╤ЄЁрэшЎ√: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
у.
Неожиданно разразившийся шторм потребовал аврала для выполнения нужных
маневров. Поэтому я неожиданно появился на ступеньках трапа и крикнул вниз:
"Все наверх! Скорее!" Минуту спустя я с удивлением увидел, что по ступенькам
трапа стремительно несется мне навстречу моя команда: некоторые были в самых
несложных ночных костюмах, другие впопыхах кое-как напялили чужое платье, а
некоторые даже появились в полном штатском платье с фетровыми шляпами на
головах и с саквояжами в руках. Удивление мое сменилось громким хохотом,
когда я сообразил, что мой неожиданный зов был принят за сигнал опасности
взрыва от мины подводной лодки. Мой смех, а также погода вывели ребят из
заблуждения, и они вскоре вернулись на палубу, приняв более подходящий вид
для работы.
Северо-восточный проход [1], разумеется, был уже неоднократно пройден
до нас и для опытных мореплавателей не представляет особых трудностей.
Первое достойное упоминания затруднение постигло нас в Карском море, да и
оно быстро было преодолено. 1 сентября мы пришли на остров Диксон, где
пополнили запасы горючего, и после четырехдневного пребывания там пошли
дальше в восточном направлении. 9 сентября мы прошли мимо мыса Челюскина,
замечательного тем, что он является самым северным пунктом Азии. Здесь мы
встретили сплоченный старый лед и стали медленно подвигаться вперед по узкой
полынье, тянувшейся вдоль берега.
1 Северо-восточным проходом называется морской путь вдоль северных
берегов Евразии из Атлантического океана в Тихий. - Прим. ред.
13 сентября лед стал вовсе непроходимым, и мы принялись искать места,
где можно было бы стать на зимовку.
Однако местность здесь мало благоприятствовала нашим целям. Мы нигде не
могли отыскать защищенную со всех сторон бухту, какую нам посчастливилось
найти при плавании Северо-западным проходом. Здесь вообще не было никаких
бухт. Все наши надежды сосредоточились на двух крохотных островках, которые
до некоторой степени могли уменьшить натиск льдов, напиравших с севера на
материк. К последнему здесь было легко подойти, так как за этими островками
до самого берега тянулась полынья, но, несмотря на заманчивый вид этого
места, я все же боялся, не окажется ли оно для нас впоследствии мышеловкой.
Мы подошли к островкам с подветренной стороны и пришвартовались к
крепкому льду в 150 метрах расстояния от берега. Эту малонадежную бухту
назвали гаванью "Мод", и, несмотря на первое неблагоприятное впечатление,
нашли в ней надежное убежище на целый год.
Покончив с установкой судна, мы высадились на материк, чтобы осмотреть,
годится ли берег для устройства наших обсерваторий, помещений для собак и т.
п. Мы нашли подходящие условия и построили обсерваторию и помещение для 20
собак. Мы так торопились, что через две недели, то есть 30 сентября, все
было закончено. Теперь зима нас не пугала.
Так как удобство зимней квартиры зависит в первую очередь от
возможности укрыться от резких полярных ветров, то нашим следующим заданием
было нагрести к бортам "Мод" как можно больше снега, так что вскоре вокруг
корабля образовался высокий снежный вал, достигавший уровня палубы и круто
обрывавшийся на лед. Ради большего удобства мы спустили более полого на лед
сходню, ведшую до самых дверей кают на палубе "Мод" прямо на лед. По одной
стороне этой сходни в качестве перил был протянут трос, за который в
гололедицу можно было держаться, чтобы не упасть.
В нашей своре была собака, ожидавшая прибавления семейства. Она меня
очень любила и каждое утро, чуть только я выходил на палубу, бросалась ко
мне, чтобы приласкаться. Обычно я брал ее на руки и спускался с нею на лед,
и она сопровождала меня в моей утренней прогулке, которую я ежедневно
совершал для тренировки. Однажды утром, когда я только что взял ее на руки и
хотел уже спускаться, Якоб, сторожевой пес на "Мод", налетел на меня со всех
ног и так сильно толкнул, что я поскользнулся, сорвался со сходни, головою
вниз скатился с крутого склона и упал всей тяжестью правым плечом на лед. В
первый момент у меня зарябило в глазах. Когда я очнулся, мне кое-как удалось
принять сидячее положение, но плечо болело нестерпимо. Я не сомневался в
тяжелом переломе, что и подтвердилось впоследствии рентгеновским снимком. В
конце концов мне все же удалось вскарабкаться на палубу и протащиться до
моей каюты. Там уже Вистинг, прошедший курс первой помощи в одной из больниц
Осло, употребил все свои старания, чтобы выправить перелом. Но боль была так
жестока, что я не мог перенести прикосновения. Поэтому Вистинг прибинтовал
мне руку к туловищу, и так я пролежал в постели восемь дней. После этого я
уже начал бродить, держа руку на лямке. Но неудачи мои еще не кончились.
Злая судьба продолжала меня преследовать.
Утром 8 ноября я вышел на палубу так рано, что было еще темно почти как
ночью. От тумана свет казался еще слабее. Якоб, сторожевой пес, бросился ко
мне и, как-то особенно попрыгав и поплясав вокруг меня, скатился по мосткам
вниз и исчез на льду. Опасаясь нового падения, я не осмелился последовать
его примеру, а степенно спустился по сходне и пошел дальше вдоль корабля,
осторожно обходя попадавшиеся на пути ледяные и снежные глыбы. Очутившись
под носовой частью судна, я остановился, но не успел простоять и нескольких
секунд, как услыхал слабый звук, такой странный, что сразу насторожил уши.
Сначала звук был похож на слабое жужжание в такелаже, когда начинается
ветер. В следующий момент звук усилился, и я узнал в нем чье-то тяжелое
дыхание. Я напряженно стал всматриваться в сторону, откуда он доносился, и,
наконец, увидел Якоба, несшегося со всех ног к кораблю. В следующую секунду
позади выросла фигура громадного белого медведя, бежавшего вплотную по его
следам. Звук, услышанный мною, был не что иное, как сопение быстро
приближавшегося зверя.
Я сразу представил положение вещей. Это была медведица с медвежонком.
Якоб учуял ее и напал на малыша. Гнев матери, по-видимому, моментально
убедил Якоба, что у него есть неотложные дела на борту. Положение не лишено
известного юмора, но мне некогда было им забавляться, так как я сознавал
опасность, которая мне грозила. Увидав меня, медведица села и уставилась на
меня. Я тоже смотрел на нее. Однако думаю, что мы смотрели друг на друга с
разными чувствами. Оба мы находились на одинаковом расстоянии от сходни. Что
мне было делать? Я был один, беспомощный, владея только одной, да еще левой,
рукой. Выбора не было никакого. Я побежал как можно скорее к сходне, но
медведица сделала то же самое. Началось состязание на скорость бега между
разъяренным зверем и полукалекой. Шансы последнего были невелики. В тот
самый момент, когда я достиг сходни и хотел поспешить наверх на палубу,
медведица хорошо рассчитанным ударом лапой в спину повалила меня наземь. Я
упал прямо на сломанное плечо, лицом в снег и стал ждать конца. Но час мой
еще не настал. Якоб, который уже давно находился на палубе, вдруг вздумал
опять сбежать вниз, вероятно чтобы поиграть с медвежонком. Для этого ему
надо было пробежать мимо того места, где медведица была занята мною. Увидав
Якоба, она даже подпрыгнула высоко на воздух и бросила меня, перенеся все
свое внимание на Якоба. Я недолго раздумывал, вскочил и убежал от опасности.
Никогда за всю мою жизнь не был я так близок к смерти.
Этот случай с тех пор часто занимал меня в отношениях душевных движений
в моменты высшей опасности. Я всегда слыхал, что человек перед лицом смерти,
в последние короткие мгновения с бешеной быстротой переживает в памяти всю
свою минувшую жизнь. Однако, когда я лежал под медведицей, ожидая смерти,
мысли мои не были заняты ничем значительным. Наоборот, из всего пережитого
передо мною вдруг возникла одна сцена из лондонской уличной жизни и в связи
с нею мысль, которую в такую минуту безусловно можно было назвать пустой. А
именно - я поставил себе вопрос: сколько головных шпилек сметаются с
тротуара Риджент-стрит в Лондоне по утрам в понедельник? Почему такая
дурацкая мысль явилась мне в один из самых серьезных моментов моей жизни, -
этот вопрос я предоставляю психологам, но я с тех пор часто задумывался над
тем, как странно может реагировать человеческий мозг в момент величайшей
опасности.
Царапины на моей спине были пустячные, но я боялся, что опять сломал
себе плечо при падении; к счастью, этого не случилось. Тогда я сам прописал
себе долгий и болезненный курс лечения. Вначале я старался поднимать руку
настолько, чтобы можно было держать в ней карандаш. С этой целью я несколько
раз в день усаживался на стул, опирался на него спиной и, взяв правую руку
левой, изо всех сил моей левой руки поднимал вверх правую, повторяя с
небольшими промежутками времени эту болезненную процедуру. К концу года я
уже мог поднять правую руку до уровня моего лица, но прошло еще несколько
месяцев мучительных упражнений, прежде чем руке моей вернулись все ее
способности.
Первая возможность посоветоваться с врачом явилась лишь в 1921 году в
Сиатле. Он сделал несколько рентгеновских снимков, изучил их со вторым
врачом, после чего оба еще раз подвергли меня внимательному обследованию.
Результаты последнего их сильно поразили. Они сказали мне, что плечо мое,
судя по рентгеновским снимкам, находится в состоянии, при котором я не
должен был бы вовсе владеть рукою. Очевидно, к числу других моих
особенностей принадлежит и та, что я являюсь каким-то невозможным, но
удачным чудом медицины.
Вскоре после этого со мной произошел еще худший случай. Наша
обсерватория была небольшим помещением без окон И с очень плохой
вентиляцией. Она освещалась и отоплялась шведской патентованной лампой, в
которой керосин распылялся при помощи ручного насоса. Этот газ в момент
распыления возгорался и давал красивый и жаркий желтый свет. Я всегда
пользовался этими лампами в моих экспедициях и считаю их идеальными для этой
цели.
Однажды я пошел в обсерваторию производить наблюдения. Через короткое
время я заметил, что впадаю в сонливое состояние, сопровождаемое
ненормальным сердцебиением. Сначала я не отдавал себе в этом отчета, как не
замечаешь незначительных изменений в окружающей обстановке, когда бываешь
углублен в работу. Только спустя некоторое время я обратил внимание на эти
странные симптомы и встревожился, но тут же почувствовал, что сейчас упаду в
обморок К счастью, мне удалось дотащиться до двери и выйти на свежий воздух.
Я так и не выяснил впоследствии, то тогда, собственно, произошло -
поглотило ли пламя большую часть кислорода воздуха, или же при распылении
керосина возникла какая-то неправильность и лампа стала выделять ядовитые
газы. Как бы там ни было, но я оказался основательно отравленным, и это
очень отозвалось на моем сердце. Прошло несколько дней, прежде чем утихли
сильные сердцебиения; прошли целые месяцы, прежде чем я мог сделать
физическое усилие, не испытывая тотчас одышки, и целые годы, прежде чем я
поправился окончательно. Еще в 1922 году врачи советовали мне прекратить
исследовательскую деятельность, если я хочу остаться в живых. Невзирая на
эти советы, я остался на своем посту и еще сегодня, когда мне исполнилось 55
лет, с удовольствием готов держать пари, что с успехом могу соревноваться с
большинством молодых людей в двадцатипятилетнем возрасте.
Этот случай имел место перед Новым годом, а в феврале я был еще так
слаб, что подъем на холм 50 футов высоты поблизости от "Мод", чтобы увидеть
возвращение солнца, чуть не стоил мне жизни.
Несмотря на наступление весны, мы по-прежнему были крепко стиснуты
льдами, которые против обыкновения не вскрывались. Настало лето, а мы все
еще оставались запертыми за островками По ту сторону их простиралась
открытая вода, но как туда добраться, когда на тысячу метров тянулся толстый
береговой припай? Я вспомнил средство доктора Кука, примененное в экспедиции
"Бельгики", и распорядился просверлить пятьдесят дыр во льду на пути к
открытой воде и в каждую дыру заложить взрывчатые вещества, соединив их
между собою электрическим проводом так, чтобы все заряды взорвались
одновременно. К нашему огорчению, взрыв не имел никаких заметных для глаза
последствий. Тем не менее я был уверен, что от взрыва лед непременно должен
дать трещины, хотя мы их и не видели. Из наших навигационных таблиц я узнал,
что уровень самой высокой воды ожидался в ночь на 12 сентября. Я надеялся,
что в этот день вода поднимет лед настолько, что невидимые трещины откроются
и ледяная поверхность, кажущаяся на глаз сплошной, расколется на части.
Никогда не забуду я этой ночи на 12 сентября. Я был свидетелем одного
из самых красивых зрелищ, какие только мне приходилось наблюдать во время
моих полярных экспедиций. Небо было совершенно чисто, и сияющая луна
обливала весь снежный ландшафт сверкающим блеском. Во многих местах мы
различали белых медведей, расхаживавших по льду. Кроме луны, сверкало еще
великолепное северное сияние,
Мы стояли на палубе, очарованные красотою ночи, но нервы наши были до
крайности напряжены из-за сомнительного исхода тех упований, которые мы
возлагали на подъем воды. И вот наконец по линии взрыва раздался треск,
вскоре показались большие трещины и цельная ледяная поверхность раскололась
на куски. Мы не стали терять времени и пошли навстречу открытой воде.
После того как мы покинули эту зимовку, разыгралась трагедия,
единственная за все время моей деятельности полярного исследователя. Экипаж
"Мод" состоял из десяти человек Один из молодых матросов, Тессем, страдал
хроническими головными болями и очень хотел вернуться на родину. Желание
вполне понятное, если принять во внимание, что мы уже целый год находились в
пути, а все еще не добрались до места, откуда, собственно, должна была
начаться наша экспедиция. Нам оставалось еще покрыть несколько сотен миль к
востоку, прежде чем можно было рассчитывать встретить то северное течение, с
которым мы должны были дрейфовать к полюсу.
Поэтому я, не задумываясь, отпустил его и также не возражал, когда
Кнутсен изъявил желание сопровождать Тессема. Я даже весьма обрадовался этой
возможности отправить почту на родину. Путешествие, которое они намеревались
совершить, казалось им, так же как и нам остальным, сущей детской забавой
для таких бывалых на севере молодцов. Требовалось проехать около 800
километров по льду до острова Диксон, то есть проделать путь гораздо менее
значительный, чем мое странствование от острова Гершеля до форта Эгберт,
описанное мною в предыдущей главе. Кроме того, молодые люди обладали
преимуществом превосходного во всех отношениях снаряжения. Поэтому при нашем
уходе с места зимовки они весело махали нам на прощание, и мы махали им в
ответ, уверенные, что встретим их в Осло по возвращении. Но судьба рассудила
иначе. Одного нашли мертвым вблизи острова Диксон. Второй пропал без вести.
Бедные ребята! Оба были смелые и верные товарищи, и мы всегда будем скорбеть
об их утрате[1].
1 Специально организованными поисковыми экспедициями были обнаружены по
западному берегу Таймырского полуострова следы Тессема и Кнутсена, а затем и
останки обоих норвежцев. В 1921 году у мыса Приметного среди головешек -
остатков костра - были найдены полуобуглившиеся кости и человеческий череп.
Около этого места были разбросаны консервные банки с иностранными надписями
на них, гильзы и сломанный складной нож. В 1922 году на материковом берегу
против острова Диксон, в расстоянии от радиостанции около 4 метров, был
найден скелет человека, прикрытый полуистлевшей одеждой, в кармане которой
были найдены золотые часы с выгравированным на них именем Тессема. На том же
месте были найдены хронометр, компас, негативы, донесение Амундсена и
материалы экспедиции. Судя по этим трагическим находкам первыми были найдены
останки Кнутсена, а вторыми - Тессема. - Прим. ред.
Мы взяли курс на восток, прошли через пролив, отделяющий Новосибирские
острова от материка[1], и вышли к востоку от них в открытое море. На
следующий день, 20 сентября, мы снова наткнулись на сплоченный лед, и так
как всякое продвижение вперед казалось невозможным, мы снова пришвартовались
у кромки льда и принялись за наблюдения над направлением и характером
течения. Наблюдения установили наличие сильного течения к югу. Это, конечно,
означало, что вскоре мы начнем дрейфовать обратно к материку. Мы решили
воспользоваться первой возможностью, чтобы продвинуться вперед и искать
убежища у мыса Шелагского[2]. Но счастье опять обернулось против нас, мы
прошли не дальше острова Айона [3], где застряли во льдах 23 сентября. Мы
врезались в лед на 50 метров и начали готовиться к зимовке.
1 Пролив Дмитрия Лаптева. - Прим. ред.
2 Мыс Шелагский - восточный мыс Чаунской губы, расположенной на
северном берегу Чукотского полуострова. - Прим. ред.
3 Остров Айон находится в северо-западной части Чаунской губы. - Прим.
ред.
Вскоре мы открыли, что на острове есть туземцы, и приобрели у чукчей,
как называются эти первобытные жители Сибири, большое количество оленьего
мяса на зиму. Этот народ, по-видимому, находится в родстве с эскимосами
побережий Северной Америки и Гренландии, но язык у них совсем другой. Между
обоими этими родственными племенами не существует никакой связи, кроме как в
районе Берингова пролива. Там несколько эскимосов из Аляски перешли через
пролив и поселились на северном побережье Сибири. Они настолько сроднились
со своими братьями, что многие из них говорят на обоих языках. Думаю также,
что многие заключают между собою браки.
Доктор Свердруп, научный сотрудник нашей экспедиции, решил
воспользоваться нашим зимним пребыванием и отправиться на юг по Сибири с
целью собрать научные материалы о чукчах и их стране. Для этого он примкнул
к туземному племени, с которым отправился на юг, и вернулся на "Мод" лишь в
середине мая. Он написал увлекательную книгу об интересных научных
наблюдениях, собранных в этом путешествии.
Когда лед в июле взломался, я решил продолжить путь до Номе. Такое
решение было вызвано рядом весьма основательных причин. Прежде всего я хотел
пополнить наши запасы и произвести кое-какой ремонт. Во-вторых,
приобретенный нами опыт указывал, что, только достигнув Берингова пролива,
мы будем в состоянии проникнуть в область дрейфующих льдов. Наконец, сердце
у меня все еще было не в порядке, несмотря на то что со времени истории с
керосиновой лампой прошло уже больше года, и поэтому я хотел воспользоваться
случаем посоветоваться со специалистом. Плавание от Айона до Номе
совершилось без всяких препятствий, и мы прибыли туда в августе.
В Номе еще четверо людей из судового экипажа решили покинуть
экспедицию. После этого на "Мод" остались только я в качестве начальника
экспедиции, научный сотрудник доктор Свердруп, Вистинг и Олонкин. Быть
может, мы подвергались большому риску, пускаясь в плавание на таком большом
судне, как "Мод", всего с четырьмя людьми экипажа для управления судном в
случае непогоды, но все мы были люди с большим опытом, никто из нас не
боялся за себя, и действительно за все время не случилось ничего такого, что
потребовало бы помощи большего числа людей.
Единственная постигшая нас неуд
╧Ёшъы■ўхэш 