внесли успокоение.  Все поняли, что ошибку удалось предотвратить, если
Пахтан и имел какие-то намерения посягнуть на права заповедника,  то теперь,
под давлением общественности, он отступил.
     Все шло хорошо, пока Котенко не спросил:
     - Зачем  вам  охотничий дом  на  южном кордоне заповедника?  Кто  будет
наезжать туда, если туристов не пустят в запретную зону?
     Или   сам  вопрос  оказался  трудным  для  старшего  специалиста,   или
наступившее  вдруг  настороженное  молчание  в   директорском  кабинете  так
повлияло на  Капустина,  но  только он  в  одну  минуту как-то  весь обмяк и
потерял уверенность.  Глаза забегали,  щеки на располневшем лице обвисли,  и
весь  облик  его  явил  вдруг такую растерянность,  что  Молчанову в  первое
мгновение даже стало жалко своего знакомого. Капустин стал путано объяснять:
     - Ну,  прежде  всего,  я  не  знаю,  откуда  появилось это  название  -
охотничий дом?  -  вяло и  нерешительно сказал он.  -  Кто придумал?  Просто
дом...  Ведь вы сами жаловались,  что мало жилья, негде остановиться научным
работникам, когда они в лесу.
     Котенко жестко засмеялся:
     - Интересно, кто же будет жить в этом доме, если он стоит в глубинке, в
лесу?  И  построен на  манер охотничьего,  и  отделан так,  что...  Не то вы
говорите...
     Капустин собрался с силами:
     - Подождите,  подождите...  Тут надо знать общую ситуацию... Дело, если
угодно,  вот в чем...  Жить в доме будут,  конечно,  наездом.  К вам нередко
заглядывают гости из  разных университетов,  наш брат,  научники.  Им где-то
тоже надо остановиться.  Бывает, что у лесников неудобно - гости, случается,
уже в возрасте,  им требуются условия,  понимаете?  У нас есть сведения, что
приедут зарубежные знатоки природы. Вот для того мы и решили... Зла этот дом
никому не принесет,  уж будьте уверены.  А вот "крестные отцы", нарекшие дом
охотничьим,   -   это   уже   зло,   я   бы   сказал,   крайнее   проявление
недоброжелательности.
     Ему не ответили. Не очень убедительное, но все же объяснение.
     Капустин почувствовал общее настроение и добавил уже веселей:
     - В  ближайшее время  на  юг  прибудет сам  Аркадий  Алексеевич Пахтан.
Надеюсь,  он встретится с руководством вашего заповедника,  и вы от него еще
раз услышите примерно то же самое.
     - А эти... гости когда приедут? - спросил директор.
     - Как будто скоро. - Капустин потер пальцами лоб, вспоминая. - Приедут,
это я могу точно сказать.  Но не волнуйтесь, встречать и устраивать их здесь
я буду сам.  Мне поручено,  и тут,  как говорится, ни убавить, ни прибавить.
Еще есть вопросы, товарищи? По работе, проблемам...
     Совещание закончилось уже вечером.
     - Ты  проводишь меня?  -  Капустин взял Молчанова под руку,  но  тут же
отпустил, чтобы попрощаться со всеми другими.
     Вскоре они вместе вышли на темную улицу.
     - Вот такие дела,  Александр... как тебя по батюшке? Егорович? Отлично.
Но я по старой памяти, если позволишь...
     - Много воды утекло со старой-то, - хмуро сказал Молчанов.
     - О да!  События,  перемены...  Такова жизнь.  Ты доволен своей работой
здесь? Не тянет на сторону?
     - Нет.  Мне лес и работа по душе. Уже восьмой год... И до того - тоже в
лесу. А ты? Как вообще получилось?
     - Ты  насчет  должности в  нашей  организации?  -  Он  как-то  нехорошо
засмеялся.  - Фортуна! Как говорится, просто повезло. Все в жизни, Александр
Егорович,  от нас самих зависит.  Как себя поведешь,  с кем поведешься и все
такое.
     Он  вдруг замолчал и  сделался серьезным,  только едва  уловимая улыбка
блуждала на  губах,  словно знал  Капустин что-то  такое  очень важное,  что
скрыто от всех других людей и потому возвышает его над этими другими.
     Во время совещания и  теперь,  когда они шли в гостиницу,  Молчанова не
оставляла мысль  о  странной,  почти  фантастической перемене в  характере и
поступках этого человека,  когда-то отнявшего у него любимую девушку. Ладно,
все,  что  случилось с  Таней,  зависело прежде всего от  самой Тани.  Будем
считать,  что это произошло очень давно и не случайно.  Теперь забыто,  хотя
и...  Но вот он опять перед ним, тот Капустин, которого Таня полюбила. Что у
нынешнего Капустина общего  с  тем,  прошлым Капустиным -  молодым,  смелым,
решительным?  За что,  собственно, Таня поставила его выше Молчанова? Совсем
другой человек шел  рядом  с  Сашей.  Бегающие глаза,  постоянная готовность
соглашаться с чужим мнением, умение ловчить, какой-то мгновенно вспыхивающий
испуг на лице, готовый сразу же смениться выражением наглости, и само лицо -
белое, слегка припухшее, на тяжелой шее, словно ему не двадцать шесть, а под
сорок,  -  все было в  нем непонятно,  все отталкивало,  вызывало не чувство
симпатии  или  товарищества,   а  глухое  раздражение.   Может  быть,  из-за
прошлого?! Все может быть.
     Молчанов уже ругал себя, зачем согласился пойти с Капустиным.
     - Ты  давно  в  Москве?  -  спросил Александр,  когда  они  подходили к
гостинице.
     - А что?  - В глазах Капустина мелькнул и исчез тот самый скорый испуг.
- Да вот в июле будет три года.
     - Значит, сразу после университета?
     Капустин удовлетворенно засмеялся.
     - Я  же сказал тебе:  фортуна.  Мне просто повезло.  Сперва устроился в
лабораторию охраны природы,  там как раз командовал знакомый профессор, мы с
ним вместе когда-то  на  Каму-реку ездили.  -  Он  назвал фамилию известного
биолога.  -  Ну,  а  от  него,  когда  уже  на  ноги  встал  и  старик начал
задумываться,  в  какой бы заповедник меня сплавить,  я  успел перебраться к
Пахтану.
     - Должность устраивает тебя?
     - Определенно!  Цель у меня ясная - защититься, скорее стать кандидатом
наук.  Думаю, и твоя цель такая же. Мы все, молодые, стремимся... Верно? Ну,
а условия для этого у нас просто идеальные.  Прежде всего,  горы материалов,
отчеты из  всех заповедников.  Только успевай читать,  обобщать.  Кстати,  и
сильные мира  сего  находятся рядом.  Я  имею  в  виду тех,  кто  потом шары
бросает, понял? У тебя диссертация двигается!
     - Пока нет.
     - Что так? Семья, дети?
     - Времени мало.  Да и опыт невелик.  Вот поработаю еще года три,  разве
тогда...
     Виталий снова коротко хмыкнул.
     - Время бегит, - явно кого-то передразнивая, сказал он, - а песнев нет.
У  тебя хоть есть на  примете какой-нибудь толковый руководитель?  Я  имею в
виду профессора, доктора наук?
     Молчанов покачал головой.
     - Напрасно. Хочешь, устрою знакомство? Тут как раз должен приехать один
очень влиятельный.
     - Спасибо.  Обойдусь  без  этого...  -  Молчанов  покрутил перед  лицом
растопыренными пальцами.
     Капустин покачал головой.
     - Отличное у тебя качество, Александр, - прекраснодушие. Но, поверь, не
всегда оно жить помогает. Напротив.
     Они остановились у гостиницы. Молчанов глянул на часы.
     - Пора.
     - Ну,  это совсем...  извини меня! - сказал Капустин. - Пошли, посидим,
поужинаем. Все-таки я ваш гость.
     Он взял Александра под руку.
     Уже  за  столиком Капустин начал вспоминать,  кто  и  о  чем говорил на
совещании,  а Молчанов сидел,  подперев ладонью подбородок, и думал только о
том,  почему Виталий ни словом не обмолвится о своей семье,  о Тане,  почему
ведет себя так,  словно нет у  него жены.  Вообще неясно,  где она?  Неужели
осталась в Ленинграде,  тогда как муж в Москве? В этом умолчании было что-то
лживое,  нехорошее,  Капустин не  мог  не  догадываться,  как  это важно для
Молчанова.
     А  Виталий  тем  временем  стал  жаловаться,  как  трудно  устроиться в
столице, говорил о квартире, которая ему "плешь проела", о том, что иной раз
приходится даже в  мелочах идти на  сделку со  своей совестью,  потом совсем
запутался в словах, махнул рукой, выпил еще и еще и заметно охмелел.
     - Слушай,  старик,  -  вдруг доверительно сказал он и положил ладонь на
молчановское плечо. - Ты должен мне помочь.
     - Ты завтра уезжаешь? Билет купить? Это здесь просто.
     - Погоди,  погоди...  Я  не в  Москву еду,  у меня и тут дела еще есть.
Понимаешь,  мне придется встречать свое начальство, а потом еще некоторых...
очень нужных людей.  Так вот,  хочу,  чтобы ты  понял:  от  того,  как мы их
встретим, зависит и наше будущее.
     - Твое?..
     - И твое,  если хочешь.  Это такие люди...  В общем, ты с ними рано или
поздно должен встретиться, и от того, как мы...
     Капустин подвинулся ближе, хотел обнять. Молчанов осторожно встал.
     - Зови официантку. Тебе спать надо, а мне пора. И учти - я очень занят,
мне в лес топать. Это ты уж сам давай, для того ведь и приехал.
     - Ладно,  сейчас идем, - сказал Капустин и, словно не было никаких слов
о помощи, серьезно добавил: - Надеюсь, я свою миссию выполнил, успокоил умы?
     - Похоже, что так, - ответил Молчанов и простился.
     На квартиру к Котенко он шел смятенный и расстроенный. Все, связанное с
Капустиным,  казалось  ему  противным  и  каким-то  чужим.  Чего  только  не
наслушался!  А  главного так и  не узнал.  Просидеть весь вечер и  ничего не
услышать о  Тане!..  Если честно,  так он и  пошел за Капустиным только ради
этого. И вот...
     - Ну что наш старший специалист?  -  спросил Котенко,  едва только Саша
переступил порог. - Гневается? Досадует? Или доволен результатами?
     - Ему наши заботы до ручки,  Ростислав Андреевич,  -  скучным,  усталым
голосом ответил Молчанов.  -  Ничегошеньки его  не  интересует.  Заповедник,
проблемы - это так. Зарплата чтобы. Только собственная персона. Он служит. И
этим все сказано.
     - Должен тебя поправить: исправно служит.
     Котенко подождал,  не  скажет  ли  Саша  еще  что,  и,  не  дождавшись,
вздохнул.
     Значит, о Тане разговора у них не было. Или был, но такой, что лучше не
вспоминать.
     В  эту  ночь  Молчанов спал совсем мало.  Тихо лежал,  широко открытыми
глазами смотрел в потолок, а видел звездное небо над туристским приютом, где
в  последний раз встречался с  Таней,  слушал стук своего сердца,  ее  тихий
голос звучал откуда-то  очень издалека,  и  страшная тоска,  небывалая тоска
давила ему грудь,  и  трудно было дышать,  а  из  глаз к  вискам скатывалось
мокрое  и  щипало.  Мучительное прошлое всецело завладело им  в  эту  долгую
тягостную ночь.
     Утром  директор сказал,  что  гость  из  отдела взял  у  него  машину и
отправился в районы, прилегающие к северным границам заповедника.
     Капустин отсутствовал три  дня.  Потом шофер приехал один и  рассказал,
что его пассажир побывал в  двух охотничьих хозяйствах рядом с заповедником,
встречался с разными, ему не известными людьми, затем ездил в Желтую Поляну,
но не к  своим родственникам по жене -  Никитиным,  а прямо на южный кордон,
где  придирчиво осмотрел охотничий домик и,  никому не  объяснив цели  своей
поездки, из Адлера вылетел в Москву.
     Директор заповедника облегченно вздохнул.
     Шло лето, время серьезных опытов и наблюдений. Все торопились в горы, к
своим делянкам, растениям, зверям.
     Александр Молчанов отправился в  Камышки,  чтобы  оттуда пойти в  район
междуречья, где находились основные стада заповедных животных.


        "3"

     Каким  путем  Елена  Кузьминична  прослышала  о   приезде  Капустина  в
заповедник, ведомо лишь ей одной.
     Сильно постаревшая, совсем седая, маленькая, согнувшаяся, она встретила
сына,  как всегда,  сдержанно, но беспокойство в глазах ее не ускользнуло от
Саши.  Когда она накрывала на стол,  руки ее дрожали.  Елена Кузьминична все
посматривала на мрачное, замкнутое лицо сына, все ждала, не скажет ли он что
о Капустине, а главное - о Тане.
     Не  могла она  забыть Таню,  потому что  до  нынешнего дня  эта девушка
незримо и  тихо вела за собой ее сына,  определяла его путь,  его поступки и
мысли.
     С  того  уже  давнего дня,  когда Таня приехала к  Елене Кузьминичне со
своим женихом и когда, плача и страдая, призналась, что любит Капустина, что
сама  не  знает,  как  ей  поступить и  что  теперь  будет  с  Сашей,  Елена
Кузьминична  никогда  не  переставала  думать  о  ее  судьбе,  и  жалела,  и
оправдывала ее,  сердцем женщины зная, что любовь не спрашивает, не признает
никакой логики, часто идет против всяких разумных доводов. Елена Кузьминична
видела  горе  сына,  разделяла это  горе,  готова  была  взять  всю  тяжесть
переживаний на  себя,  но  даже самой любящей матери не  дано сделать этого.
Саша сильно изменился за те,  теперь уже далекие несколько дней,  а  потом в
течение всех  прошедших годов словно бы  ушел  в  себя,  старался,  чтобы не
оставалось у  него ни одной свободной минуты для размышлений и воспоминаний,
которые мучили его одинаково сильно и тогда и теперь.  Он очень хотел забыть
Таню,  и  в  какой-то мере ему,  наверное,  удалось это,  но память о ней не
исчезла совсем, она только спряталась где-то глубоко-глубоко...
     Таня не писала им. Она даже домой, в Желтую Поляну, писала очень редко,
и  из  этих редких писем уже  через людей Елена Кузьминична знала,  что Таня
успешно закончила университет,  работает в  ботаническом саду и  что  у  нее
мальчик,  Саша...  Скупо,  мало,  но  и  этого  было  достаточно  для  новых
размышлений и бесконечных вздохов.
     И  вот теперь здесь,  на Кавказе,  вдруг появился Танин муж,  Капустин.
Неужели Сашу не интересует, как у них, что с Таней?
     - Ты  здорова,   ма?  -  обеспокоенно  спросил  вдруг  Саша,  по-своему
истолковав ее напряженное лицо, дрожащие руки.
     - Что мне сделается,  сынок!  - сказала она грустно. - Когда у тебя все
хорошо,  и мне хорошо.  Ты вот что-то хмуришься,  а не скажешь. Неприятности
какие или вести скверные?
     - У меня все нормально. Завтра опять иду с Архызом в горы.
     Она вздохнула и, помедлив немного, спросила:
     - А этого, из Москвы который, уже проводили?
     Он кивнул и опустил глаза. Тогда Елена Кузьминична решилась сказать:
     - Я иной раз все думаю да гадаю, как-то нашей Тане живется теперь?
     - Я не знаю. Ничего не знаю.
     - И он не сказал?
     - Не сказал.
     - Не нравится мне все это. Наверное, плохо ей.
     Он  не  ответил.  Отодвинул стул и  вышел.  А  матери стало еще  горше:
растравила старую рану.
     В доме Молчановых надолго установилась тишина.
     Саша ходил по двору,  колол дрова, потом отвязал Архыза и ушел с ним на
речку.  Вернувшись,  стал  собираться,  почистил  карабин,  подогнал  ремни,
поточил отцовский косырь.
     В  час радиосвязи он нехотя включил рацию,  поднял трубку и  вдруг весь
как-то  сжался.  Незнакомый,  измененный помехами голос настойчиво,  раз  за
разом  вызывал  все  лесничества  и  потом  медленно,  чтобы  было  понятно,
выговаривал только две  фразы,  смысл которых заставил Сашу  прикусить губу,
чтобы сдержать волнение. Он услышал: "Сегодня в Желтой Поляне умер старейший
лесник заповедника Василий Павлович Никитин.  Делегация на похороны вылетает
сегодня в пятнадцать часов..." И снова: "Слушайте все..."
     - Что  там  такое,  сынок?  -  Елена  Кузьминична уже  стояла  рядом  и
засматривала в лицо склонившегося Саши. Она не могла разобрать радиослов.
     - Умер Танин отец...
     - Василий Павлович?  -  Она мелко и часто начала креститься.  - Господи
боже, вот и он...
     И заплакала.
     С  мокрым от слез лицом она взяла Сашин рюкзак,  вычистила его,  что-то
положила, привычно нашла другие вещи сына. Сквозь слезы сказала:
     - Ты костюм наденешь или комбинезон?
     Она не спрашивала - поедет ли он. Это подразумевалось само собой. И тут
же  у  нее появилась и  уже не исчезала больше новая мысль:  Таня приедет на
похороны,  они  встретятся.  Первый  раз  за  шесть  лет.  Только бы  хорошо
встретились!
     Засуетилась, забегала, скорей, скорей!
     И Саша,  наверное,  подумал о Тане, и ему стало стыдно перед собой, что
думает о  ней  больше,  чем  о  ее  теперь уже покойном отце.  Он  хмурился,
вздыхал,   старался  припомнить  Василия  Павловича,   его  сосредоточенное,
болезненно-серое лицо,  и  как  они ставили у  ворот новый столб,  и  о  чем
говорили,  но  эти  воспоминания тотчас сменялись другими:  вот  перед окном
стоит  Таня,  она  громко  смеется и  хорошо знакомым жестом отводит со  лба
прядку светлых волос...  Какая  она  теперь?  И  сына  ее  он  представлял в
воображении,  и ему очень хотелось, чтобы сын был похожим на Таню, только на
Таню.
     - Успеть бы вам, - сказала мать.
     - Наверное,  полетим  через  Краснодар,  -  озабоченно ответил Саша.  -
Оттуда до Адлера тридцать пять минут лету. Если, конечно, погода позволит.
     Через несколько минут с  рюкзаком и  карабином за плечами Саша уже ехал
попутной машиной в город. Архыз смотрел ему вслед жалобными глазами и нервно
зевал. Не взял...
     В  конторе толкались лесники с  ближних и дальних кордонов,  тут были и
научные работники и  служащие.  Многие с карабинами,  одетые чисто и строго.
Разговор только и  шел о Никитине.  Всем он был близок,  как-никак,  а почти
тридцать лет проработал в заповеднике.  В радиорубке шел непрерывный диалог,
вызывали  экспедицию  геологов,  находящуюся в  сотне  километров восточнее.
Наконец Котенко вышел от радиста и обрадовал:
     - Дают вертолет! Улетим напрямую за два рейса.
     - А погода над перевалом?
     - Есть погода.
     Подошла  грузовая машина,  все  быстро  уселись,  поехали на  аэродром.
Старенький,  снегом и дождями исхлестанный вертолет прилетел менее чем через
час.  Котенко скомандовал,  кому лететь первым рейсом.  Саша оказался в этой
группе.
     Мягко сели на  площадку за  поселком.  Молча отошли от  машины,  и  она
тотчас же с ревом улетела. Минуту стояли, провожая вертолет глазами, а потом
вскинули винтовки за плечи,  не сговариваясь,  построились по двое и пошли к
тому дому.
     Как тяжело все это! Здесь уже собрались люди, стояли, ходили по двору и
вокруг дома,  разговор вели тихий,  посматривали на  открытые двери и  окна.
Всюду виднелись заплаканные лица женщин.  Лесники стали во дворе кучей,  как
по команде, закурили. Потом побросали сигареты, составили винтовки шалашиком
и  по  одному пошли  в  дом,  где  пахло  вянущими цветами,  а  зеркало было
занавешено черным.  Саша  все  видел плохо,  глаза у  него  были полны слез.
Кто-то взял его за руку выше локтя и повел за собой.
     - Борис Васильевич! - обрадованно прошептал он.
     Учитель географии кивнул,  стекла его очков строго поблескивали,  седая
голова была почему-то взлохмачена.
     - Вот что,  Саша,  тебе задание,  -  сказал он твердо. - Видишь машину?
Надо ехать в  Адлер и  встретить Татьяну с  сыном.  Я поручаю это тебе,  как
другу дома.  Садись и давай побыстрее...  Она прилетает в тринадцать десять,
рейс триста сорок пять из  Ленинграда.  Час десять минут тебе на  дорогу.  И
будь умником... Давай. Карабин и вещи я возьму к себе.
     Саша ничего не  мог сказать или возразить,  он все исполнял машинально.
Борис Васильевич сам закрыл за  ним дверцу "Москвича",  усталый шофер только
поглядел на него.
     Лишь в  дороге Молчанов опомнился.  Щеки у  него загорелись.  Как вести
себя?  О чем говорить?  Как,  наконец, смотреть на нее?.. И почему он? Разве
ему мало тоски? Но все это были вопросы без ответа.
     Успеть бы, пока не приземлился самолет.
     В  людном аэропорту побледневший от  волнений Саша  прошел через гулкий
зал, смешался с разноликой толпой пассажиров и встречающих. Объявили посадку
триста сорок  пятого.  Почему-то  ему,  некурящему,  вдруг  очень захотелось
курить.
     Подъехали  вагончики  с  пассажирами.   Мальчуган  лет  четырех  весело
выскочил первым и, приоткрыв рот, с любопытством огляделся. Сын Тани... Саша
не мог не узнать его. Он шагнул к мальчику и взял его за руку. Тот доверчиво
и совсем не робко глядел на него снизу вверх и вдруг спросил:
     - Мама, а это кто?
     - Это Саша, твой друг...
     Только тут он увидел Таню. Рядом с собой.
     Он   не   успел  рассмотреть  ее.   Вот  глаза