а  мы  "сядем  и  подумаем",  как  устраивать
будущее. Исторический процесс -- непрерывен, и таких льготных передышек
нам  никто  "потом"   не  даст,  как   не  дали  "сесть   и  подумать"
Учредительному Собранию. И как ни  жжет сегодняшнее -- о нашем  будущем
устройстве все же надо думать загодя. (Мне же -- и возраст мой не  дает
уверенности, что я еще буду участвовать в обсуждении этих вопросов.)
    До революции народ наш в массе не имел политических  представлений
-- а  то, что  за тем  пропагандно вбивали  в нас  70 лет,  вело лишь к
одурению. Сейчас,  когда мы  двинулись к  развитию у  нас политической
жизни, уже обсуждаются и формы будущей власти,-- полезно, чтоб избежать
возможных ошибок, уточнить содержание некоторых терминов.



        "О ГОСУДАРСТВЕННОЙ ФОРМЕ"

    Освальд Шпенглер верно указывал,  что в разных культурах  даже сам
СМЫСЛ государства разный и нет определившихся "лучших" государственных
форм, которые следовало  бы заимствовать из  одной великой культуры  в
другую. А Монтескье: что каждому пространственному размеру государства
соответствует  определенная  форма  правления  и  нельзя  безнаказанно
переносить форму, не сообразуясь с размерами страны.
    Для ДАННОГО  народа, с  его географией,  с его  прожитой историей,
традициями, психологическим обликом,-- установить такой строй,  который
вел бы его  не к вырождению,  а к расцвету.  Государственная структура
должна  непременно учитывать  традиции народа.  "Так говорит  Господь:
остановитесь  на  путях  ваших и  рассмотрите  и  расспросите о  путях
древних, где путь добрый, и идите по нему." (Иерем. 6, 16).
    Народ  имеет несомненное  право на  власть, но  хочет народ  -- не
власти  (жажда ее  свойственна лишь  процентам двум),  а хочет  прежде
всего устойчивого порядка. Даже  христианский социалист Г. П.  Федотов
после опыта  1917 года  настаивал, что  власть должна  быть сильной  и
даже, писал  он: не  зависеть от  совета законодателей  и отчитываться
перед  ним  лишь  после  достаточного  срока.  (Это,  пожалуй,  уже  и
слишком.)
    Если  избрать  предлагаемый  далее  порядок  построения институтов
свободы  СНИЗУ,  при  временном сохранении  центральной  власти  в тех
формальных чертах, как  она уже существует,--  то это займет  у нас ряд
лет,  и  еще  будет  время  основательно  обсудить  здоровые   правила
государственного построения.
    О  будущем  сегодня  можно  высказываться  лишь  предположительно,
оставляя простор  для нашего  предстоящего опыта  и новых размышлений.
Окончательная  государственная  форма  (если  она  вообще  может  быть
ОКОНЧАТЕЛЬНОЙ) -- дело последовательных приближений и проб.
    Платон, за ним  Аристотель выделили и  назвали три возможных  вида
государственного устройства. Это, в нормальном ряду: монархия,  власть
одного; аристократия, власть лучших или для лучших целей; и  политейя,
власть  народа  в  малом  государстве-полисе,  осуществляемая  в общем
интересе  (мы  теперь говорим  --  демократия). Они  же  предупредили о
формах деградации каждого из этих видов, соответственно: в тиранию;  в
олигархию;  в  демократию,  власть  толпы  (мы  теперь  говорим  --   в
охлократию). Все  три формы  могут быть  хороши, если  они правят  для
общественного блага, -- и все три искажаются, когда преследуют  частные
интересы.
    С тех пор, кажется, никто  и не создал практически ничего,  что не
вошло бы в  эту схему, лишь  дополняли ее формами  конституций. И если
обминуть еще полное безвластие  (анархию, власть каждого сильного  над
каждым  слабым);  и  не   попасться  снова  в  капкан   тоталитаризма,
изобретенного в  XX веке;  то нельзя  сказать, чтоб  у нас был широкий
выбор:  по   всему  потоку   современности  мы   изберем,  несомненно,
демократию.
    Но, выбирая демократию, --  надо отчетливо понимать,  ч_т_O  именно
мы выбираем и за какую цену.  И выбираем как средство, а не  как цель.
Современный  философ Карл  Поппер сказал:  демократию мы  выбираем не
потому,  что  она  изобилует  добродетелями,  а  только  чтоб избежать
тирании.  Выбираем --  с сознанием  ее недостатков  и поиском,  как их
преодолевать.
    Хотя в наше  время многие молодые  страны, едва вводя  демократию,
тут же испытывали  и крах --  именно в наше  время демократия из  формы
государственного устройства возвысилась как бы в универсальный принцип
человеческого существования, почти в культ.
    Постараемся все же уследить точный смысл термина.



        "ЧТo ЕСТЬ ДЕМОКРАТИЯ И ЧТo НЕ ЕСТЬ"

    Алексис   Токвиль   считал   понятия   демократии   и   свободы  --
противоположными. Он  был пламенный  сторонник свободы,  но отнюдь  не
демократии. Дж. С. Милль  видел в неограниченной демократии  опасность
"тирании большинства", а для личности нет разницы, подчинилась ли  она
одиночному тирану или множественному, Г.Федотов писал, что  демократию
исказил    атеистический   материализм    XIX   века,    обезглавивший
человечество. И австрийский государственный деятель нашего века  Иозеф
Шумпетер  называл  демократию  --  суррогатом  веры  для интеллектуала,
лишенного религии. И предупреждал, что нельзя рассматривать демократию
вне страны и времени применения.
    Русский   философ  С.   А.  Левицкий   предлагал  различать:
    ДУХ ДЕМОКРАТИИ: 1) свобода личности; 2) правовое государство;
    и вторичные, необязательные  признаки  ее: 1) парламентский строй;
2) всеобщееизбирательное право. Эти два последние  принципа  совсем не
очевидны.
    Уважение  к человеческой  личности --  более широкий  принцип, чем
демократия, и вот о_н_о  должно быть выдержано непременно.  Но уважать
человеческую личность не обязательно в форме только парламентаризма.
    Однако и права личности не должны быть взнесены так высоко,  чтобы
заслонить права общества. Папа Иоанн-Павел II высказал (1981, речь  на
Филиппинах), что в случае  конфликта национальной безопасности и  прав
человека  приоритет должен  быть отдан  национальной безопасности,  то
есть целости  более общей  структуры, без  которой развалится  и жизнь
личностей.
    А президент Рональд Рейган (1988, речь в Московском  университете)
выразил так: демократия -- не столько способ правления, сколько  способ
ограничить  правительство,  чтоб  оно НЕ  МЕШАЛО  развитию  в человеке
ГЛАВНЫХ ЦЕННОСТЕЙ, которые дают семья и вера.
    У  нас  сегодня слово  "демократия"  -- самое  модное.  Как его  не
склоняют, как им не звенят, гремят (и спекулируют).
    Но не ощутимо, чтобы мы хорошо задумались над точным смыслом его.
    После  горького  опыта  Семнадцатого  года,  когда  мы  с  размаху
хлюпнулись в то, что считали демократией, -- наш видный кадетский лидер
В. А.  Маклаков признал,  и всем  нам напомнил:  "Для демократии нужна
известная политическая дисциплина народа".
    А у  нас ее  и в  Семнадцатом не  было --  и нынче  как бы  того не
меньше.



        "ВСЕОБЩЕЕ-РАВНОЕ-ПРЯМОЕ-ТАЙНОЕ"

    Когда в 1937 Сталин вводил наши мартышечьи "выборы" -- вынужден был
и  он  придать  им  вид  всеобщего-равного-прямого-тайного голосования
("четыреххвостки"),--  порядок,  который  в  сегодняшнем  мире  кажется
несомненным  как всеобщий  закон природы.  Между тем,  и после  первой
Французской революции  (конституция 1791  г.) голосование  еще не было
таковым: оставались  ограничения в  неравенства в  разных цензах. Идея
всеобщего избирательного права победила во Франции только в  революцию
1848.   В   Англии   весь  XIX   век   находились   видные  борцы   за
"конституционный  порядок"  --  такой,  который  бы  обеспечивал, чтобы
никакое  большинство  не  было  тираном  над  меньшинством,  чтобы   в
парламенте  было  представлено все  разнообразие  слоев общества,  кто
пользуется уважением  и сознает  ответственность перед  страной, -- это
была задача  сохранить устои  страны, на  которых она  выросла. С 1918
сползла ко всеобщему избирательному и Англия.
    Достоевский  считал  всеобщее-равное  голосование  "самым  нелепым
изобретением XIX века". Во всяком случае, оно -- не закон Ньютона, и  в
свойствах его разрешительно  и усумниться. "Всеобщее  и равное" --  при
крайнем   неравенстве  личностей,   их  способностей,   их  вклада   в
общественную жизнь,  разном возрасте,  разном жизненном  опыте, разной
степени укорененности  в этой  местности и  в этой  стране? То  есть --
торжество бессодержательного количества над содержательным  качеством.
И еще, такие  выборы ("общегражданские") предполагают  НЕСТРУКТУРНОСТЬ
нации: что  она есть  не живой  организм, а  механическая совокупность
рассыпанных единиц.
    "Тайное" -- тоже не украшение, оно облегчает душевную непрямоту или
отвечает, увы, нуждам  боязни. Но на  Земле и сегодня  есть места, где
голосуют открыто.
    "Прямое" (то есть депутаты любой высоты избираются прямо от нижних
избирательных урн) особенно спорно в такой огромной стране, как  наша.
Оно обрекает  избирателей НЕ  ЗНАТЬ своих  депутатов --  и преимущество
получают  более  ловкие  на   язык  или  имеющие  сильную   закулисную
поддержку.
    Все особенности избирательной системы и способов подсчета  голосов
подробнейше  обсуждались  в России  комиссиями,  партийными комитетами
весной  и летом  1917, из-за  чего Учредительное  Собрание и  упустило
время. И все демократические  партии высказались против выборов  4-х --
3-х  или  даже 2-х-степенных:  потому  что при  таких  выборах тянется
цепочка  личного  знания кандидатов,  избираемые  представители теснее
связаны со своей исходной местностью, "с местной колокольней", -- а это
лишало все  партии возможности  вставлять своих  кандидатов из центра.
Лидер кадетов  П. Н.  Милюков настаивал,  что только  ПРЯМЫЕ выборы от
БОЛЬШИХ  округов  "обеспечат   выбор  интеллигентного  и   политически
подготовленного представителя".
    Кому что нужно.

        "СПОСОБЫ ГОЛОСОВАНИЯ"


    Цель  всеобщего голосования  -- выявить  Волю Народа:  ту истинную
Волю,  которая  будет  все  направлять  лучшим  образом  для   народа.
Существует ли такая  единая Воля и  какова она? --  никто не знает.  Но
замечательно, что  приразной системе  подсчета голосов  мы узнаем  эту
волю по-разному и даже противоположно.
    Большинству у нас  сейчас не кажется  важным, как именно  устроена
система голосования, а между тем она влияет существенно.
    Состязуются  в  мире  по   крайней  мере  три  системы   подсчета:
пропорциональная, мажоритарная и абсолютного большинства.
    Пропорциональная система почти не проводится иначе, как ПО СПИСКАМ
(разумеется,  партийным): в  каждом округе  (на несколько  депутатских
мест  сразу,  так  партиям удобнее  агитировать  и  контролировать) от
каждой партии предлагается список кандидатов, И отдельный кандидат уже
тем лишен личной ответственности перед избирателями, а только --  перед
партией;   избиратели   же    лишены   выбрать   сами    определенного
представителя, кому доверяют, а выбирают только партию. (Различают две
под-системы:   "связанных   списков",   когда   избиратель   не  может
переставлять  порядок  желательности в  списке,  партия сама  отберет,
такой способ особенно применяется  при малой грамотности населения;  и
под-система   "свободных   списков",  где   избиратель   может  отдать
предпочтение кандидатам внутри списка или даже предложить свой список,
что, и правда, очень затрудняет технику подсчета. Есть третий вариант,
когда округа делятся на под-округа,  лишь с одним именем в  каждом, но
все равно затем окружная комиссия производит подсчет по партиям и,  по
пропорции, предоставляет  места именно  партиям, а  не лицам.  Во всех
случаях выбор ЛИЦ достается в основном партиям.)
    В 1917 все  партии от кадетов  до большевиков предпочитали  именно
этот  способ, и  при многокандидатных  округах. Это  усиленно одобрял
влиятельный  кадет   И.  В.   Гессен:  партиям   так  наиболее  удобно
организоваться  и  действовать,  а  "при  системе  единоличных выборов
руководящая роль нередко ускользает из рук партий"; одобрял и всем нам
известный В.  И. Ульянов-Ленин:  он назвал  "одним из  самых передовых
способов выбирать", когда выбираются  "не отдельные лица, а  партийные
представители".   Видно,   не   зря   этот   способ   ему    нравился.
Пропорциональные  выборы   по  спискам   чрезмерно  усиливают   власть
партийных инстанций,  составляющих списки  кандидатов, и  дают перевес
большим  и  организованным  партиям.  И  это  особенно  потому выгодно
партиям,  что  они  могут рассовать  своих  центральных  активистов по
дальним округам,  где те  не живут,  и так  обеспечить их избрание. На
этом  --  чтобы не  требовалось  от кандидата  жить  в своем  округе  --
особенно настаивал кадетский съезд  летом 1917: это "дает  возможность
для ЦК централизовать производство выборов". Да и все другие партии  --
на том же. Так сказать, ЦЕНТРАЛИЗОВАННАЯ ДЕМОКРАТИЯ.
    При  пропорциональной  системе  малые  меньшинства  обычно   могут
получить  какой-то  голос в  представительном  собрании, но  создается
множество парламентских фракций, и силы распыляются в раздор. Или  это
толкает партии поправлять свое положение через беспринципные  коалиции
с  изъянами  для  своей  программы --  но  лишь  бы  набрать голосов  и
захватить правительство. В  сегодняшнем мире есть  разительные примеры
такой государственной слабости и долгих правительственных кризисов.
    При  мажоритарной  системе тоже  бывают  такие противоестественные
компромиссы между  партиями, но  в виде  еще предвыборных  блоков. При
этой  системе партия  (или блок),  едва опередившая  других, получает
подавляющее число мест, а едва позади -- полный проигрыш: даже  получив
49% голосов --  бывает можно совсем  не получить парламентских  мест. А
при  неточном распределении  избирательных округов  может случиться  и
так,  что  мажоритарная  система дает  победу  меньшинству.  Так было,
например, во Франции в 1893, 1898, 1902: некоторые победившие депутаты
получили меньше  голосов, чем  побежденные; в  двух последних  случаях
совсем не были представлены в палате депутатов -- 53% избирателей.
    Зато при этой системе создается устойчивое правительство.
    Вводимая теперь у нас  система выборов по абсолютному  большинству
(для чего возможен 2-й тур)  также выталкивает мелкие партии, но  дает
возможность торговать голосами между 1-м и 2-м турами.
    При системе  двух партий,  как в  Соединенных Штатах,  независимые
кандидаты ничего не решают, избиратель несет свой голос одной из  двух
партий (обе -- с сильным партийным аппаратом и богатейшей  поддержкой).
Не сразу, не всегда в одну избирательную кампанию, но при этой системе
общественное недовольство находит выход, однако негативный: только  бы
сменить  вот  эту,  правящую,  партию  --  без  гарантии,  чтО  сделают
сменщики.
    Итак, всего лишь от  способа подсчета голосов может  ошеломительно
измениться  и   состав  правительства   иего  программа,   выражающая,
разумеется, Волю Народа.
    Но вообще и всякое голосование,  при любом способе подсчета, --  не
есть  поиск истины.  Здесь все  сводится к  численности, к  упрощенной
арифметической  идее,  к поглощению  меньшинства  большинством, а  это
опасный инструмент: меньшинство никак не менее важно для общества, чем
большинство, а  большинство --  может впасть  и в  обман. "Не следуй за
большинством на  зло, и  не решай  тяжбы, отступая  по большинству  от
правды" (Исход, 23, 2).
    К   тому  ж   избирательные  кампании   при  большой   численности
голосующих,  среди  незнакомых  избирателей,  бывают  столь  суетливы,
визгливы, да при частом  пристрастии массовых средств информации,  что
даже отвращают от себя значительную часть населения. Телевидение  хотя
и   выявляет   внешность   кандидата,   манеру   держаться,   но    не
государственные способности.  Во всякой  такой избирательной  кампании
происходит  вульгаризация  государственной  мысли.  Для  благоуспешной
власти  нужны  талант и  творчество  -- легко  ли  избрать их  всеобщим
голосованием на широких пространствах? Сама по себе -- такая система не
понуждает политических  деятелей действовать  выше своих  политических
интересов,  и  даже  наоборот:  кто  будет  исходить  из  нравственных
принципов -- легко может проиграть.
    А. Токвиль, изучая США в XIX веке, пришел к выводу, что демократия
-- это господство  посредственности. (Хотя чрезвычайные  обстоятельства
страны выдвигают и в ней сильные личности.)



        "НАРОДНОЕ ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВО"

    А   уж   пройдя   избрание   --   кандидат   становится    НАРОДНЫМ
представителем.
    Афинская демократия отвергала  всякое "представительство" как  вид
олигархии. Но она могла себе это позволить при своей малообъемности.
    Напротив, французские Генеральные  Штаты в 1789,  едва собравшись,
провели  закон,  что  отныне  каждый  депутат  есть  лишь  часть этого
коллективного собрания, КОТОРОЕ И  ЕСТЬ ВОЛЯ НАРОДА. Тем  самым каждый
депутат отсекался  от своих  избирателей и  от личной  ответственности
перед ними.
    Наши четыре  последовательных Государственных  Думы мало  выражали
собой  глубины и  пространства России,  только узкие  слои нескольких
городов, большинство  населения на  самом деле  не вникло  в смысл тех
выборов и тех партий. И  наш блистательный думец В. Маклаков  признал,
что  "воля  народа"  и  при  демократии  фикция:  за  нее  всего  лишь
принимается решение большинства парламента.
    Да  и невозможны  точные народные  наказы своим  депутатам на  все
будущие  непредвидимые  случаи.  И  --  нет  такого  импульса,  который
заставлял  бы нынешних  избранцев стать  выше своих  БУДУЩИХ выборных
интересов,  выше партийных  комбинаций и  служить только  основательно
понятым интересам  родины, пусть  (и даже  неизбежно) в  ущерб себе  к
своей партии. Делается то, что поверхностно нравится избирателям, хотя
бы по глубокому или  дальнему смыслу это было  для них зло. А  в таком
обширном  государстве,  как  наше,  тем  меньше  возможность проверять
избранцев и тем  большая возможность их  злоупотреблений. Контрольного
механизма над  ними нет,  есть только  возможность попытки  отказать в
следующем  переизбрании;   иного  влияния   на  ход   государственного
управления у народного большинства не  остается. (А ведь ни при  каком
другом представительстве  -- гражданском,  коммерческом, поверенные  не
могут  иметь  больше  прав,  чем  доверители,  и  теряют  мандат, если
выполняют его нечестно.)
    Но  и  так,  парадоксально:   при  той,  частой,  системе,   когда
правительство формируется  на основе  большинства в  парламенте, члены
этого   большинства   уже   перестают   быть   независимыми  народными
представителями,  противостоящими  правительству,  --  но  всеми силами
услужают ему и подпирают его, чтобы только оно держалось любой  ценой.
То есть: законодатели подчинены исполнительной власти.
    (Впрочем,    принцип    ПОЛНОГО    разделения     законодательной,
исполнительной и судебной  власти -- не  без спорности: не  есть ли это
распад живого государственного  организма? Все три  распавшиеся власти
нуждаются  в  каком-то  объединяющем  контроле  над  собой  --  если не
формальном, то этическом.)
    И еще: все  приемы предвыборной борьбы  требуют от человека  одних
качеств,  а  для государственного  водительства  -- совершенно  других,
ничего общего с первыми.  Редок случай, когда у  человека есть и те  и
другие, вторые мешали бы ему в предвыборном состязании.
    А  между  тем, "представительство"  становится  как бы  профессией
человека, чуть не  пожизненной. Образуется сословие  "профессиональных
политиков", для кого политика отныне -- ремесло и средство дохода.  Они
лавируют  в системе  парламентских комбинаций  -- и  где уж  там "воля
народа"...
    В большинстве парламентов  поражает -- перевес  юристов, адвокатов.
"Юрократия".  (Тем более,  что законов  такое изобилие,  их система  и
юридическая процедура  так сложны,  что рядовой  человек становится не
сп