родный спрос,  -- то  для страны нашего
размера и  богатства возможно  немалое время  обходиться и  внутренним
рынком.
    Однако   никакая  нормальная   хозяйственная  жизнь,   разумеется,
несовместима с нынешней рабской милицейской "пропиской".
    Надо нам научиться уважать (и отличать от хищничества, на взятках,
в обокрад управленческой рухляди)  -- здоровую, честную, умную  частную
торговлю: она -- живит и скрепляет общество, она нужна нам из первых.
    Я   вовсе  не   берусь  высказывать   предположений  по   вопросам
финансовым,  бюджетным и  налоговым. Но  ясно, что  наряду со  строгим
природоохранным  надзором  и ощутимыми  штрафами  за порчу  окружающей
среды -- должны финансово поощряться все природоустроительные усилия  и
восстановление традиционных производственных ремесел.



        "ПРОВИНЦИЯ"

    Станет  или  не  станет   когда-нибудь  наша  страна  цветущей   --
решительно зависит  не от  Москвы, Петрограда,  Киева, Минска,  -- а от
провинции. Ключ к жизнеспособности страны и к живости ее культуры --  в
том, чтоб освободить провинцию от давления столиц, и сами столицы, эти
болезненные гиганты, освободились бы от искусственного  переотягощения
своим  объемом  и  необозримостью  своих  функций,  что  лишает  и  их
нормальной  жизни.  Да  они  не  сохранили  и  нравственных  оснований
подменять собой возрожденье страны, после того как провинция на 60 лет
была отдана голоду, унижениям и ничтожности.
    В_с_я  провинция,  в_с_е  просторы  Российского  Союза  вдобавок к
сильному  (и все  растущему по  весу) самоуправлению  должны получить
полную свободу  хозяйственного и  культурного дыхания.  Наша родина не
может жить самоценно  иначе, как если  укрепятся, скажем, сорок  таких
рассеянных по ее раскинутости  жизненных и световых центров  для своих
краев,  каждый  из  них  --  средоточие  экономической  деятельности  и
культуры, образования, самодостаточных  библиотек, издательств, --  так
чтобы все окружное население могло бы получать полноценное  культурное
питание, и окружная молодежь для своего обучения и роста -- все не ниже
качеством, чем  в столицах.  Только так  может соразмерно  развиваться
большая страна.
    Вокруг каждого из  таких сорока городов  -- выникнет из  обморока и
самобытность окружного  края. Только  при таком  рассредоточении жизни
начнут повсюду восстанавливаться загубленные и строиться новые местные
дороги, и городки, и села вокруг.
    И это особенно важно -- для необъятной Великой Сибири, которую мы с
первых    же    пятилеток   ослепленно    безумно    калечили   вместо
благоденственного развития.
    И здесь, как и во многом, наш путь выздоровления -- с н_и_з_о_в.



        "СЕМЬЯ И ШКОЛА"

    Хотя  неотложно все,  откуда гибель  сегодня, --  а еще  неотложней
закладка долгорастущего: за эти годы нашего кругового наверстывания  --
что будет тем временем созревать  в наших детях? от детской  медицины,
раннего выращивания детей -- и до образования? Ведь если  э_т_о_г_о  не
поправить сейчас же, то и никакого будущего у нас не будет.
    О многобедственном положении женщины у нас -- знают все, и все  уже
говорят, тут  нет разнотолковщины,  и нечего  доказывать. И  о падении
рождаемости, о  детской смертности,  и о  болезненности рожденных,  об
ужасающем состоянии родильных домов, ясель и детских садов.
    Нормальная семья -- у  нас почти перестает существовать.  А болезнь
семьи  --  это становая  болезнь  и для  государства.  Сегодня семья  --
основное  звено  спасения  нашего  будущего.  Женщина  --  должна иметь
возможность вернуться в семью для воспитания детей, таков должен  быть
мужской заработок. (Хотя при ожидаемой безработице первого времени это
не  удастся так  прямо: иная  семья и  рада будет,  что хоть  женщина
сохранила пока работу.)
    И такая ж неотсрочная наша забота -- школа. Сколько мы выдуривались
над  ней за  70 лет!  -- но  редко в  какие годы  она выпускала  у нас
знающих,  и  то лишь  по  доле предметов,  да  и таких-то  --  только в
отобранных школах крупных городов, а Ломоносову провинциальному, а тем
более  деревенскому --  сегодня никак  бы не  появиться, не  пробиться,
такому  -- нет  путей (да  прежде всего  -- "прописка").  Подъятие школ
должно произойти не только в лучших столичных, но -- упорным  движением
от нижайшего уровня и на всех просторах родины. Эта задача -- никак  не
отложнее всех наших экономических. Школа наша давно плохо учит и дурно
воспитывает. И недопустимо, чтобы должность классного воспитателя была
почти не  оплаченным добавочным  бременем: она  должна быть  возмещена
уменьшением требуемой  с него  учебной нагрузки.  Нынешние программы и
учебники по гуманитарным наукам все обречены если не на выброс, то  на
полнейшую  переработку.  И  атеистическое  вдалбливание  должно   быть
прекращено немедленно.
    А начинать-то надо еще и не с детей -- а с учителей, ведь мы  их-то
всех забросили за край прозябания, в нищету; из мужчин, кто мог,  ушли
с учительства на лучшие заработки. А ведь школьные учителя должны быть
отборной  частью  нации,  призванные к  тому:  им  вручается все  наше
будущее.  (А  --  в  каких  институтах  мы  учили  нынешних,  и   какой
идеологической дребедени? Начинать  менять, спасать истинные  знания --
надо с программ институтских.)
    В скором  будущем надо  ждать, очевидно,  и частных  платных школ,
обгоняющих общий подъем всей школы, -- для усиления отдельных предметов
и сторон образования. Но в тех школах не должно быть безответственного
самовольства  программ,  они  должны  находиться  под  наблюдением   и
контролем земских органов образования.
    Упущенная  и  семьей и  школой,  наша молодежь  растет  если не  в
сторону  преступности,   то  в   сторону  неосмысленного   варварского
подражания чему-то, заманчивому исчужа. Исторический Железный  Занавес
отлично защищал нашу страну ото всего хорошего, что есть на Западе: от
гражданской нестесненности, уважения  к личности, разнообразия  личной
деятельности,  от   всеобщего  благосостояния,   от  благотворительных
движений, -- но  тот Занавес не  доходил до самого-самого  низу, и туда
подтекала навозная жижа распущенной опустившейся  "поп-масс-культуры",
вульгарнейших мод и  издержек публичности, --  и вот эти  отбросы жадно
впитывала наша  обделенная молодежь:  западная --  дурит от  сытости, а
наша  в  нищете  бездумно перехватывает  их  забавы.  И наше  нынешнее
телевидение  услужливо  разносит  те нечистые  потоки по  всей стране.
(Возражения   против   всего   этого   считаются   у   нас    дремучим
консерватизмом. Но, поучительно заметить, как о сходном явлении звучат
тревожные  голоса  в  Израиле:  "Ивритская  культурная  революция была
совершена  не  для  того,  чтобы  наша  страна  капитулировала   перед
американским  культурным  империализмом и  его  побочными продуктами",
"западным интеллектуальным мусором".)
    Уже все известно,  писалось не раз:  что гибнут книжные  богатства
наших библиотек, полупустуют читальни, в забросе музеи.  О_н_и--т_о все
нуждаются в государственной помощи, они не могут жить за счет кассовых
сборов, как театры, кино и художественные выставки. (А вот спорт, да в
расчете   на  всемирную   славу,  никак   не  должен   финансироваться
государством, но  --  сколько  сами  соберут;  а  рядовое  гимнастико
атлетическое развитие дается в школе.)



        "ВСЁ ЛИ ДЕЛО В ГОСУДАРСТВЕННОМ СТРОЕ"

    Приходится признать: весь XX  век жестоко проигран нашей  страной;
достижения, о которых трубили, все -- мнимые. Из цветущего состояния мы
отброшены в полудикарство. Мы сидим на разорище.
    Сегодня у нас горячо обсуждается: какое государственное устройство
нам отныне подходит, а какое нет,-- а этим, мол, все и решится. И  еще:
какая  б новая  хлесткая партия  или "фронт"  нас бы  теперь повели  к
успехам.
    Но  сегодня  воспрять  --  это  не  просто  найти  удобнейшую форму
государственного  строя и  скороспешно сочинить  к нему  замечательную
конституцию,   параграф   1-й,    параграф   45-й.   Надо    оказаться
предусмотрительней наших  незадачливых дедов-отцов  Семнадцатого года,
не повторить хаос исторического  Февраля, не оказаться снова  игрушкой
заманных  лозунгов  и  захлебчивых  ораторов,  не  отдаться  еще   раз
добровольно на посрамление.
    Решительная смена властей требует ответственности и обдуманья.  Не
всякая   новозатейщина   обязательно  ведет   прямо   к  добру.   Наши
несравненные  в  1916  году критики  государственной  системы  -- через
несколько месяцев, в 1917, получив власть, оказались совсем неготовы к
ней и все загубили. Ни  из чего не следует, что  новоприходящие теперь
руководители окажутся  сразу трезвы  и прозорливы.  Вот, победительный
критик гнусной СИСТЕМЫ (как он назвал ее из обходливой  осторожности),
едва избравшись к практическому делу,  тут же и проявил нечувствие  по
отношению к родине,  питающей столицу. Москва  уже 60 лет  кормится за
счет  голодной страны,  с начала  30-х годов  она молчаливо  пошла на
подкуп  от  властей, разделить  преимущества,  и оттого  стала  как бы
льготным островом,  с другими  материальными и  культурными условиями,
нежели  остальная коренная  Россия. Оттого  переменилась и  психология
московской  имеющей  голос  публики,  она  десятилетиями  не  выражала
истинных болей страны.
    Вот, в кипении  митингов и нарождающихся  партиек мы не  замечаем,
как натянули на себя балаганные одежды Февраля -- тех злоключных восьми
месяцев  Семнадцатого  года. А  иные  как раз  заметили  и с  незрячим
упоением  восклицают:  "Новая  Февральская  революция!"  (Для точности
совпадения высунулись уже и черные знамена анархистов.)
    После людожорской  полосы в  три четверти  века, если  мы уже  так
дорого заплатили, если уж так сложилось, что мы оказались на том  краю
государственного спектра,  где столь  сильна центральная  власть, -- не
следует  нам  спешить опрометчиво  сдвигаться  в хаос:  анархия  -- это
ПЕРВАЯ гибель, как нас научил 1917 год.
    Государству, если  мы не  жаждем революции,  неизбежно быть плавно
преемственным и  устойчивым. И  вот уже  созданный статут потенциально
сильной  президентской  власти  нам  еще  на  немалые  годы   окажется
полезным.  При нынешнем  скоплении наших  бед, еще  так осложненном  и
неизбежным  разделением с  окраинными республиками,  -- невозможно  нам
сразу   браться   решать   вместе   с   землей,   питанием,    жильем,
собственностью, финансами, армией  -- еще и  государственное устройство
тут  же.  Что-то  в  нынешнем  государственном  строе  приходится пока
принять просто потому, что оно уже существует.
    Конечно,  постепенно   мы  будем   пересоставлять  государственный
организм. Это надо начинать не все сразу, а с какого-то краю. И  ясно,
что: с_н_и_з_у, с м_е_с_т. При сильной центральной власти терпеливо  и
настойчиво расширять права МЕСТНОЙ жизни.
    Конечно, какая-то определенная политическая форма постепенно будет
нами принята,-- по нашей  полной политической неопытности скорей  всего
не сразу  удачная, не  сразу наиболее  приспособленная к  потребностям
именно нашей страны. Надо искать СВОЙ путь. Сейчас у вас самовнушение,
что  нам  никакого  собственного  пути  искать  не  надо,  ни  над чем
задумываться,-- а только поскорей перенять, "как делается на Западе".
    Но на  Западе делается  -- еще  ой как  по-разному! у каждой страны
своя  традиция.  Только  нам  одним --  не  нужно  ни  оглядываться, ни
прислушиваться, что говорили у нас умные люди еще до нашего рождения.
    А скажем и так: государственное устройство -- второстепеннее самого
воздуха человеческих  отношений. При  людском благородстве  -- допустим
любой добропорядочный строй, при  людском озлоблении и шкурничестве  --
невыносима  и самая  разливистая демократия.  Если в  самих людях  нет
справедливости и честности -- то это проявится при любом строе.
    Политическая  жизнь  --  совсем  не  главный  вид  жизни  человека,
политика -- совсем не желанное занятие для большинства. Чем размашистей
идет в стране  политическая жизнь --  тем более утрачивается  душевная.
Политика не должна поглощать духовные силы и творческий досуг  народа.
Кроме ПРАВ человек нуждается отстоять и душу, освободить ее для  жизни
ума и чувств.



        "А САМИ-ТО МЫ -- КАКОВЫ?"

    Источник силы или  бессилия общества --  духовный уровень жизни,  а
уже потом  -- уровень  промышленности. Одна  рыночная экономика  и даже
всеобщее  изобилие  --  не  могут  быть  венцом  человечества.  Чистота
общественных отношений -- основней, чем уровень изобилия. Если в  нации
иссякли духовные силы -- никакое наилучшее государственное устройство и
никакое промышленное развитие не спасет ее от смерти, с гнилым  дуплом
дерево не  стоит. Среди  всех возможных  свобод --  на первое место все
равно   выйдет  свобода   бессовестности:  ее-то   не  запретишь,   не
предусмотришь никакими законами.  ЧИСТАЯ атмосфера  общества,  увы, не
может быть создана юридическими законами.
    Разрушение наших  д_у_ш за три  четверти столетия -- вот что  самое
страшное.
    Страшно  то,  что развращенный  правящий  класс --  многомиллионная
партийно-государственная номенклатура --  ведь не способна  добровольно
отказаться ни  от какой  из захваченных  привилегий. Десятилетиями она
бессовестно жила за счет народа -- и хотела б и дальше так.
    А из бывших палачей и гонителей -- кто хоть потеснен с  должностей?
с незаслуженного пенсионного достатка?  До смерти кохали мы  Молотова,
еще и  теперь Кагановича,  и сколько  неназванных. В  Германии --  всех
таких, и куда мельче, судили, -- у нас, напротив, ОНИ же сегодня грозят
судами,  а  иным --  сегодня!  -- ставят  памятники,  как злодею-чекисту
Берзину. Да где уж нам наказывать государственных преступников? да  не
дождаться от  них и  самого малого  раскаяния. Да  хоть бы  они прошли
через публичный моральный суд. Нет, видно поползем и так...
    А --  славные движущие  силы гласности  и перестройки?  В ряду этих
модных слов  -- нет  слова  о_ч_и_щ_е_н_и_е.  И вот  в новую  гласность
кинулись  и  все  грязные  уста,  которые  десятилетиями   обслуживали
тоталитаризм.  Из каждых  четырех трубадуров  сегодняшней гласности  --
трое недавних  угодников брежневщины,  -- и  кто из  них произнес слово
СОБСТВЕННОГО  раскаяния  вместо  проклятий  безликому  "застою"?  И  с
вузовских гуманитарных  кафедр поныне  самоуверенно вещают  все те же,
кто  десятилетиями  оморачивал   студентам  сознание.  Десятки   тысяч
образованцев у нас огрязнены лицемерием, переметчивостью, -- и мы ни от
кого не ждем раскаяния, и весь этот душевный гной пусть так и  тянется
с нами в будущее?
    А  --  душетлительная казарменная  "дедовщина"  для наших  сыновей?
Разве это изгладится когда-нибудь с них?
    А всеобщая озлобленность наших людей друг ко другу? -- просто  так,
ни за что. На тех, кто ни в чем не виноват.
    Да удивляться ли и взрыву уголовной преступности -- среди тех, кому
всю их молодую жизнь были закрыты честные пути?
    У прежних русских купцов было КУПЕЧЕСКОЕ слово (сделки заключались
без  письменных контрактов),  христианские представления,  исторически
известная  размашная благотворительность,--  дождемся ли  мы такого  от
акул, взращенных в мутном советском подводьи?
    Западную Германию  наполнило облако  раскаяния --  прежде, чем  там
наступил экономический расцвет.  У нас --  и не начали  раскаиваться. У
нас надо всею гласностью нависают гирляндами -- прежние тяжелые  жирные
гроздья лжи. А мы их -- как будто не замечаем.
    Криво ж будет наше развитие.
    Хотелось  бы  подбодриться  благодетельными  возможностями Церкви.
Увы,  даже  сегодня,  когда  уже все  в  стране  пришло  в движение  --
оживление смелости  мало коснулось  православной иерархии.  (И во  дни
всеобщей нищеты  надо же  отказаться от  признаков богатства, которыми
соблазняет власть.)  Только тогда  Церковь поможет  нам в общественном
оздоровлении, когда найдет в  себе силы полностью освободиться  от ига
государства и  восстановить ту  живую связь  с общенародным  чувством,
какая  так  ярко светилась  даже  и в  разгаре  Семнадцатого года  при
выборах митрополитов Тихона и Вениамина, при созыве Церковного Собора.
Явить бы и теперь, по завету Христа, пример бесстрашия -- и не только к
государству, но и к  обществу, и к жгучим  бедам дня, и к  себе самой.
Воскресительные движения и тут, как во всей остальной жизни, ожидаются
--  и  уже начались  --  СНИЗУ, от  рядового  священства, от  сплоченных
приходов, от самоотверженных прихожан.



        "САМООГРАНИЧЕНИЕ"

    Самый  модный лозунг  теперь, и  мы все  охотно повторяем:  "права
человека".   (Хотя  очень   разное  все   имеем   в   виду.  Столичная
интеллигенция понимает: свобода  слова, печати, собраний  и эмиграции,
но многие возмущены были бы  и требовали бы запретить "права",  как их
понимает чернонародье: право иметь жилище и работать в том месте,  где
кормят, -- отчего хлынули бы миллионы в столичные города.)
    "Права человека" -- это очень хорошо, но как бы нам САМИМ  следить,
чтобы  наши  права  не  поширялись  за  счет  прав  других?   Общество
необузданных прав не может устоять в испытаниях. Если мы не хотим  над
собой насильственной  власти --  каждый должен  обуздывать и  сам себя.
Никакие конституции, законы и голосования сами по себе не сбалансируют
общества, ибо людям свойственно настойчиво преследовать свои интересы.
Большинство, если имеет власть расширяться и хватать -- то именно так и
делает.  (Это  и  губило  все  правящие  классы  и  группы   истории.)
Устойчивое   общество   может   быть   достигнуто   не   на  равенстве
сопротивлений --  но на  сознательном самоограничении:  на том,  что мы
всегда  обязаны  уступать  нравственной  справедливости.  Только   при
самоограничении  сможет   дальше  существовать   все  умножающееся   и
уплотняющееся человечество. И ни к чему было все долгое развитие  его,
если  не  проникнуться   духом  самоограничения:  свобода   хватать  и
насыщаться  есть  и  у  животных.  Человеческая  же  свобода  включает
добровольное  самоограничение  в  пользу  других.  Наши  обязательства
всегда должны превышать предоставленную нам свободу.
    Только бы удалось  -- освоить нам  дух самоограничения и,  главное,
уметь  передать его  своим детям.  Больше-то всего  самоограничение и
нужно для самого человека, для равновесия и невзмутности его души.
    И  тут --  много внутренних  возможностей. Например,  после нашего
долгого глухого  неведения --  естественен голод:  узнавать и  узнавать
правду, что же именно было с нами. Но иные уже сейчас замечают, другие
заметят  вскоре,  что  сверх того  непосильный  современный  поток уже
избыточной и мелочной информации расхищает нашу душу в ничтожность,  и
на каком-то рубеже надо самоограничиться от него. В сегодняшнем мире --
все больше разных газет, и каждая  из них все пухлей, и все  наперебой
лезут перегрузить нас. Все больше  каналов телепередач, да еще и  днем
(а  вот в  Исландии --  отказались от  всякого телевидения  хоть раз  в
неделю);    все    больше    пропагандистского,    коммерческого     и
РАЗВЛЕКАТЕЛЬСКОГО звука (нашу страну  еще и поселе измождают  долбящие
радиодинамики над просторами), -- да  как же защитить ПРАВО наших  ушей
на тишину, право наших глаз -- на внутреннее вИдение?
    Размеренный выход из полосы наших несчастий, который Россия сумеет
или не сумеет теперь  осуществить,-- трудней, чем было  встряхнуться от
татарского ига: тогда не был  сокрушен самый хребет народа, и  не была
подорвана в нем христианская вера.
    В 1754 году, при Елизавете, Петр Иванович Шувалов предложил  такой
удивительный -- ПРОЕКТ СБЕРЕЖЕНИЯ НАРОДА.
    Вот чудак?
    А ведь -- вот где государственная мудрость.



        " * ПОДАЛЬШЕ ВПЕРЁД * "

    Нельзя надеяться,  что после  нынешнего смутного  времени наступит
некое  "спокойное",  когд