е заплесневели, - с готовностью ответил  он,  -  и
мистер Эванс решил от них избавиться. А кстати, и от нас тоже. Кроме того,
она, быть может, нас покормит, чем сэкономит ему деньги. Как  ты  думаешь,
покормит, а, Кэрри?
   - Просить не смей, - предупредила его Кэрри, но  он  только  высунул  в
ответ язык и побежал вниз по тропинке. Днем в лесу было не страшно.
   Раскрасневшаяся Хепзеба повернулась к ним от плиты, на  которой  что-то
кипело и булькало, и, улыбаясь, словно в появлении Кэрри и Ника  именно  в
эту минуту не было ничего удивительного, первым делом сказала:
   - А я как раз накрываю на стол. Ничего особенного  у  нас  нет,  только
жареная свинина и яблочный пирог, но вы, наверное, порядком  проголодались
в такой холодный день. Альберт, поставь еще два прибора.
   От необыкновенно  вкусного  запаха  жареной  свинины  у  Кэрри  потекли
слюнки, но она попыталась отказаться:
   - Нет, нет, что вы! Вы ведь не рассчитывали на нас, правда?
   - Откуда ты знаешь, что не рассчитывали? - возразил  Альберт.  -  Я  же
сказал тебе, что она колдунья. Кроме того,  она  любит  кормить  других  и
считает, что люди только для этого и существуют. Порой  мне  кажется,  что
она видит перед собой не лица, а  только  пустые  желудки,  которые  нужно
наполнить.
   - Не обращайте на него внимания, - посоветовала Хепзеба. - Какой мистер
Умник-Разумник!  Снимайте  ваши  пальтишки,  не  то   на   обратном   пути
замерзнете.
   Подарку она обрадовалась.
   - Передайте мистеру Эвансу спасибо. Мистер Джонни любит лимонные  вафли
больше других. Посмотрите, мистер Джонни, что вам принесли ребятишки.
   Он прятался в углу кухни, прикрыв  лицо  руками  и  поглядывая  на  них
сквозь растопыренные пальцы.
   - Это все вам, мистер Джонни, - ласково сказал Ник.
   И тот медленно двинулся вперед, улыбаясь своей односторонней улыбкой  и
тихо кулдыкая от удовольствия.
   - Я ведь обещал, что мы снова придем, - добавил Ник.
   Обед был чудесный. Кэрри съела по две порции каждого  блюда,  а  Ник  -
даже по три. Наконец они отвалились от стола, разгоряченные,  как  вынутые
из печи пироги, с тугими, как барабаны, животами.
   - Пойду-ка я проведаю миссис Готобед, - сказала Хепзеба. - А вы, мистер
Джонни, поухаживайте за нашими гостями.
   - Кулдык-кулдык. - Он слез со стула и с надеждой посмотрел на Ника.
   - Вы хотите сказать, что приглашаете нас помочь  вам  доить  корову?  -
спросил Ник.
   Мистер Джонни засмеялся и захлопал в ладоши.
   Они вышли во двор. Было холодно.
   - Температура, по-видимому, упала ниже нуля, - заметил  Альберт,  когда
они бежали через двор к сараю и конюшне.
   В сарае уже усаживались на  ночлег,  взъерошив  перья,  чтобы  им  было
теплее,  куры;  старая  лошадь  и  тучная,  с  ласковыми  глазами   корова
херефордской породы содержались в конюшне.
   - Раньше у Готобедов было первоклассное стадо, - сказал Альберт.  -  Их
быки славились на  весь  мир.  Но  в  тридцатые  годы  Готобеды  обеднели,
разорились, играя в азартные игры, давая балы и путешествуя  за  границей,
как рассказывала Хепзеба, и в конце концов  им  пришлось  продать  большую
часть земельных угодий и шахту. Теперь у них осталось  всего  два  луга  и
одна корова. И нет денег даже на ремонт старого генератора, поэтому  мы  и
сидим при керосиновых лампах. А городской сетью пользоваться  не  можем  -
живем слишком далеко.
   - Кулдык-кулдык, - возбужденно закулдыкал мистер Джонни.
   - Мистер Джонни хочет показать свою корову, - объяснил Ник. - Это  ваша
корова, мистер Джонни?
   - Кулдык-кулдык.
   Мистер  Джонни  уселся  на  скамеечку,  прижавшись  щекой  к  толстому,
лоснящемуся коровьему боку, и принялся за дойку.  Корова  чуть  помахивала
хвостом и переступала с ноги на ногу. Мистер Джонни что-то прокулдыкал,  и
она, повернув к нему свою красивую голову, тихонько замычала.
   - В следующем месяце у нее будет теленочек, -  объявил  Альберт.  -  Вы
когда-нибудь видели, как рождается теленок?
   Покончив с дойкой, они начали собирать яйца,  еще  теплые,  в  гнездах,
которые были и в сарае, и на конюшне, и, аккуратно укрытые, под изгородью.
Мистер Джонни знал каждое гнездо и с гордостью показывал, где искать.
   - Он даже знает, в какое время дня несется каждая  курица.  Это  просто
поразительно. Куры для него что люди. Хепзеба говорит, что, если  показать
ему перо, он скажет, у какой курицы оно выпало.
   Мистер Джонни взял яйца и ведро с пенящимся  молоком  и  пошел  в  дом.
Темно-красное солнце проглядывало сквозь вершины  деревьев,  а  их  голоса
эхом разносились по долине, когда они остались кататься по льду на  пруду,
который прежде  служил  для  купания  и  водопоя  лошадей.  Кэрри  сначала
боялась, что Альберт станет  смеяться  над  тем,  что  они  так  по-детски
развлекаются,  но  ему,  по-видимому,  разбегаться  и  скользить  по  льду
доставляло не меньше удовольствия, чем  Нику.  Он  хохотал,  спотыкаясь  и
падая, и никак не хотел уходить, даже  когда  она  сказала,  что  им  пора
домой.
   Мальчики остались во дворе, а она пошла попрощаться с Хепзебой. Хепзебы
не было ни в кухне, ни в  кладовой,  где  мистер  Джонни  обтирал  яйца  и
укладывал их в  корзинки.  В  доме  было  уже  темно,  и  в  холле  горела
керосиновая лампа. Кэрри заглянула в потонувшую во тьме библиотеку,  но  и
там никаких следов Хепзебы не было. Она подождала минуту,  а  потом  стала
подниматься  по  тщательно  натертой  дубовой  лестнице,  но  на   полпути
остановилась. Где-то наверху кто-то плакал. Плакал не от боли,  а  тихо  и
ровно, словно слезы эти были вызваны  страшным  и  безнадежным  отчаянием.
Такой тоски Кэрри еще никогда не доводилось слышать. Она замерла в страхе,
а когда на площадке появилась Хепзеба, ее охватил стыд; она не имела права
подслушивать.
   - А, это ты, Кэрри, - сказала Хепзеба.
   Голос у нее был тихим и мягким. Завораживающий голос, вспомнила Кэрри и
подняла глаза.
   У Хепзебы в руках была свеча, и в  ее  свете  глаза  Хепзебы  сияли,  а
медные  волосы,  разметавшись  по  плечам,  отливали  шелком.  "Прекрасная
колдунья", - подумала Кэрри, и сердце у нее  так  застучало,  что  Хепзеба
неминуемо должна была услышать этот стук. А если услышит,  то  заглянет  к
Кэрри в душу своими колдовскими глазами и поймет, что Кэрри известно,  кто
плачет, и что она помнит слова мистера Эванса, который сказал: "Моя родная
сестра, бедняжка, лежит там беспомощная, во власти этой женщины!"
   Хепзеба спускалась по лестнице.
   - Кэрри, милая, не бойся. Это всего лишь...
   Но Кэрри не хотела слушать. Она сказала громко, стараясь заглушить стук
собственного сердца:
   - Я не боюсь, Хепзеба. Я поднялась только попрощаться  и  поблагодарить
вас за чудесный день.


   День этот и вправду был чудесным,  и  Ник  всю  дорогу  домой  распевал
придуманные им  самим  глупые,  немелодичные  песни:  "Мы  были  в  Долине
друидов, и видели мистера Джонни, и слышали, как он кулдыкает, а потом  мы
доили корову и ели на обед жареную свинину..."
   Он пел, а Кэрри молчала. Тягостное чувство, которое было исчезло, снова
завладело ею, свинцовой  тяжестью  тесня  грудь.  Ничего  дурного  она  не
совершила, но ей казалось, что  совершила.  Не  обязательно  нужно  что-то
натворить, гнет возникает даже тогда, когда знаешь о  чем-то  дурном.  Она
поняла, зачем мистер Эванс послал Хепзебе  вафли,  знала,  что  он  хочет,
чтобы она, Кэрри, стала шпионкой, чтобы смотрела во все глаза, и, по  всей
вероятности, помимо ее собственного желания так и получается. Она казалась
себе подлой и низкой, и, кроме того, ее пугало, что, когда они придут,  он
спросит у нее про мисс Грин. Вдруг он скажет:  "Я  и  так  знаю,  что  там
происходит, а ты выведала  что-нибудь  новое?"  Ничего  она,  конечно,  не
выведала, а если бы и выведала, то скорей бы умерла, чем сказала  ему,  но
вдруг он догадается, что ей кое-что известно? Вдруг подвергнет ее пыткам и
заставит сказать?
   Но когда они пришли домой, он почти с  ними  не  разговаривал.  Он  был
опять в плохом настроении, молчалив, и,  когда  Ник  сказал,  что  Хепзеба
благодарит за вафли, он только буркнул в ответ что-то неразборчивое. Кэрри
решила, что он ждет, пока Ник ляжет спать.  Вдруг,  когда  Ник  уснет,  он
войдет в спальню, наклонится над ней и спросит; "Ну, девочка, как там  моя
сестра?"
   Она лежала без сна до тех пор, пока он не поднялся наверх, но он прошел
мимо их спальни, не останавливаясь, и она услышала, как закрылась  за  ним
дверь и заскрипели пружины, когда он сел на кровать, чтобы снять  башмаки.
Может, он решил подождать до следующего раза, решила она, чего спешить...
   Нет, по-видимому, ничего он не ждал. Не задавал  никаких  вопросов,  не
интересовался, чем они занимались в гостях и что видели. Ни в этот раз, ни
в следующий и ни в какой другой...
   Пока Кэрри наконец не стало ясно, что все это выдумано ею самой, плоды,
так сказать, ее собственной  фантазии,  которые,  по  мере  того  как  шли
недели, все больше и больше представлялись ей сном. Страшным кошмаром, уже
почти забытым...



7

   Январь был очень снежным.  У  тети  Лу  простуда  затянулась,  как  она
выражалась, и ей пришлось перебраться к приятельнице, которая жила в  чуть
большем городке  по  соседству.  Провела  она  там  четыре  дня,  и  в  ее
отсутствие Кэрри  хозяйничала  сама.  Мистер  Эванс  выразил  недовольство
только один раз, когда сгорела картошка, а вернувшейся домой  тете  Лу  он
заявил:
   - Тебе в жизни не научиться так готовить, как готовит эта девочка.
   Кэрри потрясла его грубость, но тетя Лу, по-видимому, не обиделась. Она
чувствовала себя гораздо лучше, почти не кашляла и, хозяйничая  у  себя  в
кухне, тихо напевала.
   Пришел февраль, и в Долине друидов родился теленок. Появился он на свет
воскресным днем, и Кэрри с Альбертом и Ником видели,  как  это  произошло.
Корова долго мычала, мистер Джонни, кулдыкая, что-то тихо  ей  говорил,  а
когда стали видны маленькие копытца,  принялся  потихоньку  их  тянуть.  И
вдруг их восхищенным взорам предстал на удивление крупный теленок, который
через несколько минут поднялся на тонкие, вихляющиеся ножки. Глаза,  такие
же кроткие и рыжевато-коричневые,  как  у  матери,  были  опушены  у  него
густыми ресницами.
   - В жизни не видел ничего более интересного,  -  заявил  потом  Ник.  -
Какая красота!
   - Только не говори мистеру Эвансу, что ты видел, как родился теленок, -
посоветовала Кэрри.
   - Почему?
   - Потому.
   - Но я же видел, правда? И ознобыши у меня почти пропали, - похвастался
Ник, - благодаря той волшебной мази, которую мне дала Хепзеба.
   - Никакая она не волшебная,  просто  приготовлена  из  разных  трав,  -
возразила Кэрри, хотя вовсе не была в этом убеждена. - И не говори тете Лу
про мазь. Она думает, что тебе помогли те  теплые  перчатки,  которые  она
подарила.
   - Я знаю, - ответил Ник и улыбнулся мягкой и радостной улыбкой. - Я так
ей и сказал, глупая ты балда. Ты что, считаешь меня дураком?


   Февраль сменился мартом, и в школу вернулся Альберт. Хотя он был старше
Кэрри всего на полтора года, тем не менее уже учился в старшем  классе,  а
иногда мистер Морган, местный священник, занимался  с  ним  индивидуально,
ибо он оказался самым способным среди выпускников. Но он вовсе не важничал
по этому поводу и отнюдь не пренебрегал обществом  Кэрри  и  Ника  даже  в
присутствии других. Его, по-видимому, не смущал  тот  факт,  что  Ник  был
намного младше его. Появляясь на спортивной площадке начальной  школы,  он
кричал: "Привет, Ник!", словно Ник был его однокашником.
   - Не понимаю, какое значение имеет возраст людей, - ответил  он,  когда
Кэрри сказала ему, что девочки из ее класса находят это странным.  -  Люди
либо дружат, либо нет. Ник мне друг, и Хепзеба  тоже,  и  миссис  Готобед,
хотя она совсем старая.
   Наступил апрель, и Кэрри познакомилась с миссис Готобед. В первый  день
пасхальных каникул мистер Джонни  повел  Ника  в  горы  смотреть,  как  на
острове в маленьком озере гнездятся чайки. Они часто ходили на  экскурсии,
о чем-то без умолку болтая. Иногда Ник понимал, что говорит мистер Джонни,
иногда, чтобы подразнить Кэрри, только делал вид, но им всегда было  очень
хорошо друг с другом, гораздо лучше, чем в ее компании, понимала Кэрри  и,
хотя не обижалась на них,  тем  не  менее  порой  чувствовала  себя  очень
одиноко. Альберт сидел в библиотеке, читал, потому что должен  был  прийти
мистер Морган дать ему дополнительный урок по греческому языку, а  Хепзеба
была занята на кухне, и ей было не до Кэрри. Кэрри  притулилась  у  плиты,
притворяясь, будто ей нравится сидеть и размышлять, но Хепзеба все поняла.
Подняв глаза от подноса, на который она поставила серебряный чайник, чашку
с блюдцем из самого тонкого фарфора и положила несколько ломтиков хлеба  с
маслом, она сказала:
   - Что с тобой, мисс? С чего это ты губы надула? Нечем  заняться?  Тогда
пойди посиди с миссис Готобед. Я поставлю на поднос еще одну чашку,  и  ты
сможешь попить чай вместе с ней.  -  Заметив  испуг  на  лице  Кэрри,  она
улыбнулась: - Не бойся, она не кусается.
   Миссис Готобед была внизу, в  комнате,  где  Кэрри  прежде  не  бывала:
светлая, красивая гостиная с позолоченными стульями  и  в  зеркалах.  Одно
кресло было придвинуто к камину, в котором шумно потрескивали дрова, и  на
нем сидела миссис Готобед. Сначала Кэрри не решалась  даже  посмотреть  на
нее, но когда  наконец  подняла  взгляд,  то  увидела  не  страшную,  злую
старуху, а просто пожилую даму с высокой прической из серебряных  волос  и
бледным от болезни лицом. Она протянула к Кэрри тонкую  руку  с  пальцами,
унизанными слишком свободными кольцами, и сказала:
   - Садись, девочка. Вот сюда, на табуретку. Дай-ка  я  посмотрю  в  твои
глаза. Альберт утверждает, что они похожи на изумруды.
   Кэрри вспыхнула и, выпрямив спину, села на табуретку.
   - О людях судят не по внешности, а по делам, -  заметила  Хепзеба.  Она
поставила поднос на низкий столик и вышла, оставив их вдвоем.
   Миссис Готобед улыбнулась, и лицо ее сморщилось, как папиросная бумага.
   - Хепзеба считает, что внешность не имеет  большого  значения,  но  она
ошибается. Тебе нравится мое платье?
   На ней было бальное платье, красное,  вышитое  по  корсажу  серебряными
цветами, с длинной и широкой юбкой.
   - Очень  красивое,  -  ответила  Кэрри,  хотя  ей  показалось  странным
надевать такое платье днем.
   Миссис Готобед разглаживала складки на юбке, и шелк тихо шуршал.
   - Мой муж подарил мне это платье сразу после свадьбы, - сказала она.  -
Мне купили его в Париже, и  я  часами  стояла  перед  зеркалом,  пока  его
прилаживали на мою фигуру. У меня  была  такая  тонкая  талия,  какой,  по
словам портних, им не приходилось видеть. Мистер Готобед мог обхватить ее,
соединив большие и указательные пальцы обеих рук. Ему  нравилось  покупать
мне платья, он купил мне двадцать девять бальных платьев - я прожила с ним
двадцать девять лет, - по платью в год, и все они до сих пор висят у  меня
в шкафу. Каждый раз, когда мне удается встать с постели, я  надеваю  новое
платье. Я хочу успеть до смерти еще раз надеть их все.
   И пока она рассказывала, ее тонкие руки,  не  переставая,  разглаживали
шелк. "Она безумная, - решила Кэрри, - совсем безумная..."
   - Разливай чай, дитя, - продолжала миссис Готобед, - а я расскажу  тебе
про мои платья. У меня есть  зеленое  шифоновое  с  жемчугом  вокруг  шеи,
голубое  парчовое  и  серое  шелковое,  отделанное  розовыми   страусовыми
перьями. Оно больше всех нравилось моему мужу, поэтому  я  приберегаю  его
напоследок. Он говорил, что в нем я похожа на королеву. Налей  мне  в  чай
чуть-чуть молока и, пожалуйста, сложи вместе два кусочка хлеба.
   Глаза у нее были бесцветные и  навыкате.  "Как  у  мистера  Эванса",  -
подумала Кэрри, но, кроме этого, в ней не было ничего, чем  она  могла  бы
походить на сестру лавочника. В таком туалете, в этой красивой комнате.
   - Хотите джема? - спросила Кэрри. - Хепзеба сварила его из черники.
   - Нет, дитя, спасибо. - Миссис Готобед посмотрела на Кэрри  бесцветными
глазами мистера Эванса и добавила: - Значит, ты живешь у моего  брата?  Да
поможет тебе бог!
   Кэрри выпрямилась.
   - Мне нравится мистер Эванс, - услышала она собственный голос.
   -  В  таком  случае  ты  единственная  в  своем  роде.   Мой   брат   -
неприветливый, злой и бесчестный человек. А как ты ладишь с  моей  младшей
сестрой Луизой?
   - Тетя Лу очень милая, - ответила Кэрри.
   Она посмотрела на унизанные кольцами пальцы миссис Готобед с  длинными,
похожими на когти ногтями - пальцы держали чашечку из тонкого фарфора -  и
вспомнила маленькие, красные от воды руки тети Лу,  которые  мыли  посуду,
терли полы и чистили картофель.
   - Милая, но глупая, - сказала миссис Готобед.  -  Всего  боится,  иначе
давным-давно ушла бы от него. До конца своих дней она будет позволять  ему
помыкать ею. А тобой он тоже помыкает?
   Кэрри решительно покачала головой.
   - И ты его не боишься? В таком случае, пожалуйста, передай ему  кое-что
от меня. - Она отпила чай и так долго и задумчиво смотрела  в  огонь,  что
Кэрри решила, что она забыла про нее. Кэрри  успела  съесть  весь  хлеб  с
маслом и дочиста выскребла блюдечко с джемом из черники, прежде чем миссис
Готобед перевела на нее взгляд и заговорила медленно и отчетливо.
   - Когда я умру, - сказала она, - ты передашь ему от меня, что я его  не
забыла. Я не забыла, что он мой родной брат, хотя  порой  бываешь  гораздо
больше обязана чужим людям. Что я сделала то, что сделала, только  потому,
что считала это справедливым, а вовсе не для  того,  чтобы  причинить  ему
зло. - Поставив чашку на  стол,  она  тихонько  рассмеялась,  а  глаза  ее
заблистали, как блестят под водой бесцветные камешки. - Только обязательно
подожди, пока меня положат в гроб. Не то  он  явится  сюда,  будет  топать
ногами и кричать, а у меня на это нет сил. - Помолчав, она спросила: -  Ты
поняла, что я тебе сказала?
   Кэрри кивнула, но это была ложь. Она ничего не поняла, но признаться  в
этом ей было стыдно. Ее  смущали  и  сама  миссис  Готобед,  и  ее  манера
спокойно  рассуждать  о  смерти,  словно  об  отдыхе:   "Когда   я   поеду
отдыхать..."
   Кэрри не могла оторвать глаз от собственных рук, а уши у нее пылали. Но
миссис Готобед больше ничего не сказала, и, когда Кэрри наконец осмелилась
взглянуть на нее, оказалось, что она  лежит  в  кресле,  а  голова  у  нее
скатилась набок. Она лежала так неподвижно, что  Кэрри  засомневалась,  не
умерла ли она,  но,  когда  вскочила,  чтобы  бежать  и  позвать  Хепзебу,
заметила, что грудь у миссис Готобед мерно колышется, а значит, она просто
спит. Тем не менее Кэрри выбежала из комнаты  и  помчалась  через  холл  в
кухню.
   - Хепзеба! - крикнула она, и Хепзеба подошла к ней, с минуту держала ее
в своих объятиях, потом подняла ее подбородок и заглянула  ей  в  лицо.  -
Ничего не случилось, - заикаясь, сказала Кэрри. - Она заснула.
   Хепзеба кивнула, ласково погладив ее по щеке, и сказала:
   - Тогда я, пожалуй, схожу к ней, а ты побудь здесь с Альбертом.
   - Испугалась? - спросил сидящий у огня Альберт, когда Хепзеба ушла.
   - Нет, - ответила Кэрри. Но поскольку она на самом деле испугалась,  то
сейчас рассердилась на Альберта. - Я решила, что она  умерла,  и  все  это
из-за тебя. Еще тогда, когда мы пришли к вам в первый раз, ты мне  сказал,
что она умирает. А с тех пор прошло несколько месяцев.
   - Она умирает, - подтвердил Альберт. - Ты  хочешь  сказать,  что  я  не
должен был говорить тебе об этом?
   Кэрри сама не знала, что она имела в виду.
   - Она не должна об этом говорить, - ответила она.
   - Почему? - удивился Альберт. -  Лично  для  нее  это  имеет  некоторое
значение.
   - Это страшно, - сказала Кэрри. - И она страшная. Похожа на привидение.
Надевает все эти бальные платья, зная, что умирает!
   - Когда она их  надевает,  они  вселя