "Эх, Шевченко, Шевченко, тебе
б только стишки кропать..." Еще противней было знать, что в 2000 году в
украинской армии на обед тоже будет горох, а сапог не будет совсем.

Из задумчивости Тараса Григорьевича вывел окрик ротного писаря Скрыдлова:
"Шевченко! Ты что, забыл, что сегодня царские именины? А ну, живо писать
лозунг "Слава самодержавию!"

Втайне Кобзарю очень хотелось написать "Слава Украине!" (точно такой же,
как сейчас висит на львовском вокзале), но пришлось смириться - потому что
тогда его отправили бы на гауптвахту, а так освободили от строевой.

За писанием приходили в голову разные умные мысли. "А ведь Гомер тоже из
украинцев, - подумал Тарас Григорьевич. - Слепой, как наши кобзари, и с
этой бандурой древнегреческой - лирой. Таскался в Афины на заработки - петь
на улицах. И имя его наше, исконное. Гомер... Гомер... Точно! Хома! Вот
выберусь из этой дыры - сделаю доклад для Лондонского королевского
общества!"

К тому времени, как был закончен лозунг, Шевченко знал также, что
египетские пирамиды, Иисуса Христа, тампаксы, спички, заглушки на
водопроводных кранах, утюги, слона, рентгеновский аппарат и гепатит "Б"
придумали тоже украинцы. Вообще, надо заметить, гениальный мозг Тараса
Григорьевича продуцировал идеи с поразительной быстротой. Если бы лозунг
нужно было писать на пять секунд дольше, он успел бы еще изобрести теорию
относительности и непромокаемый плащ, но поток сознания прервал вопль
писаря Скрыдлова: "Ты что, до вечера будешь копаться? Нас уже пять раз
спрашивали их благородие прапорщик Дудкин!"

Сдав работу, Шевченко вышел на опустевший плац. Оставалось только
перекусить, да нарисовать пару-тройку голых барышень для дембельских
альбомов, о чем его давно просили сослуживцы.

За фортом закатывалось белое солнце пустыни. В углу переругивались два
солдата из ссыльных польских повстанцев:

- Если бы ты, Скшетусский, тогда ударил москалям во фланг, не сидели б мы
тут, как цуцики на привязи!

- Молчи, пся крев, ты пропил отцовский фольварк и фураж для легкой
кавалерии! "От дурни", - подумал Шевченко.

* * *

Ночью ему пришли в голову гениальные стихи: "Садок вышневый коло хаты.
Хрущи над вышнямы гудуть". От этого Шевченко даже проснулся и вскочил на
постели. "Ностальгия", - промелькнуло в голове. На соседней койке храпел
фельдфебель Вишняк и яростно портил воздух лучший ротный запевала Хрущев
из-под Тамбова.

"Блин, - удивился Шевченко, - из какого только дерьма стихи получаются". Он
уже знал, что через сто лет Анна Андреевна Ахматова напишет: "Когда б вы
знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда".

"Плагиаторша", - подумал Шевченко, и натянул казенное одеяло.

КАК ШЕВЧЕНКО ЛЕСЮ УКРАИНКУ К ИВАНУ ФРАНКО РЕВНОВАЛ

Решил как-то Тарас Григорьевич зайти в Киевский университет - проверить,
как идет украинизация. А там его уже депутация профессоров встречает.

- Чим займа’тесь, панове?

- Разрешите доложить, Тарас Григорьевич! Вот этот самый университет,
который раньше назывался именем св. Владимира, теперь - имени Шевченко!

- Це добре, - говорит Шевченко. - Я свят‹ший за Володимира!

- А напротив университета стояла статуя Николая I - теперь тут стоите вы,
Тарас Григорьевич!

- Љ це добре!

- И сквер уже не Николаевский, а Шевченковский!

- Дуже добре!

- И бульвар возле сквера не Бибиковский, а ваш! И оперный театр рядом тоже
имени Шевченко! И над входом ваш бюст торчит!

- А опера там про мене вже йде?

- Срочно переделывают из "Нюрнбергских мейстерзингеров" Вагнера!

- Љ як буде називатися?

- "Миргородские кобзари"!

Видит Тарас Григорьевич - хорошо идут дела. Не к чему и придраться. Стал у
окна и смотрит на Шевченковский сквер и на статую Шевченко.

А Ивана Франко с Лесей Украинкой взяла обида, что им досталось в Киеве
только по театрику, и потому они решили пойти в Шевченковский сквер
целоваться - чтобы все видели, что и украинская интеллигенция кое-что
смыслит в свободной любви. Сидят, целуются - по неопытности громко чмокают.
Леся Украинка даже говорит.

- Як гарно! Просто п‹сня!

- Л‹сова! - добавляет Франко.

- Куди краще, н‹ж наодинц‹ читати п‹д ковдрою усяку заборонену л‹тературу!

- Ще б пак!

Шевченко смотрел на это, смотрел. И так ему грустно стало - аж расплакаться
захотелось. "Везет же людям, - думает, - целуются и горя не знают, а я стой
тут, как дурак - исполняй гражданский долг. Ну его к бесу - пойду позвоню
Пушкину. Пусть берет Ахматову и поедем в Париж стаканы бить - чтобы не
думали, что только Есенин с Айседорой Дункан гулять умеют".

Вскоре в парижских газетах в рубрике "Уголовная хроника" появилась заметка.
"Новые русские опять бьют стаканы на Монпарнасе". Это дало повод Ивану
Драчу, известному поэту и патриоту, возмущаться в кулуарах парламента.
"Знову ц‹ неосв‹чен‹ ’вропейцi не можуть нас вiдрiзнити вiд тих москалiв"
Поэтому после вмешательства украинского МИДа парижские газеты дали
опровержение. "Двое новых русских и один старый украинец опять бьют стаканы
на Монпарнасе".

ПОЧЕМУ ШЕВЧЕНКО НЕ МОГ УНИЗИТЬСЯ ДО АНТИСЕМИТИЗМА

Шевченко и Пушкин решили выпить. Но выпив, никак не могли решить, что
делать дальше. Шевченко, только что написавший поэму "Кавказ", предлагал
поехать побороться за национальную идею в Чечню. Пушкин же склонялся
отправиться выполнять интернациональный долг в Эфиопию. В конце концов оба
решили вернуться в кафе "Эней[27]" и накатить еще по сто "Украинской с
перцем" и по двести пятьдесят "Посольской" московского завода "Кристалл".

Проходивший мимо известный поэт и патриот Иван Драч укоризненно посмотрел
на "ренегатов" и прошептал: "Безродные космополиты"... После чего надел
фрак и отправился в Стокгольм получать Нобелевскую премию.

* * *

Шевченко и Пушкин очень любили играть в карты. Но им был нужен третий, и
они пригласили сыграть партию Ивана Драча. Но Иван Драч, уже бывший
когда-то в КПСС, очень боялся слова "партия" и отказался. Он не хотел,
чтобы его, как и Шевченко с Пушкиным, считали "ренегатом". В отличие от
них, ему была дорога его писательская репутация.

* * *

Шевченко очень нравилась Анна Андреевна Ахматова. Особенно нравилось, что
ее имя, фамилия и отчество начинаются на букву "А". Выросшему в провинции
начинающему стихотворцу это казалось литературным изыском. Однако вся эта
история жутко будоражила светский Петербург. Вернувшийся из Африки муж
Ахматовой, поэт Гумилев, мог вызвать Шевченко на дуэль и пристрелить, как
гиппопотама. Кроме того, Ахматова не скрывала, что ей очень нравится Борис
Пастернак.

Шевченко знал об этом, но как истинный демократ не мог себе позволить
унизиться до антисемитизма. И даже хлопотал в Союзе писателей Украины,
чтобы Пастернаку выдали внеочередную Шевченковскую премию.

И только Иван Драч равнодушно относился в этой истории. Он как патриот
знал, что не имеет права на личную жизнь. Его невестой была Украина.

* * *

Когда на Всемирном писательском форуме Ивана Драча спросили, почему среди
украинских писателей нет Нобелевских лауреатов, он подумал и ответил. "Зате
ми гарно святку’мо письменницьк‹ юв‹ле—". За остроумный ответ Ивана Драча и
выдвинули кандидатом на Нобелевскую премию. Однако премию почему-то получил
Борис Пастернак. В Союзе писателей Украины этому очень обрадовались -
коллеги Драча, как и Шевченко, не могли себе позволить унизиться до
антисемитизма.

НАКОНЕЦ-TO!..

(Вместо послесловия)

Такая книга со всей неизбежностью когда-нибудь должна была появиться. Мы ее
долго ждали, а процес ожидания явно затягивался. И этому есть свои причины
- неготовность общества к восприятию подобных книг. Я не говорю: "к
созданию", ибо создатели, люди, наделенные неординарным мышлением, время от
времени рождались в серой человеческой массе. Они явно опережали свое
время, может быть, даже не подозревая, что то, о чем они говорят, когда-то
станет элементарной, обыденной вещью человеческого бытия. А пока они были
обречены на гонения или физическое уничтожение и, осознавая это, не всегда
решались вступать в бой. Брало верх отсутствие мужества или низменный
расчет. Ведь жизнь - самое дорогое в этом мире.

И не будем их ругать. В конце концов, всему свое время. И оно наступило,
подтверждением чему - книга, которую вы держите в руках.

О чем она? О Тарасе Шевченко. А разве мало о нем написано? Огромное
количество, особенно в советское время, отмечено Ленинскими и другими
премиями. Этот поток продолжает увеличиваться и в "незалежной" Украине.
Шевченко одинаково любим и большевиками, и антибольшевиками. И те и другие
пытаются сделать его своим идеологом, кумиром, истуканом, божеством - часто
прибегая к насилию, начиная с детского возраста.

Но все в этом мире имеет свой неотвратимый конец, изрядно перед этим надоев
и приевшись. Так случилось и с Шевченко. Если раньше на Шевченковские дни
народ толпами собирался вокруг его памятника напротив Киевского
университета, то сейчас там сходится полторы калеки, да начальство во главе
с ректором по долгу службы "поклада’ в‹нок". А где же студенты?

"Если будете нас насильно гнать к памятнику, то видели мы в гробу и вас, и
вашего Шевченко", - заявляют они некоторым особенно ретивым преподавателям,
по старой привычке берущим на себя функции не существующих парткомов и
комитетов комсомола.

Появление книги Олеся Бузины - книги, направленной на развенчание культа
Шевченко, снятие его (не хочу употреблять слово "свержение" - мы уже
насвергались!) с пьедестала божка и возвращение на нормальный человеческий
уровень, знаменует собой определенный этап в сфере личной свободы,
реализуемой в свободе мнения и свободе слова. Существование же идолов
подавляет их, парализуя мышление в отдельно взятой голове. А, как известно,
истины и великие открытия возникают только там.

Как же возникают идолы? На биологическ