ать,  кажется,  можно на  нее  перепрыгнуть. Нафиз
рассчитывает: не больше трех  метров. Вниз, до воды -- метров  семь. "До сих
пор не могли  мост навести!--с досадой размышляет Нафиз.--Ведь всего десятка
два бревен  и нужно!.."  Нафиз забыла о том,  что  мост будет  железный, что
готовую ферму  сюда еще не привезли...  Мысли  Нафиз о  бревнах, она везет с
собою шесть бревен... Напрасные мысли?..
     И все-таки Нафиз  размышляет упорно, настойчиво. Что может сделать она?
Ничего. Конечно же, ничего!.. А все-таки? Если вот...
     Садится на  берег, свесив над водой  ноги,  заглядывает вниз,  скользит
взглядом  по отвесной  скале, мучительно  думает. И  когда, наконец, находит
решение,--очень  смелое, но  исполнимое,  конечно  же,  исполнимое!--  Нафиз
вскакивает  и,  тщательно  осмотрев оба  нависших  над  рекою  края террасы,
поспешно идет к машине,  лезет в кузов, ощупывает  заметенные снегом бревна,
исследует их по всей их  длине. Бревна--добротные, крепкие, свежие...  Нафиз
прикидывает в  уме  вес машины и груза,  отчетливо вспоминает: бревна старых
таджикских мостов через арыки, каналы бывали и тоньше и суше, а она все-таки
проезжала по ним на машине.
     И, утвердившись в своем решении, Нафиз начинает действовать. Сброшенное
на мель бревно  ей не нужно,  она оставляет его на месте. Садится за руль, и
машина  въезжает  на каменную  террасу,  преодолевает  нагроможденные на ней
камни, останавливается у самого края. Нафиз сваливает с кузова все остальные
бревна,  выбирает из них  два,  наиболее толстых  и  длинных, и размашистыми
ударами  топора  делает  зарубки  на  их  концах.  Обвязав  их  по  зарубкам
веревками, прикручивает к  другим концам  веревок  большие  гаечные  ключи и
подходит с ними к краю  террасы. Тщательно нацелясь,  широко  размахнувшись,
Нафиз перебрасывает  ключи на  противоположный  берег. Они  застревают между
камней. Обе веревки теперь висят над водой поперек каньона.
     Затем, подойдя к самому тонкому бревну, Нафиз перерубает его топором на
несколько  частей. Эти  короткие  кругляши она подкладывает под выбранные ею
бревна. Теперь по перекатывающимся кругляшам тянуть их не будет трудно. Надо
только  переправиться  на  другой  берег.  Нафиз  надувает  насосом запасную
камеру, Нафиз разогрелась, ей жарко, а об  усталости думать  некогда: она  с
тревогой  видит,  что  сумерки  близятся  и  туча,  постепенно редеющая  над
головой, начинает темнеть. Только бы успеть до темноты!
     Быстро  раздевшись,  захватив  с  собою  надутую  камеру,  Нафиз  бегом
спускается  с террасы  туда,  где  река разлилась широко,  и, не  размышляя,
вступает в  холодную  воду.  Войдя  в нее по колени  и чувствуя, что течение
собьет ее с ног, ложится на воду и, придерживаясь за камеру, смело плывет. В
своих  силах   Нафиз  уверена:  в  родном  селении  ей  не  раз  приходилось
переплывать  еще  более  быструю  реку. Только  б не  напороться  на  камни,
стремительно выдвигающиеся  из глуби  тумана! Камни  с  шипеньем  проносятся
мимо,--даже  лучше,  что  река сейчас  глубока! Берега еще  нет,  все слабее
движения захолодевших ног. Но Нафиз знает, что  берег уже недалеко...  Н вот
он  надвигается  сразу,  течение  бросает  Нафиз на  береговые  камни, Нафиз
пытается  встать,  больно ударяется  боком об  острый  камень, волочится  по
гальке,  царапающей все  тело,  и,  наконец,  схватившись за  черный  валун,
встает... Все тело  ее в  царапинах,  обожженная ледяной  водой  кожа  ноет,
дыхания нет.
     Выбравшись на  берег,  девушка бессильно  опускается  на камень.  У нее
кружится  голова.  Отдышавшись, Нафиз  встает  и, набросив на плечо  камеру,
устало бредет  навстречу течению вдоль  реки. Нафиз боится, что силы оставят
ее,--а впереди еще так много  работы! Накинуть  хоть что-нибудь  на себя! Но
кругом только снег, ледяная  вода, пронизывающий туман, холодные камни и эта
проклятая  сгущающаяся тьма! Каждая  минута теперь дорога,--Нафиз заставляет
себя бежать, прыгая с камня  на камень. Бежит,  остановится, схватившись  за
грудь, передохнет, бежит снова, --  далеко же ее отнесло  течение! Достигнув
каньона,  медленно  взбирается на  террасу;  дорога к  будущему  мосту здесь
вырублена  в скале.  Вот перекинутые на  этот  берег веревки,  вот разводные
ключи!
     Нафиз подходит к краю террасы и, обернув  конец веревки  вокруг  талии,
тянет ее.  Веревка натягивается, Нафиз наваливается на  нее, упираясь босыми
ногами в  камни.  Хватит ли у нее сил?..  На противоположном берегу кругляши
начинают медленно  перекатываться, бревно столь же медленно поддается, конец
его нависает в воздухе,  выдвигается  над  каньоном все  больше...  Короткой
самоуверенной  улыбкой  Нафиз  ободряет себя:  она хорошо  придумала--тащить
бревна совсем  не так  трудно,  как еще минуту назад предполагала она. Нафиз
тянет, тянет,  всем  телом наваливаясь на  веревку. Она  рассчитывает: когда
бревно вылезет до  половины,  конец  его клюнет  вниз.  Выдержит ли она этот
рывок,  не  сорвется ли  в реку? Бревно клюет вниз, веревка, рванув девушку,
врезается  ей  в  плечо,  но, пошатнувшись,  Нафиз  удерживается  на  ногах.
Критический  момент  миновал--конец  бревна  приближается,  кругляши один за
другим падают в реку и уплывают, и, наконец, бревно упирается в отвес скалы.
Нафиз подтягивает его, и оно ложится на край террасы.
     Теперь можно бы перебежать по  бревну на тот берег, одеться, -- Нафиз с
детства привыкла к самым головокружительным тропам  и не  боится упасть.  Но
некогда, некогда!
     Тем же способом Нафиз перетягивает второе бревно, -- удача поддерживает
в ней силы.
     Когда  и второе бревно легло параллельно первому поперек каньона, Нафиз
перебралась к  машине, оделась. Мотор все  это время работал на самых  малых
оборотах,  от  радиатора  веет  теплом.  Распахнув  холодный  ватник,  Нафиз
прижимается  к радиатору всей грудью, но, едва тепло  начинает ее согревать,
чувствует, что ее одолевают слабость и утомление.
     Тогда, совладав с  собой, она  отходит  от двигателя.  Работая зубилом,
ключами  и  молотком, снимает с кузова все четыре борта, подтаскивает  их  к
краю  террасы, кладет борт  на висящие над  рекой бревна. За  первым  бортом
надвигает  и  три  остальные.  Образовавшийся мост  перекрыл  каньон  только
наполовину.
     Ползая по этому мосту на коленях, Нафиз накрепко привязывает проволокой
края бортов к бревнам. Теперь остается самое легкое, но самое опасное дело.
     Закрепив на  площадке кузова ящик  с медикаментами, Нафиз приступает  к
этому  делу  не  без  сомнений. Мелкими  камешками она намечает на плоскости
моста линию, по которой должно пройти  колесо; набирает в кабину  с  десяток
камней; садится за руль и медленно ведет машину на мост,--так, чтоб передние
колеса пришлись над самыми бревнами. Нафиз понимает, что  если она  ошибется
хоть на  два сантиметра, то тяжелая  машина проломит  борта и  вместе с  ней
рухнет в воду. Но теперь она уже уверена, что  ошибиться не  может. Передние
колеса осторожно  вкатываются на мост  и  движутся  по намеченным линиям  со
скоростью черепахи. Продвинувшись вперед на шаг, Нафиз останавливает машину,
выглядывает из кабины, свешиваясь над рекой, и, убедившись, что  направление
взято  правильно, снова трогается вперед тем же ходом. Тяжесть машины бревна
выдерживают хорошо и даже не прогибаются.
     Когда  передние  колеса  добираются  до   края   последнего  борта,  за
которым--пустота,  а  задние  все еще  остаются  на  берегу, Нафиз  стопорит
машину, выползает из кабины  с двумя камнями за  пазухой,  вися над  рекой и
ловко  цепляясь  за подножку,  пробирается  под  машину.  Прежде  всего  она
подкладывает  камни под  баллоны, чтобы колеса не сдвинулись ни  на  вершок.
Второй и  третий  борта,  уже пройденные  передними колесами,  лежат  теперь
свободно. Нафиз раскручивает  проволоку, привязывающую их к бревнам, и, едва
удерживая равновесие под машиной, протаскивает вперед (поверх первого борта,
между стоящих на  нем колес)  сначала  второй,  затем третий  борт  и  снова
накладывает их--уже  перед  машиной,  поперек бревен.  Опять привязывает  их
проволокой,  забирает из-под  шин камни и лезет в кабину.  Между передними и
задними  колесами  теперь--пустота,  внизу  клокочет  река,  но  зато  можно
продвинуться еще на два шага.
     И, пока машина, вися  над рекой, продвигалась вперед на  эти два  шага,
Нафиз не думала ни о  чем,  кроме  точности  взятого  направления.  Передние
колеса  снова остановились  над пустотой. Нафиз опять  полезла  под машину и
подставила два освободившихся  борта под  оба ската колес. Теперь можно было
проехать вперед только на полтора шага.
     Еще раз  проделав  такой же маневр, Нафиз  переехала  реку  и вместе  с
машиной оказалась на другом берегу.
     Оценить то, что  она проделала за эти часы, могли  бы  только водители,
работающие  в диких горах. Городские  шоферы в  возможность такой переправы,
пожалуй,  и не поверили бы. Но никто  здесь не  видел Нафиз,  и некому  было
оценить  ее  подвиг.  А  сама  она  была  слишком измучена,  чтобы  думать о
чем-либо,  кроме как о необходимости возможно  скорее  помочь  ожидающим  ее
людям. Не выходя из машины, оставив позади все, что было  снято с нее, увозя
только  ящик с  медикаментами, по-прежнему  стоявший  в  кузове  и  накрепко
привязанный к пазам  бортовых креплений, Нафиз дала ход и выехала на дорогу.
Нафиз знала, что если б после такой переправы она  вышла  из кабины, то силы
окончательно  оставили бы ее, и ехать  дальше ей уже не пришлось бы. "Завтра
вернусь сюда с людьми, соберу все,--решила она.--Сначала медикаменты..."
     Но,  только  выехав  на  дорогу и  помчавшись  по  ней полным  ходом  в
рассеявшемся тумане, Нафиз поняла, что почти ничего не видит, потому что уже
надвинулась  ночь...  Проклиная  Курбанова,  она  сбавила ход,  но тьма  все
сгущалась, и,  сколько ни напрягала  Нафиз глаза, она уже не могла различить
дорогу.  Дорога здесь шла между скалами, поднимаясь на второй перевал.  Тьма
впереди стояла черной  стеной,  в которой нельзя  было  разгадать решительно
ничего. Нафиз сбавила ход до скорости шага, но  тотчас,  отчаявшись, поняла,
что даже  таким  ходом продвигаться  вперед невозможно.  И, только  до конца
осознав  свое  окончательное  бессилие перед  этой  непроницаемой,  грозящей
катастрофой тьмой, остановила машину, яростно рванула рычаг ручного тормоза,
выключила мотор  и, уронив лицо на руки, сжавшие  бесполезную теперь баранку
руля, разрыдалась.
     В оправдание горьких, неудержимых слез этой девушки можно  сказать, что
она была действительно безмерно одинока  в  мире, черном, диком,  пустынном,
подверженном капризам самых буйных стихий.
     Рыдания ослабевшей, измученной Нафиз постепенно перешли в глубокий  без
сновидений сон. Она  спала, не меняя позы, склонив голову на руки, бессильно
свисавшие с баранки руля. Голова ее повернулась набок, а ноги соскользнули с
педалей  и скрестились,  упершись в ящик с инструментами. Кепка  ее осталась
лежать на том берегу  реки, и потому  мокрые распустившиеся  косы, с которых
все еще капельками сбегала вода, упали ей на колени.
     Когда ушедшая за горы огромная черная туча  сменилась нарядным  блеском
луны, выглянувшей из-за зубцов, обрамляющих  перевал,  девушка спала все так
же  спокойно  и крепко.  И, вероятно,  она так  проспала  бы до утра, если б
вместе со светом луны  из  расщелины в скалах не вышел одинокий  седобородый
путник, в ватном халате, с мешком ячменя за плечами.
     Он  шел новой,  невиданной им  прежде  дорогой, направляясь  из  своего
родного селения к юртам высокогорных киргизов, чтоб обменять свой ячмень  на
маленького козленка.  Много часов уже он пережидал снежную  бурю в расщелине
между скалами,  а теперь направился дальше.  Увидев поблескивающую  в лунном
свете машину, он готов был испугаться и повернуть назад, но тотчас  вспомнил
рассказы сына о  железных безлошадных арбах, для которых строится эта дорога
и на которых быстрее птиц разъезжают русские.
     Стараясь не  шуршать ногами, обутыми  в  мягкие  сыромятные  мукки,  он
приблизился   к  автомобилю  и,  остановившись   в  почтительном  отдалении,
сдерживая все-таки наплывающий страх, внимательно его осмотрел. Только после
этого, не обнаружив  в нем ничего  угрожающего,  решился  он подойти  к нему
вплотную и, приподнявшись на цыпочки, заглянуть  в окно кабины. И то, что он
увидел, поразило  его. Он подумал, что русский,  наверно,  убит и выброшен в
пропасть, а эта женщина... женщина... Но разве есть теперь басмачи?
     И осторожно,  очень  осторожно, боясь  испугаться сам,  коснулся  плеча
Нафиз... Осмелев,  постучал по нему большим пальцем и сразу  отскочил на два
шага, когда девушка резко подняла  голову. Он не хотел ее обижать, он  хотел
только спросить  ее,  но  она,  широко  раскрыв недоумевающие  глаза, бросив
только  один взгляд на луну и переведя его  на дорогу,  вскрикнула на родном
ему языке:
     -- Бог мой! Что же это такое?..
     И то, что  последовало за этим, старик не мог  бы пересказать  простыми
словами:  огромная   машина  затряслась,   задрожала,  завыла,  как   тысяча
рассерженных  барсов и,  рванувшись  вперед,  побежала вверх по  дороге  все
быстрей и быстрей.  А  ведь никого, кроме маленькой таджикской  девушки,  --
старик хорошо это видел, -- в машине не было. Оправившись от первого страха,
он захотел  побежать  за  ней, чтоб  помочь  девушке, чтобы, быть может,  ее
спасти, но грозная машина русских исчезла за поворотом.
     И, продолжая смотреть на  ленту  пустынной дороги, старик долго стоял в
невыразимой, глубокой задумчивости.
     1940--1953