ил вокруг хижины, когда ездовые собаки уже  спали,
и первому же запоздалому гостю Скотта пришлось отбиваться от него палкой
до тех пор, пока на выручку не прибежал сам хозяин. Но Белый Клык вскоре
научился отличать воров от честных людей, понял, как много значат поход-
ка и поведение.
   Человека, который твердой поступью шел прямо к дверям, он не  трогал,
хотя и не переставал зорко следить за ним, пока дверь не  открывалась  и
благонадежность посетителя не получала подтверждения со стороны хозяина.
Но тот, кто пробирался крадучись,  окольными  путями,  стараясь  не  по-
пасться на глаза, - тот не знал пощады от Белого Клыка и пускался в пос-
пешное и позорное бегство.
   Уидон Скотт задался целью вознаградить Белого Клыка за  все  то,  что
ему пришлось вынести, вернее - искупить грех, в котором человек был  по-
винен перед ним. Это стало для Скотта делом принципа, делом совести.  Он
чувствовал, что люди остались в долгу перед Белым Клыком и долг этот на-
до выплатить, - и поэтому он старался проявлять к Белому Клыку как можно
больше нежности. Он взял себе за правило ежедневно и подолгу  ласкать  и
гладить его.
   На первых порах эта ласка вызывала у Белого Клыка одни лишь  подозре-
ния и враждебность, но мало-помалу он начал находить в ней удовольствие.
И все-таки от одной своей привычки Белый Клык никак  не  мог  отучиться:
как только рука человека касалась его, он начинал рычать и не умолкал до
тех пор, пока Скотт не отходил. Но в этом рычании появились новые нотки.
Посторонний не расслышал бы их, для него рычание Белого Клыка оставалось
по-прежнему выражением первобытной дикости, от которой у человека  кровь
стынет в жилах. С той дальней поры, когда Белый Клык жил с матерью в пе-
щере и первые приступы ярости овладевали им, его горло огрубело от рыча-
ния, и он уже не мог выразить свои чувства по-иному. Тем не менее чуткое
ухо Скотта различало в этом свирепом реве новые  нотки,  которые  только
одному ему чуть слышно  говорили  о  том,  что  собака  испытывает  удо-
вольствие.
   Время шло, и любовь, возникшая из склонности, все  крепла  и  крепла.
Белый Клык сам начал чувствовать это, хотя и бессознательно. Любовь  да-
вала знать о себе ощущением пустоты, которая настойчиво, жадно требовала
заполнения. Любовь принесла с собой  боль  и  тревогу,  которые  утихали
только от прикосновения руки нового бога. В эти минуты  любовь  станови-
лась радостью - необузданной радостью, пронизывающей все существо Белого
Клыка. Но стоило богу уйти, как боль и  тревога  возвращались  и  Белого
Клыка снова охватывало ощущение пустоты, ощущение голода, властно требу-
ющего утоления.
   Белый Клык понемногу находил самого себя. Несмотря на свои зрелые го-
ды, несмотря на жесткость формы, в которую он был отлит жизнью, в харак-
тере его возникали все новые и новые черты. В нем зарождались  непривыч-
ные чувства и побуждения. Теперь Белый Клык вел себя совершенно  по-дру-
гому. Прежде он ненавидел неудобства и боль и всячески старался избегать
их. Теперь все стало иначе: ради нового бога Белый Клык часто терпел не-
удобства и боль. Так, например, по утрам, вместо того  чтобы  бродить  в
поисках пищи или лежать где-нибудь в укромном уголке, он проводил  целые
часы на холодном крыльце, ожидая появления Скотта. Поздно вечером, когда
тот возвращался домой, Белый Клык оставлял теплую нору, вырытую в сугро-
бе, ради того, чтобы почувствовать прикосновение дружеской  руки,  услы-
шать приветливые слова. Он забывал о еде - даже о еде, - лишь бы  побыть
около бога, получить от него ласку или отправиться вместе с ним в город.
   И вот склонность уступила место любви. Любовь затронула в  нем  такие
глубины, куда никогда не проникала склонность. За любовь Белый Клык пла-
тил любовью. Он обрел божество, лучезарное божество, в присутствии кото-
рого он расцветал, как растение под лучами солнца. Белый  Клык  не  умел
проявлять свои чувства. Он был уже немолод и слишком  суров  для  этого.
Постоянное одиночество выработало в нем сдержанность. Его  угрюмый  нрав
был результатом долголетнего опыта. Он не умел лаять и уже не  мог  нау-
читься приветствовать своего бога лаем. Он никогда не лез ему на  глаза,
не суетился и не прыгал, чтоб доказать свою любовь, никогда  не  кидался
навстречу, а ждал в сторонке, - но ждал всегда. Любовь эта  граничила  с
немым, молчаливым обожанием. Только глаза, следившие за каждым движением
хозяина, выдавали чувства Белого Клыка. Когда же хозяин смотрел на  него
и заговаривал с ним, он смущался, не зная, как выразить  любовь,  завла-
девшую всем его существом.
   Белый Клык начинал приспосабливаться к новой жизни. Так он понял, что
собак хозяина трогать нельзя. Но его властный характер заявлял о себе; и
собакам пришлось убедиться на деле в превосходстве своего нового вожака.
Признав его власть над собой, они уже не доставляли ему  хлопот.  Стоило
Белому Клыку появиться среди стаи, как собаки уступали ему дорогу и  по-
корялись его воле.
   Точно так же он привык и к Мэтту, как к собственности хозяина.  Уидон
Скотт сам очень редко кормил Белого Клыка, эта  обязанность  возлагалась
на Мэтта, - и Белый Клык понял, что пища, которую  он  ест,  принадлежит
хозяину, поручившему Мэтту заботиться о нем. Тот же самый Мэтт  попробо-
вал как-то запрячь его в нарты вместе с другими собаками. Но эта попытка
потерпела неудачу, и Белый Клык  покорился  только  тогда,  когда  Уидон
Скотт сам надел на него упряжь и сам сел в нарты. Он понял:  хозяин  хо-
чет, чтобы Мэтт правил им так же, как и другими собаками.
   У клондайкских нарт, в отличие от саней, на которых ездят на  Маккен-
зи, есть полозья. Способ запряжки здесь тоже совсем другой. Собаки бегут
гуськом в двойных постромках, а не расходятся веером. И здесь, на  Клон-
дайке, вожак действительно вожак. На первое место ставят самую  понятли-
вую и самую сильную собаку, которой боится и слушается вся упряжка.  Как
и следовало ожидать. Белый Клык вскоре занял  это  место.  После  многих
хлопот Мэтт понял, что на меньшее тот не согласится. Белый Клык сам выб-
рал себе это место, и Мэтт, не стесняясь в выражениях,  подтвердил  пра-
вильность его выбора после первой же пробы. Бегая целый день в  упряжке,
Белый Клык не забывал и о том, что ночью надо сторожить хозяйское добро.
Таким образом, он верой и правдой служил Скотту, и у того во всей упряж-
ке не было более ценной собаки, чем Белый Клык.
   - Если уж вы разрешите мне высказать свое мнение, - заговорил  как-то
Мэтт, - то доложу вам, что с вашей стороны было очень умно дать  за  эту
собаку полтораста долларов. Ловко вы провели Красавчика Смита, уж не го-
воря о том, что и по физиономии ему съездили.
   Серые глаза Уидона Скотта снова загорелись гневом, и он сердито  про-
бормотал: "Мерзавец!"
   Поздней весной Белого Клыка постигло большое горе: внезапно, без вся-
кого предупреждения, хозяин исчез. Собственно говоря, предупреждение бы-
ло, но Белый Клык не имел опыта в таких делах и не знал, чего надо ждать
от человека, который укладывает свои вещи в  чемоданы.  Впоследствии  он
вспомнил, что укладывание вещей предшествовало отъезду хозяина, но тогда
у него не зародилось ни малейшего подозрения. Вечером  Белый  Клык,  как
всегда, ждал его прихода. В полночь поднялся ветер; он укрылся от холода
за хижиной и лежал там, прислушиваясь сквозь дремоту, не  раздадутся  ли
знакомые шаги. Но в два часа ночи беспокойство выгнало его из-за хижины,
он свернулся клубком на холодном крыльце и стал ждать дальше.
   Хозяин не приходил. Утром дверь отворилась, и на крыльцо вышел  Мэтт.
Белый Клык тоскливо посмотрел на погонщика: у него не было другого  спо-
соба спросить о том, что ему так хотелось знать. Дни шли за днями, а хо-
зяин не появлялся. Белый Клык, не знавший до сих пор, что такое болезнь,
заболел. Он был плох, настолько плох, что Мэтту пришлось в конце  концов
взять его в хижину. Кроме того, в своем письме к хозяину  Мэтт  приписал
несколько строк о Белом Клыке.
   Получив письмо в Серкле, Уидон Скотт прочел следующее:
   "Проклятый волк отказывается работать. Ничего не ест. Совсем приуныл.
Собаки не дают ему проходу. Хочет знать, куда вы девались, а я  не  умею
растолковать ему. Боюсь, как бы не сдох".
   Мэтт писал правду. Белый Клык затосковал, перестал есть, не отбивался
от налетавших на него собак. Он лежал в комнате на полу около печки, по-
теряв всякий интерес к еде, к Мэтту, ко всему на  свете.  Мэтт  пробовал
говорить с ним ласково, пробовал кричать - ничего не действовало:  Белый
Клык поднимал на него потускневшие глаза, а потом снова ронял голову  на
передние лапы.
   Но однажды вечером, когда Мэтт сидел за столом и читал, шепотом  бор-
моча слова и шевеля губами, внимание его  привлекло  тихое  повизгивание
Белого Клыка. Белый Клык встал с места, навострил уши, глядя на дверь, и
внимательно прислушивался. Минутой позже Мэтт услышал шаги. Дверь  отво-
рилась, и вошел Уидон Скотт. Они поздоровались. Потом Скотт огляделся по
сторонам.
   - А где волк? - спросил он и увидел его.
   Белый Клык стоял около печки. Он не бросился вперед, как это  сделала
бы всякая другая собака, а стоял и смотрел на своего хозяина.
   - Черт возьми! - воскликнул Мэтт. - Да он хвостом виляет!
   Уидон Скотт вышел на середину комнаты и подозвал Белого Клыка к себе.
Белый Клык не прыгнул к нему навстречу, но сейчас  же  подошел  на  зов.
Движения его сковывала застенчивость, но в глазах появилось какое-то но-
вое, необычное выражение: чувство глубокой любви засветилось в них.
   - На меня, небось, ни разу так не взглянул, пока вас не было, -  ска-
зал Мэтт.
   Но Уидон Скотт ничего не слышал. Присев на корточки перед Белым  Клы-
ком, он ласкал его - почесывал ему за ушами, гладил шею и  плечи,  нежно
похлопывал по спине. А Белый Клык тихо рычал в  ответ,  и  мягкие  нотки
слышались в его рычании яснее, чем прежде.
   Но это было не все. Каким образом радость помогла найти выход  глубо-
кому чувству, рвавшемуся наружу? Белый Клык вдруг вытянул  шею  и  сунул
голову хозяину под мышку; и, спрятавшись так, что на виду оставались од-
ни только уши, он уже не рычал больше и прижимался к хозяину все  теснее
и теснее.
   Мужчины переглянулись. У Скотта блестели глаза.
   - Вот поди ж ты! - воскликнул пораженный  Мэтт  Потом  добавил:  -  Я
всегда говорил, что это не волк, а собака. Полюбуйтесь на него!
   С возвращением хозяина, научившего его любви, Белый Клык быстро  при-
шел в себя. В хижине он провел еще две ночи и день,  а  потом  вышел  на
крыльцо. Собаки уже успели забыть его доблести, у них осталось в памяти,
что за последнее время Белый Клык был слаб и болен, - и  как  только  он
появился на крыльце, они кинулись на него со всех сторон.
   - Ну и свалка! - с довольным видом пробормотал Мэтт, наблюдавший  эту
сцену с порога хижины. - Нечего с ними церемониться, волк! Задай им  как
следует. Ну, еще, еще!
   Белый Клык не нуждался в поощрении.  Приезда  любимого  хозяина  было
вполне достаточно - чудесная буйная жизнь снова забилась в его жилах. Он
дрался, находя в драке единственный выход для своей радости.  Конец  мог
быть только один - собаки разбежались, потерпев поражение,  и  вернулись
обратно лишь с наступлением темноты, униженно и  кротко  заявляя  Белому
Клыку о своей покорности.
   Научившись  прижиматься  к  хозяину  головой.  Белый  Клык  частенько
пользовался этим новым способом выражения своих чувств. Это был  предел,
дальше которого он не мог идти. Голову свою он оберегал больше  всего  и
не выносил, когда до нее дотрагивались. Так велела ему  Северная  глушь:
бойся капкана, бойся всего, что может причинить боль. Инстинкт требовал,
чтобы голова оставалась свободной. А теперь, прижимаясь к хозяину. Белый
Клык по собственной воле ставил себя в совершенно беспомощное положение.
Он выражал этим беспредельную веру, беззаветную покорность хозяину и как
бы говорил ему: "Отдаю себя в твои руки. Поступай со мной, как знаешь".
   Однажды вечером, вскоре после своего возвращения, Скотт играл с  Мэт-
том в криббедж на сон грядущий.
   - Пятнадцать и два, пятнадцать и четыре, и еще двойка... -  подсчиты-
вал Мэтт, как вдруг снаружи послышались чьи-то крики и рычание.
   Переглянувшись, они вскочили из-за стола.
   - Волк дерет кого-то! - сказал Мэтт.
   Отчаянный вопль заставил их броситься к двери.
   - Посветите мне! - крикнул Скотт, выбегая на крыльцо.
   Мэтт последовал за ним с лампой, и при свете ее они увидели человека,
навзничь лежавшего на снегу. Он закрывал лицо и шею руками, пытаясь  за-
щититься от зубов Белого Клыка. И это была не  лишняя  предосторожность:
не помня себя от ярости. Белый Клык старался во что бы то ни стало  доб-
раться зубами до горла незнакомца; от рукавов куртки,  синей  фланелевой
блузы и нижней рубашки у того остались одни клочья,  а  искусанные  руки
были залиты кровью.
   Скотт и погонщик разглядели все это в одну секунду. Скотт схватил Бе-
лого Клыка за шею и оттащил назад. Белый Клык рвался с рычанием,  но  не
кусал хозяина и после его резкого окрика быстро успокоился.
   Мэтт помог человеку встать на ноги. Поднимаясь, тот отнял руки от ли-
ца, и, увидев зверскую физиономию Красавчика  Смита,  погонщик  отскочил
назад как ошпаренный. Щурясь на свету. Красавчик Смит огляделся по  сто-
ронам. Лицо у него перекосило от ужаса, как только он взглянул на Белого
Клыка.
   В ту же минуту погонщик увидел, что на снегу что-то лежит. Он  поднес
лампу поближе и подтолкнул носком сапога стальную цепь и толстую палку.
   Уидон Скотт понимающе кивнул головой. Они не произнесли ни слова. По-
гонщик взял Красавчика Смита за плечо и повернул к себе спиной. Все было
понятно. Красавчик Смит припустил во весь дух.
   А хозяин гладил Белого Клыка и говорил:
   - Хотел увести тебя, да? А ты не позволил? Так, так, значит,  просчи-
тался этот молодчик!
   - Он, небось, подумал, что на него вся преисподняя  кинулась,  -  ух-
мыльнулся Мэтт.
   А Белый Клык продолжал рычать; но мало-помалу шерсть у него на  спине
улеглась, и мягкая нотка, совсем было потонувшая в этом злобном рычании,
становилась все слышнее и слышнее.


   Часть пятая

   ГЛАВА ПЕРВАЯ
   В ДАЛЬНИЙ ПУТЬ

   Лето носилось в воздухе. Белый Клык почувствовал беду еще задолго  до
того, как она дала знать о своем приближении. Весть о грядущей  перемене
какими-то неведомыми путями дошла до него. Предчувствие зародилось в нем
по вине богов, хотя он и не отдавал себе отчета в том, как и почему  это
случилось. Сами того не подозревая, боги выдали свои намерения собаке, и
она уже не покидала крыльца хижины и, не входя в комнату, знала, что лю-
ди что-то затевают.
   - Послушайте-ка! - сказал как-то за ужином погонщик.
   Уидон Скотт прислушался. Из-за двери доносилось тихое тревожное  пос-
куливание, похожее скорее на сдерживаемый плач. Потом стало слышно,  как
Белый Клык обнюхивает дверь, желая убедиться в том, что бог его все  еще
тут, а не исчез таинственным образом, как в прошлый раз.
   - Чует, в чем дело, - сказал погонщик.
   Уидон Скотт почти умоляюще взглянул на Мэтта, но слова его  не  соот-
ветствовали выражению глаз.
   - На кой черт мне волк в Калифорнии? - спросил он.
   - Вот и я то же самое говорю, - ответил Мэтт. - На кой черт вам  волк
в Калифорнии?
   Но эти слова не удовлетворили Уидона Скотта; ему показалось, что Мэтт
осуждает его.
   - Наши собаки с ним не справятся, - продолжал Скотт. - Он их всех пе-
регрызет. И если даже я не разорюсь окончательно на одни штрафы, полиция
все равно отберет его у меня и разделается с ним по-своему.
   - Настоящий бандит, что и говорить! - подтвердил погонщик.
   Уидон Скотт недоверчиво взглянул на него.
   - Нет, это невозможно, - сказал он решительно.
   - Конечно, невозможно, - согласился Мэтт. - Да  вам  придется  специ-
ального человека к нему приставить.
   Все колебания Скотта исчезли. Он радостно кивнул. В наступившей тиши-
не стало слышно, как Белый Клык тихо поскуливает, словно сдерживая плач,
и обнюхивает дверь.
   - А все-таки здорово он к вам привязался, - сказал Мэтт.
   Хозяин вдруг вскипел:
   - Да ну вас к черту, Мэтт! Я сам знаю, что делать.
   - Я не спорю, только...
   - Что "только"? - оборвал его Скотт.
   - Только... - тихо начал погонщик, но вдруг осмелел и не  стал  скры-
вать, что сердится: - Чего вы так взъерошились? Глядя на вас, можно  по-
думать, что вы так-таки и не знаете, что делать.
   Минуту Уидон Скотт боролся с самим собой, а потом сказал уже  гораздо
более мягким тоном:
   - Вы правы, Мэтт. Я сам не знаю, что делать. В том-то вся и беда... -
И, помолчав, добавил: - Да нет, было бы чистейшим безумием взять  собаку
с собой.
   - Я с вами совершенно согласен, - ответил Мэтт, но  его  слова  и  на
этот раз не удовлетворили хозяина.
   - Каким образом он догадывается, что вы уезжаете, вот чего я не  могу
понять! - как ни в чем не бывало продолжал Мэтт.
   - Я и сам этого не понимаю, - ответил Скотт, грустно покачав головой.
   А потом наступил день, когда в открытую дверь хижины Белый Клык  уви-
дел, как хозяин укладывает вещи в тот самый проклятый чемодан. Хозяин  и
Мэтт то и дело уходили и приходили, и мирная жизнь хижины была нарушена.
У Белого Клыка не осталось никаких сомнений. Он уже давно чуял  беду,  а
теперь понял, что ему грозит: бог снова готовится к бегству. Уж если  он
не взял его с собой в первый раз, то, очевидно, не возьмет и теперь.
   Этой ночью Белый Клык поднял вой - протяжный волчий вой.  Белый  Клык
выл, подняв морду к безучастным звездам, и изливал им свое горе так  же,
как в детстве, когда, прибежав из Северной глуши, он не нашел поселка  и
увидел только кучку мусора на том месте, где стоял прежде вигвам  Серого
Бобра.
   В хижине только что легли спать.
   - Он опять перестал есть, - сказал со своей койки Мэтт.
   Уидон Скотт пробормотал что-то и заворочался под одеялом.
   - В тот раз тосковал, а уж теперь, наверное, сдохнет.
   Одеяло на другой койке опять пришло в движение.
   - Да замолчите вы! - крикнул в темноте Скотт. -  Заладили  одно,  как
старая баба!
   - Совершенно справедливо, - ответил погонщик,  и  у  Скотта  не  было
твердой уверенности, что тот не подсмеивается над ним втихомолку.
   На следующий день беспокойство и страх Белого Клыка только усилились.
Он следовал за хозяином по пятам, а когда Скотт заходил в хижину, торчал
на крыльце. В открытую дверь ему были видны вещи, разложенные на полу. К
чемодану прибавились два больших саквояжа и ящик. Мэтт складывал  одеяла
и меховую одежду хозяина в брезентовый мешок. Белый Клык заскулил, глядя
на эти приготовления.
   Вскоре у хижины появились два индейца. Белый Клык внимательно следил,
как они взвалили вещи на плечи и спустились с холма вслед за Мэттом, ко-
торый нес чемодан и брезентовый мешок. Вскоре Мэтт вернулся. Хозяин  вы-
шел на крыльцо и позвал Белого Клыка в хижину.
   - Эх ты, бедняга! - ласково сказал он, почесывая ему за ухом и  гладя
по спине. - Уезжаю, старина. Тебя в такую даль с собой не возьмешь.  Ну,
порычи на прощанье, порычи, порычи как следует.
   Но Белый Клык отказывался рычать. Вместо этого он бросил  на  хозяина
грустный, пытливый взгляд и спрятал голову у него под мышкой.
   - Гудок! - крикнул Мэтт.
   С Юкона донесся резкий вой пароходной сирены.
   - Кончайте прощаться! Да не забудьте  захлопнуть  переднюю  дверь!  Я
выйду через заднюю. Поторапливайтесь!
   Обе двери захлопнулись одновременно, и Скотт подождал на крыльце, по-
ка Мэтт выйдет из-за угла хижины. За  дверью  слышалось  тихое  повизги-
ванье, похожее на плач. Потом Белый Клык стал глубоко, всей грудью  втя-
гивать воздух, уткнувшись носом в порог.
   - Берегите его, Мэтт, - говорил Скотт, когда они спускались с  холма.
- Напишите мне, как ему тут живется.
   - Обязательно, - ответил погонщик. - Стойте!.. Слышите?
   Он остановился. Белый Клык выл, как воют собаки над  трупом  хозяина.
Глубокое горе звучало