Федюнь-ке... благословение мое... Еще Ружников старшой  мне  за  якорь
рупь должон... жене пусть отдаст.
   Евтроп закрыл глаза и затих.
   - Евтропушка, милый, - взял его за руку Алексей, - очнись!
   Лысунов открыл на миг глаза, зашевелил губами.
   - Шепчет, а что? - Химков наклонился.
   - Молитву пролию... ко господу... и тому возвещу... печаль мою.
   - По умершему молится, - отшатнулся Алексей, - по себе молитву читает.
   Губы перестали шевелиться, затих навеки Евтроп, без жалоб, словно заснул.

   Алексеи перекрестился и закрыл ему глаза.
   - Седьмой богу душу отдал, - сказал он вслух. Тяжело опираясь  на  багор,
Химков отошел от умершего.
   - Что там, Алеша? - посмотрев на товарища, прервал разговор Степан.
   Махнув рукой, Химков молча примостился на льду, положив голову  в  колени
Андрея.
   - Ну-к что ж, говорю, - помолчав минуту, начал Степан, - вернемся  мы  на
землю, поедешь ты, Ваня, в город. Там Наталья  ждет.  Глядишь,  и  свадебка.
Попируем. А, Ваня?.. А там детишки  пойдут,  сынок.  Смотри,  Степаном  сына
назови, - строго добавил Шарапов, - зарок мне дал, помнишь?
   - Не верю я, Степа, что землю увижу... - начал было Иван.
   - Увидим, Иван, как бог свят, увидим! Не пало нам хорошего пути, ну-к что
ж. Не моги и думать, а там, глядишь, и Андрея женить  черед  выйдет,  небось
высмотрел девку-то себе?
   Андрей смущенно улыбался.
   - А ты, Степан,  -  спросил  Иван,  -  на  чужие  свадьбы  всегда  первый
зачинщик? А сам холостым ходишь. Не сыщешь все себе?
   Степан стал серьезным.
   - Баба гнездо любит, а я  волю...  -  с  грустью  вымолвил  он.  -  Да  и
молодость прошла, кто за меня пойдет? Девка Маланья разве? - снова шутил он.

   - Которая? - с любопытством спросил Андрей. - Наша  слободская,  Малыгина
красавица?
   - Така красава, - смеялся Степан, - что в окно глянет - конь прянет, а на
двор выйдет - три дня собаки лают.
   На сумрачных изможденных лицах мужиков показалась слабая улыбка...
   Так шли дни - холодные, безрадостные. Алексей Химков вел им  счет,  делая
зарубки на древке своего багра. Крепился старый мореход. А годы все больше и
больше давали себя знать.
   - Степа, - шептал Алексей Евстигнеевич,  корчась  по  ночам  на  льду,  -
смерть, видно, пришла, дышу чуть, тяжко, который день согреться невмочь.
   - Чуть жив, а все же не помер, - строго отвечал Степан, - бога благодари.

   - Зачем мучения терпеть! Не сегодня, потом умрешь, все равно от смерти не
спасешься, - тосковал Химков.
   - Умереть  сегодня  -  страшно,  а  когда-нибудь  -  ничего,  -  старался
разубедить его Степан. - Жизнь надокучила, а к смерти не привыкнешь, не своя
сестра... Сломила тебя жизнь, Алеша, - помолчав, сказал он, - жив останешься
- в кормщики не ходи: и лодью и людей сгубишь. - Шарапов вздохнул. - А  ведь
раньше кремень был - не человек.
   - И так тяжко, а тут вши. Живьем скоро съедят,  -  жаловался  юровщик.  -
Смотри. - Химков вытащил из-под воротника горсть  копошащихся  паразитов.  -
Люди из терпенья вышли. Свербит все.
   - Ну-к что ж. Была бы голова, а вши будут. Божье творенье, куда денешься,
- расчесывая под малицей грудь, не сдавался Степан, - отпарим в бане.
   Прошла  еще  неделя.  Еще  отмучились   четверо.   Остальные   лежали   в
полузабытьи. Мало кто мог двигаться, сделать несколько шагов.  Уже  не  пели
погребения над мертвыми, не хватало сил. Были бы  морозы  -  многих  бы  еще
недосчитались зверобои за эти дни. Но, к счастью, пал теплый  ветер,  отошла
погодка. Однако дни стояли пасмурные, серые. Часто налегал туман, моросило.
   -  Расскажи,  Степушка,  бывальщину,  утешь,  милый,  -  попросил   Семен
Городков.
   - Утешь, Степан, - раздались еще голоса, - не откажи.
   - Рассказать разве? - Степан задумался. - Погоди, ребяты, вспомню.
   Кто мог, собрались все. Мужики хотели  послушать  Степана,  хоть  немного
отвлечься, позабыть льды, голод, страдания.
   - Ну-к что ж, расскажу вам про слово русского кормщика. Давно  это  было.
Еще дед мой, помню, рассказывал. - Степан откашлялся. - Шел  кормщик  Устьян
Бородатый на промысел, - полилась  его  негромкая  речь.  -  Встречная  вода
наносила лед. Тогда Устьяновы кочи тулились у  берега.  Довелось  ему  ждать
попутную воду у Оленины. Здесь олений пастух бил Устьяну  челом,  жаловался,
что матерый медведь пугает оленей. Устьян  говорит:  "Самоединушко,  некогда
нам твоего медведя добывать: вода не ждет. Но иди к медведю сам и скажи  ему
русской речью: "Русский кормщик повелевает  тебе  отойти  в  твой  удел.  До
оленьих участков тебе дела нет".
   В тот же час большая вода сменилась на убыль, и Устьяновы кочи  тронулись
в путь. - Степан подобрал ноги, сел поудобнее. Посмотрел на мужиков.
   - А олений пастух, - снова начал он, - пошел  в  прибрежные  ропаки,  где
полеживал белый ошкуй. Ошкуй видит человека, встал на задние  лапы.  Пастух,
мало не дойдя, выговорил  Устьяново  слово:  "Русский  кормщик  велит  тебе,
зверю, отойти в твой удел. До оленьих участков тебе, зверю, дела нет".
   Медведь это дело  отслушал  с  молчанием,  повернулся  и  пошел  к  морю.
Дождался попутной льдины, сел на нее и отплыл в повеленные места ?.
   Степан умолк. Молчали зверобои.
   - Хорошо, да мало, - нарушил тишину Семен Городков. - Еще  бы,  Степушка,
рассказал.
   - Нет, не могу, други, не идут из души слова, - жалобно ответил Степан.
   Мужики,  поблагодарив  рассказчика,  с  сожалением  разбрелись  по  своим
местам.
   Степан Шарапов был такой же, как прежде: веселый, неунывающий, с  доброй,
отзывчивой душой.
   Время пощадило его.  Степан  был  молод  с  виду,  только  голова  совсем
белая... Еще на Груманте, в страшную голодную зиму, пошел он  один  добывать
зверя для больных товарищей, провалился в разводье и чуть не замерз; тогда и
поседели волосы у Степана. Небольшого роста, сухощавый, легкий на  ногу,  он
всегда  успевал  быть  там,  где  нужны  теплое,   приветливое   слово   или
товарищеская помощь.
   На  четырнадцатый  день  скитаний  разъяснило.  Солнышко  светило  как-то
особенно весело. А дни и ночи опять стали морозные. Тела умерших закоченели.
Синие, с желтыми  пятнами  лица  покойников  неподвижно  глядели  в  звезды.
Мертвые лежали голые, вплотную друг к  другу.  Одежду  надели  оставшиеся  в
живых.
   Давно умер Василий Зубов. Заблудившийся во льдах песец успел обкусать ему
нос и щеки...  Песца  мужики  словили  обманом  и  съели  целиком  вместе  с
потрохами.
   Едва сдерживая стоны, Алексей Химков полз к наторошенному по краям  льду.
Он надеялся в тихий ясный день увидеть землю. Пересиливая  себя,  искусав  в
кровь губы, юровщик забрался на вершину гряды.
   - Ребяты, - не своим голосом вскричал он, - ребяты, берег!
   Несколько мужиков из последних сил, на четвереньках  поползли  к  торосу.
Химков лежал без сознания. Подползший к нему Степан долго  оттирал  товарища
снегом.
   - Лодку бы, - прохрипел Семен Городков, - мигом бы к матерой пристали.  А
теперь что?
   Худой, страшный, он силился подняться на ноги. Мысль  о  судьбе  шестерых
малышей, оставшихся дома придавала ему силы, и Семен встал, держась за глыбу
льда.
   - А ежели восточный  ветер  падет,  -  раздался  вдруг  робкий  голос,  -
тогда...
   - Ежели да  ежели,  -  рассердился  Степан,  -  каркаешь,  словно  ворон.
Разгадай, Панфил, лучше загадку... Скажи, когда дурак умен бывает?
   Мужики молчали.
   - Не разгадать тебе, милай, - обождав немного сказал Степан. - Тогда умен
бывает, когда молчит, ась? - Степан вдруг замолк и, прикрыв  ладонью  глаза,
стал выглядывать льды.
   - Ну-к что ж,  мужики,  - обернулся он, - конец мученьям. Лодки, люди на лодках. -  Он сказал эти слова тихо,  чуть не шепотом.  - Пoтом всего прошибло, - шептал он, счастливо улы-
  _______________________________
   ? Легенда записана писателем Б. В. Шергиным.
   баясь. - Не думал живым быть, и во снах  того  не  снилось,  -  словно  в
забытьи повторял он.
   Все  произошло  так  неожиданно,  так  невероятно.  Появилась  надежда  -
воспрянул дух. Начались толки, разговоры.
   - Наволок-то знамый, - показал Степан  на  темнеющий  мысок.  -  Помнишь,
Алексей, тоже смерть рядом была? Зарок еще дали часовню сладить,  коли  живы
будем.
   Приподнявшись на локти, взглянув на берег, Химков кивнул головой.
 - Ну и как, воздвигли часовню-то? - спросил кто-то.
   - Как же от слова отступиться - богу ведь дадено! Часовня и по  сей  день
стоит. Вон она, вон чернеет.
   Зверобои связали поясами багры и, надев на конец чью-то малицу, стали  ею
помахивать.
   Наступил отлив, показались  разводья.  Люди  на  лодках  стали  грести  к
льдине: они давно видели знак, ждали воду.
   Мужиков,  и  живых  и  мертвых,   случившиеся   зверобои   перевезли   на
долгожданную землю. Живых сволокли в баню, а мертвых похоронили.
   Несколько дней отсиживались мужики в теплой избе,  понемногу  привыкая  к
пище. Жизнь медленно овладевала ослабевшими телами.
   Алексей Химков все эти дни не вставал  с  полатей.  Он  надрывно  кашлял,
хватаясь худыми руками за грудь; дрожа, кутался в овчину; вдруг ему делалось
жарко, он задыхался, просил открыть дверь, остудить избу...
   На Никиту весеннего день выдался теплый, погожий. Солнышко,  проникшее  в
поварню через маленькое оконце, взбодрило старого юровщика. Он, кряхтя, слез
с полатей, помолился на икону Николы-чудотворца, покровителя мореходов,  сел
на лавку и позвал старшего сына.
   - Прости меня, сынок, - с грустью глядя на Ивана, сказал он, -  не  сумел
тебе свадьбу справить, а теперь и вовсе не в силах. Да и ты  ослаб,  отощал,
сгибнешь во льдах, ежели внове
   на промысел выйдешь. - Старик перевел дыхание. - А  в  силу  войдешь,  на
Грумант под-кормщиком иди, Амос Кондратьевич завсегда тебя примет, вернешься
и свадьбу справишь... Не  сумлевайся,  Иван,  подождет  Наталья,  -  заметил
Химков, увидев в глазах сына сомнение, - подождет, - повторил он.  -  Ну,  а
ежели ждать не  похочет,  плюнь,  не  томись.  На  такой  сударыне  мореходу
жениться - и дня в покое не жить.
   Иван, склонив голову и потупив глаза, почтительно слушал отцовы слова.
   - Оправишься дома-то, - снова  начал  Алексей  Евстигнеевич,  -  в  город
поезжай. А мы с Андрюхой сами управимся, авось  не  пропадем...  Степан  мне
вчера говорил, с тобой на Грумант пойдет,  охота  ему  помочь  свадьбу  тебе
справить.
   Ночью Ивану приснился сон.  Будто  идет  он  один  в  бескрайной  снежной
тундре. Идет тяжело, еле ноги  переставляет  в  глубоком  снегу.  Торопится,
томится душой. Откуда ни возьмись, навстречу  бешено  катит  тройка  вороных
лошадей.  Весело  звенят  бубенцы.  Все  ближе   тройка,   и   видит   Иван:
разукрашенные лошади  и  сани  наряжены  в  цветы,  в  ленты.  "Свадьба",  -
догадался он. Встрепенулось сердце; еще тяжелее стало на душе Ивана.  Тройка
мчится мимо, покрикивает ямщик, храпят горячие лошади...
   Взглянул на невесту и пошатнулся - это Наталья.
   "Ванюшенька, спаси! - отчаянно кричит девушка, протягивая к нему руки.  -
Спаси, ненаглядный мои!"
   Иван рванулся, хотел прыгнуть в сани, выхватить Наталью, но вдруг ушел по
плечи в снег... Хотел он закричать, но голоса не было.
   Жених в лохматой волчьей шубе и бобровой шапке  оглянулся  и  с  ухмылкой
бросил Ивану горсть золотых монет.
   Заскрипев зубами, Химков проснулся и, вскочив, дико глядел на закопченные
стены поварни, на сидевших рядом товарищей.
   - Во снах что привиделось? - участливо спросил  Степан,  тронув  Ваню  за
плечо. - И спал-то немного, с воробьиный нос всего, а вопил да вертелся - не
приведи бог.
   - Мало спал, да много во сне видел, - с  тоской  ответил  Иван,  стараясь
вспомнить лицо жениха. - И сейчас сердце унять не могу...  Беда  с  Натальей
приключилась...
   Не смыкая глаз до утра, ворочался на полатях Ваня,  раздумывая,  как  ему
быть, но придумать ничего не мог.
   Утром за окнами  поварни  заскрипел  снег,  послышались  громкие  голоса.
Выбежав во двор, мужики увидели десятка два оленьих упряжек.  Это  кочевники
ехали в Старую  слободу  за  припасами.  Несказанно  обрадовались  зверобои,
быстро договорились с добродушными ненцами, всегда готовыми услужить хорошим
людям, и в полдень быстрые олени помчали их домой.

   Глава седьмая
   ОБМАНУТАЯ

   Ровно через час Петр Малыгин на  паре  серых  откормленных  лошадок  лихо
подкатил к дому вдовы Лопатиной.
   - Эй, хозяйка, - затарабанил он кнутовищем  в  дверь,  -  выходи,  лошади
поданы.
   - Остолоп неумытый, - сразу отозвалась старуха, выскочив  на  крыльцо.  -
Чего стучишь, двери поломать хочешь? Сама вижу, не слепая чать. Наградил бог
дурака силой, а ума то и нет.
   - Ну, ну... Вишь ты, - пятясь к саням, забормотал  ошарашенный  ямщик.  -
Ничего не содеялось твоим дверям-то.
   Аграфена Петровна вынесла из дома два  небольших  узелка,  позвала  дочь,
закрыла на тяжелый замок двери и, перекрестив дом, полезла в сани.
   Хмурясь, Малыгин усадил поудобнее закутанную в две  шубы  старуху,  помог
Наталье, спрятал под сиденье узлы и, причмокнув, дернул вожжи.
   Проехав почти весь город, Петряй остановил лошадей у  небольшого,  совсем
еще нового дома. Здесь была лавка; на одном окне вместе  с  копченым  сигом,
выставленным напоказ, лежали гвозди и подковы, красовались цветистые платки.
На другом - топоры вместе с косами и граблями.  Сапоги  и  валенки  окружали
штуку черного сукна. Над окнами было выведено  корявыми  буквами:  "Торговое
заведение".
   Малыгин покосился  на  старуху.  Задремавшая  было  Лопатина  очнулась  и
смотрела на него бессмысленными со сна глазами.
   - Подковок купить надобно, - буркнул Петряй, резво слезая с передка. - Не
в пример прочим, здеся подковы хороши.
   Время шло, ямщик не показывался. Старуха стала терять  терпение.  Наконец
дверь распахнулась, и  в  клубах  пара  показался  Малыгин,  держа  за  руку
раскрасневшуюся толстую девку.
   Увидев разгневанное лицо Аграфены Петровны, Малыгин заторопился.
   - Прощайте, Марфа Ивановна, как ворочусь, перво-наперво к  вам.  -  Он  с
неохотой выпустил руку девицы и, оправляя на ходу пояс, направился к саням.
   - Ты что, тесто с хозяйкой ставил, а? - набросилась старуха. - Безбожник,
подковки надоть купить, - передразнила она, высовываясь из  саней.  -  Вижу,
вижу, подковала тебя хозяйка-то. У, толстомясая! -  Лопатина  посмотрела  на
девку. -  Постой,  постой,  парень,  -спохватилась  она,  пробежав  быстрыми
глазками по дому. - А ну, скажи, молодец, чей дом-то?
   - Чей? Марфы Ивановны Мухиной,  собственный  дом-с,  -  залезая  в  сани,
ответил Малыгин.
   - Мухиной... Марфутки? Ха-ха! - ехидно засмеялась старуха. - А не  братца
ли моего Аристарха, а? О прошлом годе  строен...  он  самый...  и  петух  на
крыше. - Лопатина презрительно  сжала  губы.  -  Вот  ужо  в  скиты  придем,
расскажу отцу нарядчику, кто к нему в огород  повадился.  Шерстка-то  не  по
рылу, молодец.
   Услышав занозистые речи Лопатиной, девка, подбоченясь и сверкнув глазами,
собиралась вступить в бой.
   - Мамынька, - вмешалась Наталья, - зачем зазря людей обижаете?
   Малыгин, кинув испуганный взгляд на крыльцо, вскочил с маху на облучок  и
полоснул кнутом лошадей.
   Застоявшиеся  лошади  рванули,  санки,  заскрипев  на   морозном   снегу,
помчались вперед.
   - Воля ваша, а только понапрасну стращаете, Аграфена Петровна. - Ей-богу,
говорить-то вашему братцу не о чем, - обернулся Малыгин к старухе. -  Других
легко судим, а себя забываем...
   Закрыв глаза, старуха молчала.
   По Петербургскому тракту ехали хорошо: дорога накатанная,  санки  легкие.
Лихих людей бояться не приходилось: Малыгин то и дело обгонял длинные обозы,
идущие в столицу, разъезжался с резвыми почтовыми тройками, встречал  пустые
розвальни с мужиками, возвращавшимися с базаров и ярмарок.
   Весна этот год запаздывала. Несмотря на март, погода держалась  морозная,
ветреная. Однако в крытом возке Лопатиным было тепло: Наталью грело  молодое
сердечко, а старуха подбадривала себя любимой наливочкой.
 В Каргополе Малыгин запряг лошадей гусем и снял войлочный верх саней. Сам он уселся верхом на передовую, пегую кобылку. Выехав из города, ямщик свернул с большой дороги и вез Лопатиных по зимнему пути. Там, где можно, дорога шла по замерзшим озерам и речкам, а больше - прямиком, в дремучем лесу. Ямщик часто нагибался, вглядываясь в едва заметною нить санного следа, узкая дорожка извивалась между деревьями, то теряясь из глаз, то вновь неожиданно появляясь.
   Укутавшись в две овчинные шубы, обвязавшись пуховыми  платками,  Аграфена
Петровна спокойно спала.
   На заезжих  дворах,  пригубив  любимой  наливочки,  Лопатина  до  хрипоты
торговалась за каждый грош, ругала хозяев за нетопленую избу, за  грязь,  за
тараканов, за клопов, беспокоивших ее по ночам. Но стоило Аграфене  Петровне
очутиться  в  санях,  она,  удобно  примостившись  в  мягком  сене,  тут  же
безмятежно засыпала.
   Прошло еще три дня в дороге. Как-то, остановившись на ночлег в деревушке,
стоящей как раз на полпути от скита, Малыгин вошел в избу, где расположилась
старуха.
   - Дале одним ехать опасно, - вертя в руках кнут,  сказал  он,  -  не  без
лихих людей лес, за лошадей боюсь... ежели что - головы не сносить от Еремея
Панфилыча. Волки опять-таки. Ехать одному не стоит.
   - О лошадях печешься? - набросилась на него  старуха.  -  А  ежели  время
волочить будем, прознает Наталья, не захочет  в  скит  ехать  -  тогда,  мил
человек, что запоешь? За Наталью Еремей Панфилыч вовсе тебя со свету сживет.
Лошадей  поминаешь,  -  презрительно  сощурилась  Аграфена  Петровна,  -   а
главное-то и забыл.
   Малыгин долго чесал в затылке, переминался с ноги на ногу,  но  возразить
бойкой старухе не смог.
   Утром,  поминая  Аграфену  Петровну  черным  словом,  он   надел   тулуп,
подпоясался, запряг лошадей и, посадив в сани Лопатиных, повез их дальше.
   День был солнечный, светлый, ласковый.
   - Мамынька, ах, мамынька, смотрите, как красиво! - то и дело  вскрикивала
Наталья, любуясь лесными великанами, покрытыми искрящимся на солнце снегом.
   Но старуху Лопатину трудно было расшевелить. После  крепкой  наливки  она
отвечала мычанием да густым храпом.
   - Мамынька, - вдруг встрепенулась Наталья, -  скоро  мы  в  обрат  будем?
Ванюшка-то по зимней дороге в город собирался. Пешком, говорил, пойду,  а  к
егорьеву дню буду.
   - Не заблудится без тебя Иван, - отрезала старуха, - подождет, не  велика
пташка. Вспомнишь мое слово - приедет,  а  денег-то  нетути;  опять  свадьбу
отложит. Насидишься в девках, милая, с таким женихом.
   У Аграфены Петровны чесался язык с перцем вспомянуть Химкова, да  боялась
она: не дай бог Наталья догадается - все прахом пойдет.
   - Ну и пусть, - горячо ответила девушка, - десять лет милого буду  ждать,
раз слово дала. Лишь бы он меня не забыл... Скучно без Ванюшки, мамынька,  -
пожаловалась она, - сердце изболелось.
   Старуха сердито посмотрела на дочь.
   - Сухая любовь только крушит, милая. Однако жди, дело твое,  неволить  не
стану.
   - Спасибо, мамынька, - Наталья с благодарностью посмотрела на мать.  -  И
Ванюшка спасибо скажет, всю жизнь не забудем.
   Петр Малыгин давно понял  всю  подноготную  старухиной  затеи.  Он  жалел
девушку, но вмешиваться в окладннковские дела боялся.
   Услыхав краем уха разговор Лопатиных, он в сердцах про себя  стал  ругать
Аграфену Петровну.
   "Ну и старуха, ведьма, - думал он, трясясь на жесткой спине кобылы.  -  А
дочка несмышленыш - "мамынька" да "мамынька". Такой бы  мамыньке  камень  на
шею да в прорубь. Дите  родное  продает.  Гадюка!  И  почему  на  свете  так
устроено, - рассуждал он, - где любовь, там и напасть?"
   Наташа радовалась, глядя на закиданный глубоким  снегом  лес,  на  белок,
скакавших с ветки на ветку, на всякую птицу... Все ее восхищало, все ей было
интересно, куда и  зачем  она  едет,  Наташа  не  знала,  Аграфена  Петровна
обманула ее, сказав,  что  дядя,  старец  Аристар