у!
     Конверт со  своим заявлением он  отнес на почту вечером накануне нового
похода в горы.
     Зоолог Котенко предупредил его по  рации,  что утром за ним заедут трое
хлопцев из заповедника и что машина подбросит их до последнего поселка,  где
кончается дорога.  Там  уже стоят вьючные лошади и  собрано все необходимое.
Поедут на отлов десяти туров для зоопарков.
     Саша спросил, какой маршрут.
     - На Тыбгу, - ответил Котенко. - Ты не бывал там.
     Действительно,  он  только слышал об  этом  урочище и  о  горе  того же
названия. Глубокий резерват, в стороне от известных троп.
     - Архыза оставишь дома, - предупредил зоолог.
     Понятное дело.  Но  Саша все-таки пожалел овчара.  Сидеть на  привязи в
такие дни...
     А  дни действительно установились редкостные.  Теплынь.  Почва насыщена
влагой, все растет на глазах.
     Когда он ранним утром надел на Архыза ошейник и  загремел цепью,  глаза
овчара наполнились печальным недоумением. За что?
     - Отдохни,  Архыз,  -  сказал Саша,  поглаживая вытянутую вверх  голову
собаки. - И вообще полежи, помечтай. Я скоро.
     Часов около семи  у  дома Молчановых остановилась полуторка.  В  кузове
сидели двое,  в кабине еще один лесник. Каково же было удивление Саши, когда
он увидел Ивана Лысенко!
     - Ты?
     - Как видишь. - Парень широко улыбался.
     И Саша подмигнул ему.  А почему бы и нет? Хлопец хоть и попался, но все
знают - по глупости. А так он смышлен, вынослив, лес и зверя знает отлично.
     В кузове, куда прыгнул Саша, лежали клетки, мешковина, веревки, тросик,
всякая мелочь для балагана,  даже железные трубы.  Никто не знал,  удачно ли
перезимовал балаган, поставленный на отроге Тыбги.
     Помахал матери, услышал тихое, жалобное повизгивание Архыза, вздохнул и
уехал.
     Первую ночь ловцы и вьючные лошади провели уже высоко,  на границе леса
и  луга,  где  начинались знаменитые пастбища Абаго.  Там  никто не  выпасал
скота, потому что входили они в зону глубокого резервата, то есть нетронутой
природы.
     Абаго  отделялось  от  Эштенского  нагорья  глубокими  ущельями,  среди
которых особой недоступностью славилось урочище Молчепы.  Завидное место для
оленьих  стад.  Покатые холмы  с  отличной травой,  березовые опушки,  кусты
кизила,   вереска,   ягодники  создавали  превосходный,  обильный  ландшафт,
перекрытый с юга высокой скалистой грядой Главного Кавказа,  в черте которой
и  высилась Тыбга.  Луга обрывались в долину речки Холодной,  а на другом ее
берегу  подымались почти  отвесные  стены  хребтов  Джемарука  и  Аспидного,
названного так неспроста:  он  оставался черным даже при свете солнца.  Край
необыкновенной красоты.
     К  балагану  доехали  на  заходе  солнца.  Пересекли  чавкающее болото,
взобрались по  крутому склону с  густым березняком на  второй отрог  Тыбги и
тут,  у ручья, увидели почерневший дощатый балаган, крытый шифером. От углов
его шли проволочные растяжки, стекла в окне уцелели, только трубу снесло.
     Разгрузили лошадей, и они ушли пастись.
     Отрог  Тыбги  плавно  начинался  почти  от  самого  балагана.  Большой,
перепоясанный снегом,  он  все время сочился холодной водой,  но  ярко-синие
колокольчики и  красный водяной перец  уже  разукрасили бок  горы,  нагретый
солнцем; цветы придавали Тыбге весенний, нарядный вид.
     Восточный отрог являлся чем-то вроде постоянной кормушки для туров,  но
отнюдь не жильем.  Они проводили время на недоступном Джемаруке,  отделенном
узкой  лесистой долиной.  Там,  среди камней,  на  головокружительной высоте
осторожные горные  козлы  чувствовали себя  в  полной  безопасности.  Только
проголодавшись,  переходили ручей и подымались на отрог, где сочная трава, а
чуть выше, под отвесной стеной, и солонцы вокруг многочисленных родников.
     Тут им и устроили ловушку.
     Собственно,  она уже была:  года три назад в этом месте ловили туров. В
полусотне метров от  подножия отвесной стены возвышалась над лугом землянка,
похожая  на  блиндаж из  тяжелых каменных плит,  обваленных землей.  Ловушка
поросла травой  и  выглядела не  чужеродным строением,  а  постоянной частью
ландшафта.
     Охотники  только  дверцу  обновили,  хитрую  такую  дверцу:  она  могла
подыматься по пазам в  дубовых косяках и падать,  если хоть легонько тронуть
соль на полочке,  потому что от полочки этой шла проволока с блоком, а конец
ее держал защелку у двери.
     Как-то  так  получилось,  что  всем этим хозяйством стал управлять Иван
Лысенко.  У него отлично ладилось.  Исправил дверь,  подсыпал земли, наладил
блок,  а  когда дверца поднялась,  попросил всех уйти,  сам  сложил веник из
пахучих веток  и,  осторожно отступая,  замел вокруг ловушки следы,  чтобы и
духу не осталось.
     Наблюдательную палатку натянули выше,  на  самом краю обрыва,  так  что
если высунуться из палатки, то голова окажется чуть-чуть над обрывом, отсюда
все как на ладони.
     Вечером туры не  пришли.  Саша с  Иваном просидели в  палатке до черной
ночи и вернулись ни с чем. Наверное, животные заметили людей.
     У  балагана между  березами стояли пока  пустые клетки,  топилась печь,
белел свежевыскобленный стол,  новые лавки из  жердей.  Обжитой угол.  Пахло
березовыми дровами, луком, седлами, близким снегом.
     Еще до света ловцы с одним вьючным конем ушли наверх, к наблюдательному
посту.  Лошадь  и  одного ловца  оставили за  гребнем отрога,  а  Молчанов и
Лысенко осторожно прокрались в палатку и глянули на луг возле ловушки.
     Отняв бинокли от глаз, подмигнули друг другу и беззвучно засмеялись.
     Пришли...
     На  лугу  паслись штук сорок туров.  Белесая шерсть на  них  клочками -
линька еще не окончилась;  по спинам скачут с полдюжины проворных альпийских
галок -  выщипывают шерсть,  то и  дело клювом что-то выковыривают.  А турам
приятно,  они останавливаются,  прямо-таки замирают, чтобы - упаси бог! - не
спугнуть полезную птицу со спины.
     И молодняк тут же,  бегает, скачет, друг на друга рожками нацеливается,
не столько пасется,  сколько балуется.  Турихи не мешают,  но из поля зрения
детей не выпускают.  А  старые рогачи сердятся,  если какой-нибудь сеголеток
подбежит поиграть; тотчас мокрой бородой тряхнет, витые рога наставит и даже
пробежит за малышом пяток метров. Не замай...
     Понемногу стадо приближалось к  ловушке,  потому что рядом с ней ключ и
болотце, из которого туры цедят солоноватую воду.
     Раз!  -  и  один  заскочил на  верх ловушки.  За  ним  второй,  третий,
толкаются,  но  места  друг  другу не  уступают.  А  к  черной дверце только
принюхиваются издали,  близко не подходят.  Что-то боязно. Старый тур боднул
головой,  согнал баловников,  сам залез на ловушку,  осмотрелся,  а  пока он
возвышался над  всеми,  два  туренка подошли к  входу и,  вытянув любопытные
мордочки,  завороженно стали  смотреть  в  полутемную  пустоту,  где  белела
лакомая соль.
     Подскочил старый  тур,  отогнал  малышей.  Куда  вперед  батьки?..  Сам
изучающе посмотрел внутрь,  голову то в  одну сторону,  то в  другую нагнет.
Видит,  конечно,  соль,  но никак не решится. Топтался с ноги на ногу долго,
охотников злил, и все же отошел.
     - Не идут, - прошептал Саша. - Что-нибудь не так.
     - Подожди, - тихо сказал Иван.
     Турята словно услышали их тихий разговор.  Едва старый отошел,  как два
сеголетка,  обгоняя друг друга,  подбежали к  ловушке и бок о бок вскочили в
нее.  Рогач в один прыжок оказался перед дверцей с явным намерением наказать
ослушников,  позволивших себе  переступить запрет.  Страх уже  не  удерживал
рассердившегося старика -  он всунулся в ловушку;  втроем там было тесно, и,
наверное,  ни  он  сам,  ни  турята так и  не лизнули соль,  но кто-то боком
зацепил полочку. Раздался короткий стук, и все оказались взаперти.
     Стадо мелькнуло около березняка.  Как и не было. Пустой луг, тихий лес,
и солнце над мирным пейзажем.
     - Во добыча! - Ивановы глаза смеялись.
     Когда приближались к ловушке, сухой барабанный стук достиг их ушей.
     - Что это? - Саша не понял.
     - Рогач на волю просится, копытами бьет, - сказал Лысенко. - На это они
мастера.  Ляжет -  и ну всеми четырьмя,  чтобы вышибить...  Крепка дверь, не
получится.
     Почуяв людей, тур перестал барабанить. Может, мимо пройдут?
     Сквозь щели между столбами и  камнем Саша в  полутьме увидел пленников.
Тур заслонял своим массивным телом молодых; в прозрачных выпуклых глазах его
виделся не испуг, а неистовое стремление к свободе. Тесно там, и то он вдруг
без разбега так ударил рогами о дверцу,  что столбы качнулись,  отскочил - и
еще,  еще.  А  в  нем килограммов сто,  да к  весу надо прибавить бешенство,
неистраченную энергию.
     - Смотри-ка, у него один рог сломан, - удивился Саша.
     - Это старый полом, - сказал Иван. - Ишь, весь в рубцах, боевой старик.
     - Зачем он нам? В зоопарки молодняк требуется.
     - Это точно,  -  согласился третий.  - Ростислав Андреевич предупредил,
чтобы старых не брали.
     Пока  рогач  бил  по  дверце,  у  Ивана  в  руках  появилась палка;  на
крючковатый конец ее он надел веревку с  петлей и,  осторожно просунув палку
через щель, накинул веревочную петлю на рога сеголетка.
     - Теперь держи.  Туго держи,  - сказал он парню с лошадью. - Да коня-то
оставь, не уйдет.
     И  еще  раз проделал операцию со  вторым молодым туром.  Саша взял этот
конец, намотал себе на руку. Турята жались в угол.
     Лысенко подсунул под дверь палку, чуть поднял.
     - А ну, в сторону, хлопцы...
     Как  удалось рогачу удачно поддеть чуть  приподнятую дверь!  Она  прямо
взлетела вверх  и  не  успела еще  упасть,  а  он  уже  выскочил наружу.  Ни
мгновения на раздумье!
     Мелькнули крутые рога  -  один длиннее,  другой короче,  -  клочковатая
шерсть,  тощие  бока,  из-под  твердых копыт  фонтаном брызнул назад  мелкий
щебень,  прыжок вынес тура метров на пять дальше,  еще фонтан грязи,  потому
что угодил он в болотце, новый прыжок - и только березняк зашелестел.
     - Пуля, - сказал Иван.
     - Что пуля -  ракета.  Третья космическая скорость, - засмеялся Саша. -
Силен, бродяга!
     - Эти тоже не захнычут.  -  Лысенко кивнул на ловушку. - Если кто плохо
сегодня завтракал,  пеняй на себя.  Александр,  сейчас мы твоего возьмем, он
ближе стоит. Попускай веревку.
     Сам сунул палку под дверь,  приподнял повыше.  Саша почувствовал рывок,
чуть не упал; туренок выскочил, и если бы не эта веревка... В общем, свалила
она его;  он  крутанулся на месте,  Иван упал на туренка,  схватил за задние
ноги;  третий хлопец тоже не из слабеньких, обеими руками уцепился за рога -
они  как раз в  ладонь высотой,  но  уже крепкие,  в  рубчиках.  И  все-таки
туренок,  дико выкатив глаза,  изловчился,  боднул парня,  тот упал. Иван на
мгновение выпустил одну ногу, и шапка его полетела, сбитая, а сам он зашипел
от боли.
     В  конце  концов,  спутанный и  укрытый старой  телогрейкой,  туренок с
завязанными глазами лежал на лугу,  а они отдувались.  Лысенко прикладывал к
шишке  на  голове  плоский камень,  а  Саша  поглаживал рубцы  на  ладони от
веревки.
     Вот это зверь!  Вот это борьба за свободу!  Все,  на что способно тело,
туренок отдал борьбе.  И столько энергии,  изворотливости,  силы выказал он,
что три здоровых парня едва осилили одного этого подростка.
     Со  вторым сладили быстрей,  хотя он  успел все же  вскользь проехаться
копытом по Сашиной пояснице...


        "2"

     Через  два  дня  в  клетках сидели  уже  четыре  молодых тура.  Ловушка
действовала.
     После первого удачного отлова животные не  показывались более суток.  В
памяти их  была  свежа странная история,  случившаяся около солонцов.  Этого
оказалось достаточно, чтобы туры, необычайно осторожные по натуре, отнеслись
подозрительно к своей излюбленной поляне.
     На  вечерней заре  все  повторилось.  Так  же  два  старика  с  красиво
загнутыми  рогами  сердились  и  трясли  бородами  около  ловушки,   отгоняя
разыгравшихся юнцов;  так же спокойно, с достоинством паслись поодаль турихи
с малышами и не обращали особенного внимания на столкновение поколений, но в
конце концов в ловушку ворвалась молодая туриха.
     Утром попался еще один тур, покрупнее прежних. С ним хлопцы возились до
изнеможения.  На двух веревках,  зачаленных за рога,  он ухитрился не только
обороняться,  но и нападать. Его с трудом удалось связать и, уже неопасного,
но  извивающегося,  ловкого,  погрузить на  вьюк,  чтобы  отвезти  к  новому
местожительству.
     ...Распустились березы;  еще больше приукрасились луга на  отроге горы,
но  снежники по северным склонам и  в  цирках держались;  у  самой их кромки
смело пробивались к солнцу кандыки,  желтели лютики, пестрым ковром устилали
влажную каменистую землю разноцветные коротконогие колокольчики.
     Пленные туры привыкали к новым условиям.  Проголодавшись,  совали нос в
кормушку,  прибитую у  решетчатой стенки клеток,  и с охотой хрустели свежей
травой,  которую ловцы загодя сбрызгивали соленой водой. С жадностью поедали
овес, привезенный запасливыми лесниками.
     Несколько раз Саша усаживался на березовый коротыш прямо перед клетками
и подолгу разглядывал зверей.  Он впервые видел их так близко.  Очень похожи
на  домашних козликов,  только  ноги  толще  и  крепче,  а  во  всей  фигуре
собранность,  сила,  особенная какая-то  вольнолюбивость.  Мордочка  тонкая,
аскетическая,  но лоб ширококостный и рога в красивой кольцевой нарезке, еще
не завившиеся назад, но крепенькие.
     Глаза  у   них   большущие,   навыкате  и   очень  прозрачные,   только
продолговатый зрачок потемнее.  Они широко расставлены,  и Саша подумал, что
обзор  у  туров,  как  у  широкоформатного  фотоаппарата:  видят  более  чем
пол-окружности и даже чуть назад.
     Планки в решетке -  на ладонь шириной,  с расстоянием между ними тоже в
ладонь,  -  наверное,  мешали  турам  смотреть,  разделяли  близко  сидящего
человека на две части,  а  разглядеть хотелось.  Тур отходил,  подходил,  но
планка все равно чернела перед глазами,  мешала цельности впечатления. Тогда
тур  клонил голову набок,  ниже,  ниже,  чтобы оба глаза оказались на  одной
вертикали, и так стоял до тех пор, пока, видно, не начинала болеть шея.
     Вели  себя  туры более или  менее одинаково.  Только туриха,  пойманная
третьей,  не притронулась к  пище ни в  первый день,  ни во второй.  Лежала,
поджав ноги,  безучастная ко  всему и  какая-то  отрешенная.  Шерсть на  ней
взлохматилась, она не била по клетке, не реагировала на подходивших.
     На  третий день,  ослабев еще больше,  забилась в  угол и  даже закрыла
глаза. Что угодно, пусть смерть, но не это...
     - Неладно, - задумчиво сказал Лысенко.
     - Давайте отпустим, - предложил Саша.
     Решили подождать до вечера.  Кидали хлеб, овес, лучшие травинки, но она
даже взглядом не удостаивала.
     С общего согласия Саша открыл дверцу.
     - Вставай, непримиримая, - сказал он.
     Туриха как-то рассеянно оглядела людей,  перевела взгляд на горы, луга.
Глаза чуть-чуть оживились,  сухой нос  шевельнулся.  Шатаясь,  пошла она  по
густой траве, раз десять оглянулась, и уже на подъеме Саша увидел в бинокль,
как она,  лежа,  ущипнула траву раз, другой, третий. Утолила первый голод и,
поднявшись,  прошла сквозь кусты. Достигнув вершины увала, вдруг оглянулась,
увидела балаган, дымок, людей, испугалась и побежала.
     - Будет  жива,   -  сказал  Лысенко.  -  Ничего  мы  ей  не  повредили.
Характерная очень.  У  них,  у  зверей,  тоже  разные бывают.  Такая  скорей
подохнет, чем смирится.
     - Ишь,  философ,  - не без усмешки сказал старший лесник. - А как же ты
сам еще недавно...
     Саша сделал ему знак: ну зачем?
     Иван сдвинул брови. Но промолчал.
     Вскоре ловцы посадили в  клетки еще  трех  туров,  а  ночью у  балагана
началось смятение.  Лошади,  сбившиеся поближе к людям, тревожно захрапели и
сорвались с места.  Лесники проснулись, но лежали тихо, стараясь понять, кто
это  нарушил  ночной  покой.  Потом  послышалось движение в  клетках,  топот
туриных копыт, беспокойство.
     - Не медведь ли шастает? - тихо сказал старшой.
     Взялись за карабины. Саша быстрее других обулся и первым открыл дверь.
     Звездная,   холодная  ночь   стояла   вокруг.   Темнота  полная.   Лишь
приглядевшись,  в пяти метрах от порога он увидел белое пятно. Автоматически
вскинул ружье.  Белое пятно шевельнулось,  поднялся хвост и  вяло  ударил по
земле раз и другой.
     Еще не веря глазам своим, Саша шагнул ближе.
     - Архыз?
     Овчар лениво повалился на бок.  Бей меня, режь меня, но я тут и в твоей
власти...


        "3"

     Требовалась железная выдержка,  чтобы  усидеть на  цепи  в  эти  теплые
летние дни.
     Маленький двор  Молчановых,  с  точки зрения Архыза,  напоминал тюрьму.
Окруженный штакетом,  через который из огорода заползала разросшаяся малина,
двор  служил одновременно и  птичником.  Архыз,  давно приученный равнодушно
взирать на куриную мелочь, томясь заползал в конуру.
     Елена Кузьминична хорошо кормила овчара,  по вечерам даже сидела с  ним
на  крылечке,  гладила  холеную  шерсть  и  что-нибудь  рассказывала,  а  он
вслушивался в ее журчащий ровный голос,  понимал всю меру доброты этой седой
женщины,  даже испытывал к ней нежность.  Но в то же время думал свое: когда
придет хозяин и  он  вместе с  ним  начнет настоящую жизнь  в  лесу,  полную
неожиданностей и от одного этого несказанно интересную.
     Однажды  у   дома  остановилась  не  видная  со  двора  машина.   Архыз
прислушался и тотчас догадался,  что в дом вошли чужие.  Впрочем,  не совсем
чужие.  Женский голосок с  милым придыханием он  уже слышал.  А  мужской был
действительно чужим.
     Он все-таки поднялся,  стал ходить вдоль проволоки, гремел цепью, чтобы
обратили на  него внимание.  И  в  самом деле,  открылась дверь,  на крыльцо
выпорхнула девушка в  брючках,  в зеленой курточке,  отвела тыльной стороной
ладони светлую, прямо золотую, прядку волос от лица и сказала:
     - Здравствуй, Архыз! Тебе скучно, бедненький ты мой!
     И бесстрашно подошла.
     - Ждешь не дождешься своего хозяина, да? - спросила Таня. - Когда вы-то
его ожидаете, тетя Лена?
     - Обещал через полторы недели. Поживи у нас, отдохни, Танюша, как раз и
Саша подойдет.
     - Ой,  что вы,  работа!  Надо тропу проверить,  скоро поведем туристов.
Сначала Виталик, потом я...
     Елена Кузьминична внимательно присматривалась к  хлопцу.  Кажется,  все
неприятности из-за него.
     - Он у  нас первопроходец,  -  со смехом добавила Таня и  легко тронула
Виталика за руку.  И  жест этот,  теплый,  доверчивый,  тоже заметила старая
женщина.
     В  смехе девушки Архыз не  уловил особенного веселья.  Какой-то нервный
смешок.  Да и сама она выглядела беспокойной, неловкой. Даже себе сказать не
могла, зачем заехала.
     Лицо ее вдруг дрогнуло, глаза беспокойно забегали.
     - Ты подожди меня у машины, - сказала она Виталику. - Я скоро...
     Елена Кузьминична стояла в дверях, прислонившись плечом к косяку.
     - Не  осуждайте меня,  тетя Лена,  -  сказала Таня,  не  глядя на нее и
краснея. - Так все получилось...
     Говорить дальше не могла:  комок в  горле.  Елена Кузьминична беззвучно
заплакала, сказала сквозь слезы:
     - Эх, Таня, Таня... А я-то ждала, радовалась.
     Тогда и  Таня,  всхлипнув,  вдруг подбежала к ней и уткнулась головой в
плечо.  Архыз сидел строгий,  недоуменный.  Что случилось?  А Таня плакала и
говорила,  что  Саша для  нее дорог по-прежнему,  что знает она,  какую боль
причиняет, что все это неожиданно, неотвратимо...
     - Люблю Виталика, очень люблю, - вдруг окрепшим голосом произнесла она.
- Ничего не могу с собой сделать!..
     - Значит, не судьба нам. - Елена Кузьминична вздохнула и вытерла глаза.
- Пусть будет жизнь твоя счастлива,  Танюша.  А  Саша...  Ты  не  говори ему
ничего,  не терзай.  И не встречайся.  Слыши