силился страх перед
смертью,  человек стал связывать этот  страх  с  темнотой  и  населять  ее
духами.  Я думаю, что зачатки именно такого страха перед темнотой были уже
у Людей Огня, однако причина, побуждавшая нас, Племя, прерывать наши песни
и  пляски  и  кидаться  к  пещерам,  была совсем другая,  а именно старина
Саблезубый,  львы, шакалы, дикие собаки, волки и прочие прожорливые хищные
звери.


                                 ГЛАВА XV

     Вислоухий  женился.   Это  произошло  на  вторую  зиму  после  нашего
путешествия и было весьма неожиданно. Меня он даже не предупредил. Я узнал
об этом однажды в сумерки,  поднявшись на утес и пробираясь в свою пещеру.
Я  уже  было протиснулся в  нее,  как  вдруг мне пришлось остановиться.  В
пещере для  меня  не  было места.  Ею  завладел Вислоухий со  своей женой,
которая оказалась не  кем  иным,  как  моей сестрой,  дочерью моего отчима
Болтуна.
     Я   попытался  расчистить  себе  место  силой.   Но  в  пещере  могло
поместиться только двое,  и эти двое там уже сидели.  Преимущества были не
на моей стороне,  и,  получив достаточное количество щипков и затрещин,  я
был  рад  ретироваться.  Эту  ночь,  как и  множество других,  я  провел в
расщелине, соединявшей двойную пещеру. Я знал по опыту, что тут безопасно.
Если  двое моих сородичей ускользнули здесь от  старины Саблезубого,  а  я
увернулся от Красного Глаза,  то,  казалось мне,  я  смогу,  ныряя в узкую
расщелину, спастись от любого хищного зверя.
     Однако я  забыл о  диких собаках.  Они  были  достаточно малы,  чтобы
проникнуть в любой проход, через который мог пролезть я. Однажды ночью они
выследили меня.  Если  бы  они  вошли  в  обе  пещеры  одновременно,  дело
кончилось бы  плохо.  Но,  преследуемый несколькими собаками,  я  нырнул в
расщелину и  выскочил из  соседней пещеры наружу.  Однако здесь меня ждали
остальные собаки.  Они кинулись на  меня,  по я  прыгнул на стенку утеса и
стал карабкаться вверх.  И тут одна тощая, изголодавшаяся зверюга ухватила
меня почти на  лету.  Она вцепилась зубами мне в  ляжку и  едва не стащила
меня вниз.  Думая только о  том,  чтобы не попасться всей стае,  я не стал
тратить усилий на эту тощую собаку и  продолжал лезть вверх,  а  она так и
висела, вцепившись в мою ногу.
     Когда я поднялся достаточно высоко, я мог уже заняться и собакой, тем
более что боль в  ноге сделалась нестерпимой.  И вот,  глядя,  как футах в
двенадцати внизу от  меня обезумевшая от злости стая щелкала зубами,  выла
и, постоянно срываясь, прыгала на стену, я схватил эту тощую собаку за шею
и  начал ее душить.  Это заняло много времени.  Собака свирепо царапалась,
вырывая у меня клочья волос и кожи,  тянула и дергала меня вниз,  стараясь
стащить с утеса.
     Наконец она разжала зубы и  выпустила мою ногу.  Я  поднял ее труп на
утес и  провел остаток ночи у  входа в  пещеру,  где спали Вислоухий и моя
сестра.  Но сначала мне пришлось выдержать бурю протестов со стороны своих
разбуженных соплеменников,  которые обвиняли меня в  том,  что я  лишил их
ночного отдыха.  А я все не успокаивался и хотел отомстить стае собак, все
еще  бесившихся внизу.  Время  от  времени,  как  только  они  немного там
утихали, я швырял в них камень, и они опять поднимали громкий вой. И тогда
ко мне снова отовсюду неслись обвинения и протесты разбуженного Племени. А
утром я поделился мертвой собакой с Вислоухим и его женой и несколько дней
мы знать не хотели никакой растительной пищи.
     Брак Вислоухого был не из счастливых,  но, к утешению моего друга, он
оказался не слишком продолжительным.  Пока Вислоухий был женат, мы изрядно
страдали оба,  и  он  и  я.  Я  чувствовал себя  одиноким.  Я  терпел  все
неудобства,  вызванные утратой маленькой теплой пещеры,  но  идти  жить  к
какому-нибудь другому юноше я  не хотел.  Мне кажется,  что долговременное
мое житье в одной пещере с Вислоухим стало для меня уже привычкой.
     Я мог жениться и сам,  это правда;  возможно, что я уже и женился бы,
если бы в Племени не было так мало женщин. Кстати сказать, малочисленность
женщин  проистекала скорей  всего  от  невоздержанности Красного  Глаза  -
отсюда ясно,  какую угрозу он нес существованию Племени.  Но, помимо всего
прочего, еще существовала Быстроногая, которую я никогда не забывал.
     Короче говоря,  в течение всего времени,  пока Вислоухий был женат, я
бродил  без  пристанища  и  ночевал  где  попало,  подвергаясь  постоянной
опасности и  не зная никаких удобств.  В Племени умер один мужчина,  и его
вдову увел к  себе в  пещеру другой мужчина.  Я захватил опустевшую пещеру
вдовы,  но у этой пещеры был широкий вход,  и после того, как Красный Глаз
едва не поймал меня в ней, я стал ночевать в расщелине двойной пещеры. А в
теплые летние месяцы я  подолгу не  заглядывал в  пещеры вообще,  ночуя на
дереве, близ устья топи, где я соорудил гнездо.
     Я уже отмечал,  что брак Вислоухого оказался несчастливым. Моя сестра
была дочерью Болтуна,  и  она сделала жизнь Вислоухого невыносимой.  Ни  в
одной пещере не было столько ссор и драк, как у них. Если Красный Глаз был
Синей Бородой,  то Вислоухий -  настоящим тюфяком; Красный Глаз, по-моему,
был слишком проницателен, чтобы домогаться жены Вислоухого.
     К  счастью  для  Вислоухого,   она  погибла.   В  тот  год  произошло
необычайное событие. Уже на пороге осени, когда кончалось лето, неожиданно
уродился второй урожай моркови. Эта молодая нежная морковь оказалась очень
вкусна и  сочна,  и  поляны,  где  она  произрастала,  сделались на  время
излюбленным местом кормежки Племени.  Однажды прекрасным ранним утром мы с
аппетитом там завтракали, нас было несколько десятков. Рядом со мной сидел
Безволосый,  за  ним  его отец Мозговитый и  сын Длинная Губа.  По  другую
сторону от меня были моя сестра и Вислоухий; сестра сидела рядом со мной.
     Все  случилось совершенно внезапно.  Вдруг  Безволосый и  моя  сестра
вскочили на ноги и  пронзительно вскрикнули.  В  то же мгновение я услышал
свист стрел, которые в них вонзились. Через секунду они, задыхаясь, лежали
на  земле,  а  мы  все  бросились наутек под защиту деревьев.  Одна стрела
пролетела около меня и  воткнулась в  землю,  ее  оперенный хвост дрожал и
раскачивался. Я хорошо помню, как я отпрянул от нее в сторону, хотя в этом
не было никакой нужды.  Я  испугался этой уже безвредной стрелы и отскочил
от нее, как отскакивает от пугающего ее предмета лошадь.
     Вислоухий,  бежавший вслед  за  мной,  вдруг  рухнул и  растянулся на
земле.  Стрела насквозь пронзила ему икру.  Он попробовал встать, но снова
споткнулся и упал.  Корчась и дрожа от страха, он сидел и жалобно призывал
меня на помощь.  Я  кинулся к нему.  Он показал мне на ногу со стрелой.  Я
начал было вытаскивать стрелу,  но  Вислоухому стало так  больно,  что  он
схватил меня за руку и остановил.  Рядом с нами пролетела еще одна стрела.
Другая ударилась о камень и расщепилась.  Я не стал ждать третьей. Я вновь
взялся за стрелу,  торчавшую в ноге Вислоухого,  и дернул ее изо всех сил.
Стрела вышла,  а Вислоухий завизжал от боли и бросился на меня драться. Но
через секунду мы уже снова бежали во весь дух.  Я оглянулся назад.  Старик
Мозговитый отстав ото всех,  одиноко ковылял,  спотыкаясь и прихрамывая, в
надежде спастись от смерти. Он едва не падал и однажды действительно упал,
но  стрелы его  все еще щадили.  Старик с  трудом поднялся на  ноги.  Годы
давили его  тяжелым грузом,  но  он  не  хотел умирать.  Трое  Людей Огня,
выскочивших из засады и бегущих к нему,  легко могли бы его прикончить, но
почему-то они не сделали этого. Может быть, он казался им слишком старым и
жестким. Но они были иного мнения о Безволосом и моей сестре, ибо, когда я
посмотрел на  них  из-за  деревьев,  Люди  Огня уже  разбивали им  камнями
головы. Среди этих Людей Огня был и высохший от старости хромой охотник.
     Мы  мчались по  деревьям к  пещерам -  взбудораженная,  беспорядочная
толпа,  перед  которой укрывалось в  норы  все  мелкое  лесное зверье и  с
тревожным криком взлетали птицы.  Теперь, когда непосредственная опасность
нам  уже  не  угрожала,  Длинная Губа  остановился и  поджидал своего деда
Мозговитого:  так они,  седой старец и юноша, олицетворяя собой два разных
поколения Племени -  поколение дедов и  внуков,  -  шли  рядом позади всей
толпы.
     Теперь Вислоухий вновь стал холостяком.  В  эту ночь я спал уже в его
маленькой пещере,  и  наша  совместная жизнь  началась  сызнова.  О  своей
погибшей жене Вислоухий,  казалось,  не горевал.  Во всяком случае,  он не
выказывал ни сожаления,  ни тоски по ней.  Что его сильно беспокоило,  так
это рана на ноге: прошло не меньше недели, прежде чем Вислоухий обрел свое
прежнее проворство и ловкость.
     Мозговитый был у  нас единственным стариком во  всем Племени.  Порою,
раздумывая о тех временах и пристально вглядываясь в них,  я особенно ясно
вижу  этого  старца  и  всегда  поражаюсь  сходством  между  ним  и  отцом
садовника,  который служил у  моего отца.  Отец садовника был  очень стар,
высохший,  весь в  морщинах;  когда он  смотрел на  меня своими маленькими
тусклыми глазками и что-то шамкал беззубым ртом,  клянусь,  его можно было
спутать с Мозговитым.  Меня,  ребенка, это разительное сходство прямо-таки
пугало.  Завидя,  как он ковыляет на своих костылях,  я  обычно бросался в
бегство.  Даже  седые бакенбарды этого старца я  принимал за  растрепанную
белую бороду Мозговитого.
     Как я уже сказал,  Мозговитый был у нас единственным стариком во всем
Племени.  Он являл собой редчайшее исключение. Никто из Племени не доживал
до  преклонного возраста.  Довольно  редко  доживали  и  до  средних  лет.
Насильственная смерть была общим уделом.  Все в  Племени умирали так,  как
умер мой отец,  как умер Сломанный Зуб, как только что умерли Безволосый и
моя сестра,  -  неожиданной и жестокой смертью,  полные бодрости и сил,  в
расцвете жизни.  Естественная смерть?  В те дни насильственная смерть была
естественной смертью.
     Никто из  нас не  умирал от  старости.  Я  не  знаю ни  одного такого
случая. Насильственная смерть постигла даже Мозговитого, хотя он был у нас
единственным,  кто  мог  рассчитывать на  спокойную кончину.  Какой-нибудь
несчастный случай,  повлекший серьезное повреждение,  или временная утрата
сил -  все это означало быструю смерть.  Сородичи умирали, как правило, не
на  глазах Племени,  без  каких-либо очевидцев.  Они просто исчезали.  Они
уходили утром из пещер -  и больше не возвращались.  Так или иначе все они
попадали в пасть прожорливых хищников.
     Набег Людей Огня на морковную поляну был началом конца, хотя никто из
нас не осознавал этого.  Со временем охотники с  луками стали показываться
все чаще.  Они являлись в  малом числе -  по двое,  по трое,  -  беззвучно
крадучись по лесам,  вооруженные своими летучими стрелами,  для которых не
существовало расстояния и которые сбивали добычу с самых высоких деревьев,
избавляя Людей Огня от  необходимости даже лазать на  них.  Луки и  стрелы
словно бы колоссально удлиняли мускулы Людей Огня, и эти охотники могли, в
сущности,  прыгать на расстояние сотни футов с лишним.  Это делало их куда
страшнее,  чем даже сам Саблезубый.  И, помимо того, они были очень мудры.
Они  умели говорить,  вследствие чего они  могли яснее и  четче думать,  и
вдобавок обладали навыком к объединению своих действий.
     Теперь мы,  Племя,  стали вести себя в лесу чрезвычайно осторожно. Мы
были бдительны и пугливы,  как никогда раньше. Мы уже не полагались на то,
что нас защитят и  спасут высокие деревья.  Теперь мы  не  могли позволить
себе удовольствия, сидя высоко на ветвях, дразнить хищников и хохотать над
ними.  Люди Огня были тоже хищниками,  а  их когти и клыки достигали сотни
футов в  длину,  -  ужаснее этих пришельцев для нас не было зверей во всем
нашем первобытном мире.
     Однажды утром,  еще  до  того,  как Племя разбрелось по  лесу,  среди
водоносов и всех тех, кто ушел напиться к реке, началась паника. Все Племя
бросилось к  пещерам.  Так мы в  минуту тревоги поступали всегда:  сначала
убегали,  а потом уже смотрели, что произошло. Вот и теперь: выглядывая из
пещер,  мы  сидели и  ждали,  что будет.  Через некоторое время на лужайку
перед  пещерами  осторожно  вышел  Человек  Огня.   Это  был  все  тот  же
низкорослый,  сморщенный старый охотник. Он стоял довольно долго, глядя на
нас,  осматривая наши пещеры и  окидывая взглядом сверху донизу весь утес.
Затем  он  спустился  по  тропинке  к  водопою  и  несколько минут  спустя
возвратился по другой тропинке.  И снова он стоял и смотрел на нас - долго
и внимательно.  Потом резко повернулся и пошел, прихрамывая, к лесу, а мы,
сидя в пещерах, лишь жалобно перекликались друг с другом.


                                ГЛАВА XVI

     Нашел я  ее в  знакомых местах около черничного болота,  где жила моя
мать и  где мы  с  Вислоухим соорудили свое первое убежище на дереве.  Все
произошло неожиданно.  Проходя под деревом,  я услышал памятные мне нежные
звуки и  взглянул вверх.  Это была она,  Быстроногая;  сидя на ветке,  она
болтала ногами и смотрела на меня.
     На минуту я замер на месте. Глядя на Быстроногую, я почувствовал себя
очень  счастливым.  А  затем  к этому ощущению счастья примешалось чувство
беспокойства и боли.  Я влез к ней на дерево,  но она отходила от меня  по
ветви все дальше.  Едва я настиг ее,  как она прыгнула на соседнее дерево.
Теперь она смотрела на меня,  выглядывая из-за шуршащей листвы, и издавала
нежные  звуки.  Я тоже прыгнул на соседнее дерево и возбужденно карабкался
по ветвям,  стараясь ее  поймать,  но  положение  неожиданно  осложнилось:
по-прежнему  издавая  нежные  звуки,  она  уже сидела средь веток третьего
дерева.
     Я чувствовал,  что во мне произошла какая-то перемена,  что я теперь,
не таков,  каким был до того,  как мы с  Вислоухим пустились в свое долгое
странствие.  Я хотел Быстроногую - и знал это. Знала это и она. Вот почему
она не позволяла мне приблизиться к ней.  Я и забыл, что она поистине была
Быстроногой и  что  в  искусстве лазания  по  деревьям  она  являлась моим
учителем.  Я  гнался за ней,  прыгая с  дерева на дерево,  а она неизменно
ускользала  и,  оглядываясь  назад,  бросала  на  меня  ласковые  взгляды,
издавала нежные звуки,  танцевала,  и прыгала, и раскачивала ветви прямо у
меня под  носом.  Чем  искуснее она увертывалась,  тем упорнее я  старался
поймать ее,  а  удлинявшиеся тени догоравшего дня показывали всю тщетность
моих усилий.
     Преследуя ее,  я  порой садился отдохнуть и  смотрел на Быстроногую с
соседнего дерева;  я увидел,  что за то время, пока мы не встречались, она
заметно изменилась.  Она  стала  крупнее,  тяжелее -  словом,  стала более
взрослой.  Линии ее тела округлились,  мускулы налились,  в  ней появилось
что-то  зрелое,  чего раньше не было и  что меня сейчас очень манило.  Она
пропадала три года -  три года по  меньшей мере,  и  любая перемена в  ней
бросалась теперь в глаза.  Я говорю,  три года,  но это,  конечно,  весьма
приблизительно.  Может быть, сюда надо добавить и четвертый год, который я
объединил с последующими тремя.  Чем больше я думаю, тем сильнее склоняюсь
к тому, что я не видел ее четыре года.
     Где  она  скрывалась все  это время,  почему скрывалась и  что с  ней
происходило, я не знаю. Она не могла рассказать мне об этом, так же как мы
с  Вислоухим не  могли рассказать Племени о  том,  что мы  видели во время
нашего памятного путешествия.  Вполне возможно, что, подобно нам, она тоже
где-то долго странствовала, отправясь в путь по собственной воле. С другой
стороны, ее мог вынудить к этому Красный Глаз. Можно не сомневаться, что в
своих блужданиях по лесу Красный Глаз не раз видел Быстроногую,  и если он
начал  ее  преследовать,   этого  было  достаточно,  чтобы  она  скрылась.
Последующие события заставляют меня думать,  что она уходила далеко на юг,
пересекла гряду гор и побывала на берегах незнакомой реки - все это лежало
за пределами земель Племени.  Но там то и дело шныряла Лесная Орда, и, как
я  полагаю,  она-то,  должно быть,  и  вынудила Быстроногую возвратиться к
своим сородичам и ко мне. Основания для такого вывода я изложу позже.
     Тени становились все длиннее,  я  гнался за Быстроногой с еще большим
пылом, но поймать ее мне никак не удавалось. Она делала вид, что стремится
убежать от  меня во  что бы  то  ни  стало,  и  в  то  же время ухитрялась
постоянно держаться в  нескольких шагах  от  меня.  Я  забыл буквально обо
всем:  о времени, о наступающей ночи, о хищных зверях. Я обезумел от любви
к  ней,  и  я страшно сердился на нее за то,  что она не подпускала меня к
себе.  Это странно звучит,  но  мой гнев,  по-видимому,  вполне уживался с
желанием овладеть ею.
     Как я  уже сказал,  я забыл буквально обо всем.  Мчась во весь дух по
открытой поляне,  я наткнулся на колонию змей.  Я даже не испугался их.  Я
обезумел.  Змеи  бросились  на меня,  но я увернулся,  отпрянув в сторону.
Потом на меня кинулся питон - обычно я спасался от него,  с визгом  влезая
на  дерево.  Он  загнал  меня  на  дерево  и  сейчас,  но  Быстроногая уже
скрывалась из виду, и я опять спрыгнул на землю и побежал за ней. Это было
далеко  не  безопасно.  За  мной  уже следил мой старый враг - гиена.  Она
решила,  что вот-вот непременно что-то случится,  и не отставала  от  меня
целый час. Однажды мы потревожили стадо диких свиней, и они тоже погнались
за нами.  Быстроногая громадным прыжком  перелетела  с  одного  дерева  на
другое  на  такое расстояние,  что решиться на подобный прыжок я побоялся.
Мне надо было спуститься и пробежать от дерева к дереву по  земле.  А  там
были  свиньи.  Но  это  меня  не  остановило.  Я прыгнул вниз,  оказавшись
примерно на ярд от ближайшей свиньи.  Они кинулись за мной и скоро загнали
меня   на   деревья,  стоявшие  на  открытом  месте,  в  стороне  от  того
направления,  куда бежала Быстроногая.  Я вновь соскочил с дерева и  вновь
помчался  через  поляну,  а  свиньи,  злобно хрюкая и щелкая зубами,  всем
стадом гнались за мной по пятам.
     Если бы  я  споткнулся и  задержался на  поляне хоть на  минуту,  мне
пришел бы конец. Но я не споткнулся. Впрочем, я и не задумывался над этим.
Я  был  сейчас в  таком состоянии духа,  что не  дрогнул бы,  увидя самого
Саблезубого или  десяток Людей Огня  с  их  стрелами.  Так  я  обезумел от
любви... но обезумел только я. Быстроногая держалась иначе. Она была очень
мудра.  Она  отнюдь  не  рисковала,  и  теперь,  оглядываясь назад  сквозь
столетия на  эту  дикую  любовную погоню,  я  вспоминаю,  что,  когда меня
задержали свиньи,  Быстроногая не убежала, не скрылась, а поджидала, чтобы
я вновь погнался за ней.  И она преднамеренно выбирала направление, бежала
от меня только в одну, нужную ей сторону.
     Наконец  спустилась тьма.  Быстроногая повела  меня  вокруг  мшистого
выступа огромной скалы,  громоздившейся среди  деревьев.  После  этого  мы
пробирались сквозь чащобу кустарника,  который нещадно меня царапал. Но на
Быстроногой не  пострадал ни один волосок.  Она знала эту дорогу.  Посреди
кустарника,  в  самом глухом урочище,  вздымался могучий дуб.  Я был очень
близко от нее,  когда она вскарабкалась на этот дуб,  и здесь,  в гнезде с
крышей, я нашел то, что искал так долго и тщетно: я поймал ее.
     Гиена вновь напала на  наш  след,  она подошла к  дубу и  начала выть
голодным голосом.  Но  мы не обращали на нее внимания и  от души хохотали,
когда  она,  фыркнув,  скрылась в  кустарнике.  Была  весна,  и  множество
разнообразных звуков слышалось в  ночи.  Как обычно в  эту пору,  животные
вели  свои  нескончаемые брачные битвы.  Сидя в  гнезде,  я  слышал визг и
ржание диких лошадей,  трубные клики слона и  рычание львов.  Но  на  небе
засиял молодой месяц,  ночь была теплая,  и мы смеялись от души, ничего не
боясь.
     Как  помню,  утром мы  натк