просил Котенко, едва только Александр переступил порог его
кабинета.
     - Порядок, - научный сотрудник безмятежно улыбался.
     - Встретил обоих?
     - Только одного Хоба.
     - Почему Хоба, а не Хобика?
     - Вырос он из своей старой клички, Ростислав Андреевич. Какой же Хобик,
если ростом метр семьдесят в  холке,  а размах рогов метр десять.  Не идет к
нему детское имя. Взрослый олень.
     - Что  ты  говоришь?!  -  удивился Котенко.  -  Измерил или прикинул на
глазок?
     - Дался измерить. Завтра покажу вам новые фотографии.
     - А  ты  займись этим сегодня,  пока лаборатория свободна.  К  вечеру и
посмотрим. Интересно очень.
     - Можно  и  сегодня.  -  Молчанов  разделся,  снял  сумку,  осмотрелся.
Спросил: - Как тут у вас, спокойно? Новостей нет?
     Ростислав Андреевич досадливо отмахнулся:
     - Какое там спокойно! Ты только послушай, о чем разговоры...
     Объяснять он ничего не стал,  но Молчанов вскоре заметил, что в главной
конторе заповедника царило нервное возбуждение.  Научные сотрудники ходили с
замкнутыми лицами,  в разговоре их то и дело прорывались нотки раздражения и
какого-то  угрюмого юмора.  Это  было тем  более удивительно,  что вообще-то
здесь,  сколько помнит  Молчанов,  всегда  ощущалась атмосфера товарищества,
доброй шутки и  очень хорошей рабочей приподнятости,  характерной для людей,
искренне  увлеченных  своей  работой.  Сходившись  вместе  после  длительных
походов по  глухим  горным тропам и  лесным урочищам,  зоологи,  охотоведы и
ботаники  с  удовольствием делились  впечатлениями,  горячо  рассказывали об
удивительных  встречах,   подтрунивали  друг  над  другом,  тут  же  строили
гипотезы,  пытались спорить,  обобщать - словом, выговаривались за все дни и
недели,  проведенные в молчаливом одиночестве с глазу на глаз с природой,  и
это вполне понятное настроение было столько же  приятно,  сколько и  полезно
для всех. Если возникал спор, то каждый отстаивал свою точку зрения, с жаром
защищая ее. И это тоже шло на пользу общему делу.
     Что же  произошло за  две недели,  пока он  ходил по  горам,  отыскивая
своего великолепного оленя?
     В  одном  из  центральных учреждений,  которому  подчинялся заповедник,
недавно    состоялось   внеочередное   совещание.    Директор    заповедника
присутствовал на нем и по приезде домой с недоумением и досадой рассказал, о
чем  шла речь на  этом совещании и  какие решения там приняли.  Чуть позже в
контору заповедника почтой  прибыл  подробный доклад руководителя охотничьих
хозяйств и  заповедников Пахтана,  и  вот  этот доклад вместе с  информацией
директора не только поразил, но и возмутил научных сотрудников.
     - Знаешь,  такого  еще  не  случалось,  -  с  жаром  сказал  Александру
Молчанову старейший работник заповедника Селянин.  -  Ты только подумай, что
намечают сделать  с  разрешения нашего  начальника:  открыть  заповедник для
широчайшего туризма,  не более и  не менее.  Это значит,  рассечь заповедник
дорогами,  построить  на  этих  дорогах  кемпинги  и  автостоянки -  словом,
превратить   охраняемые,   не   тронутые   человеком   территории  в   некое
увеселительное место,  в  парки для приятного времяпрепровождения и  отдыха.
Это,  понимаешь ли,  сразу перечеркнет то  главное,  чем русские заповедники
отличаются,  ну,  скажем,  от  американских,  от  голландских:  всю  научную
деятельность,  работу по изучению биоценоза,  и,  конечно,  после этого ни о
каком сохранении нетронутых человеком естественных резерватов не  может быть
и речи.
     Селянин размахивал руками,  то  и  дело вытирал платком лицо,  шею.  Он
действительно выглядел ошеломленным, выбитым из равновесия.
     Старого ученого нетрудно было понять.
     Перемены на Земле начались давно.
     "Людям,  которые в  Месопотамии,  Греции,  Малой Азии и в других местах
выкорчевывали леса, чтобы таким образом добыть пахотную землю, и не снилось,
что  они  этим  положили начало нынешнему запустению этих  стран,  лишив  их
вместе с лесами центров скопления и сохранения влаги".
     Так писал Фридрих Энгельс в своей бессмертной "Диалектике природы".
     Мы  помним  по  романам Фенимора Купера  о  миллионных стадах  бизонов,
бродивших в прериях дикого Запада Америки.  Сейчас нет прерий,  есть пашни и
глубочайшие каньоны.  И  только в  зоопарках США можно еще увидеть одиночных
бизонов,  чудом сохранившихся от истребления.  Ученые знают,  что за ушедшую
тысячу лет на Земле полностью уничтожено более ста видов и  подвидов крупных
млекопитающих, в том числе около сорока только за последние пятьдесят лет.
     Всего  десять тысяч лет  тому  назад лесов на  Земле было  в  три  раза
больше,  чем  сейчас.  Пятьсот  миллионов гектаров,  ранее  покрытых лесами,
сегодня  превратились  в   бесплодные  пустыни  прежде  всего   по   берегам
Средиземного  моря,  в  местах  древних  цивилизаций,  где  скопилось  тогда
множество людей, создавших противоборствующие государства.
     Уже трудно себе представить,  как выглядела Европа,  скажем, в тысячном
году и какими были южнорусские степи всего двести лет назад,  когда началось
их превращение в пашни.
     А   ведь   ученым,   работающим  в   области  долговременных  прогнозов
быстротекущей жизни,  очень трудно делать какие-либо  выводы,  если  они  не
знают,  что  было  до  нашего  времени и  какая  природа окружала человека в
недалеком прошлом.  И ученым, которые, несомненно, будут двигать науку после
нас,  тоже необходимо для пользы дела знать,  какая природа, какие ландшафты
сопутствовали поколениям людей в  двадцатом,  двадцать первом и  последующих
веках.
     Для  этого и  созданы заповедники,  которые у  нас в  стране занимают в
разных  природных  зонах  всего-навсего  одну  десятую  процента  территории
страны.  Заповедниками надо дорожить хотя бы  потому,  что  их  так мало.  И
потому,  что они важны для нации.  Ничего не  должно меняться на заповедной,
охраняемой земле.  Ничего!  Пусть здесь стоят, как и прежде, древние могучие
леса,  шелестит степной ковыль, текут чистейшие ручьи и реки, размножаются в
природных условиях дикие звери,  птицы и рыбы.  Нетронутые участки природы с
устойчивыми законами  развития  помогут  будущим  поколениям не  по  книгам,
гербариям и  чучелам,  а  воочию увидеть то,  что было до них сто,  пятьсот,
тысячу лет назад, - увидеть и сравнить с тем, что есть.
     Директор заповедника и  его заместитель по науке сидели,  запершись,  в
кабинете и  почти непрерывно звонили Пахтану.  На  вопросы им отвечали очень
невразумительно, в лучшем случае, успокаивали, повторяя, что проблема еще не
решена  окончательно.  Самого  Пахтана нигде  не  находили.  Потом  директор
разговаривал  с  известнейшим ученым,  который  очень  хорошо  знал  Кавказ,
работал здесь когда-то много лет.
     - Открыть резерват для  посещения?  Вы  меня  удивляете,  -  сказал  он
директору.
     - Да,  для туристов,  для автотуристов,  -  повторил директор.  - Я сам
слышал эту фразу на совещании.
     - Кстати, у вас и сейчас есть туристские маршруты по заповеднику?
     - Они проходят самым краем заповедника, у западных его границ.
     - Разве их недостаточно для знакомства с Кавказом?
     - На совещании высказана мысль, что нельзя утаивать от путешественников
естественную красоту в глубоких резерватах.
     - Вы шутить изволите! - рассердился ученый.
     Спустя несколько дней  была  получена телеграмма,  извещающая коллектив
заповедника,  что к  ним на  днях выезжает старший специалист для разрешения
всех недоуменных вопросов.
     Похоже,  что  все  уладится.  И  от  этой доброй мысли постепенно спало
нервное напряжение.
     Однако  в  разрешение конфликта верили  далеко не  все.  Зоолог Котенко
хмуро щурился, слушая успокоительные разговоры.
     - Я все же хотел бы знать,  -  сказал он резко, - зачем нам, к примеру,
охотничий домик в  заповеднике?  Кем  это  разрешено,  где  управленцы взяли
деньги для строительства?
     Рубленый,  снаружи серый и неказистый, охотничий дом внутри был отделан
в  очень современном стиле дорогими материалами и  с  большой тщательностью.
Светлые комнаты с  дубовыми панелями.  Камин не  без  претензий на  старину.
Люстры. Хорошая кухня. Словом, приют для самых требовательных гостей.
     Охотничий домик  стоял  в  долине  горной реки,  на  возвышенной второй
террасе, в самом конце дороги, по которой еще могла проходить машина с двумя
ведущими осями. Дальше, в глубь заповедника, от этого места шли тропы - и по
самой долине и  сразу на подъем,  к высокогорным лугам южного склона.  Зона,
где категорически запрещается стрельба, рыбная ловля, прогулки без особой на
то надобности.
     Вечером,   уже  на  квартире  Котенко,  Александр  Молчанов  настойчиво
спрашивал своего друга и руководителя:
     - А  что,  если в самом деле разрешат туристам проходить через глубокий
резерват?  Или  будет  устроена охота в  заповеднике?  Что  станет с  нашими
зверями?
     - Я в подобную возможность не верю,  Саша,  - твердо отвечал Котенко. -
Мы имеем дело с глубоким заблуждением у людей,  которые твердо еще не знают,
зачем нужны заповедники.  Красивых мест на просторах России,  слава богу, не
мало  и  без  заповедников.  Хотя  бы  у  нас  на  Кавказе,  западнее Кушта.
Отличнейшие ландшафты.  Приходи,  любуйся! Если удастся создать вблизи наших
границ посещаемые национальные парки,  заповедник от  этого крупно выиграет.
Пока что в пограничных с нами лесах идет заготовка древесины.  Будут парки -
рубку запретят.  С юга и севера нас сжимают угодья разных ведомств.  Их тоже
не станет,  если будет парк.  И  браконьерство поуменьшится,  ведь в  парках
такого рода существует полный запрет на стрельбу.
     - А дом в южном отделе? - не унимался Молчанов.
     - Не  знаю,  не знаю...  -  Котенко,  видимо,  не хотел делиться своими
домыслами на  этот  счет.  -  Вот  скоро приедет товарищ из  отдела,  и  все
выяснится. Подождем, подумаем.
     - Неужели и вправду кто-то собирается охотиться в черте заповедника?  -
Молчанов не мог этому верить и не хотел.
     Он  отказывался понимать охотников вообще.  Зачем бить  птицу и  зверя?
Какой это спорт,  какой это "активный отдых",  если он связан с  кровью,  со
смертью?  Ладно бы выходили на охоту с копьем,  луком и стрелами.  Идут-то с
дальнобойным оружием,  с капроновыми силками и сетями,  с капканами, словом,
охотники  берут  дичь  не  ловкостью,  не  атлетизмом и  силой  мускулов,  а
коварством,  хитростью,  обманом. И это считается отдыхом, спортом? Стрелять
можно научиться в  тире,  по мишеням,  по летающим тарелкам.  Но стрелять по
живому... и еще испытывать при этом удовольствие?
     Ему  всегда казалось,  что  простая истина -  запретить людям  стрелять
птицу и четвероногих "братьев своих" - вот-вот должна восторжествовать. Он с
радостью встречал сообщения о запрете на охоту в том или ином районе,  на ту
или иную дичь и хмурился, когда этот запрет опять отменяли.
     Еще  в  школе  умные  учителя,  особенно Борис Васильевич,  привили ему
нежную, непреходящую любовь к природе, ко всему живому.
     Потом, когда после гибели отца Саша стал лесником и узнал, почему и как
надо  охранять богатства леса от  преступников,  всю  свою энергию он  отдал
этому  благородному делу,  ничего  не  боялся и  компромиссов не  признавал.
Встреча с такими негодяями,  как Циба,  Матушенко,  Козинский, укрепили веру
его  в  правое  дело.  Именно  тогда  началась  его  многолетняя  работа  по
наблюдению за двумя зверями -  за медведем и оленем,  воспитанными с детства
человеком, сохранившими память о человеческом участии до сих пор, хотя давно
стали вольными и дикими.
     Научный  сотрудник заповедника Александр Молчанов был  твердо  убежден,
что среди его коллег и  сослуживцев нет людей,  думающих не так,  как думает
он. У кого из них подымется рука, чтобы нанести вред природе?
     Как  же  совместить все  это  с  деятельностью некоторых  сотрудников в
отделе,  откуда руководят заповедниками?  Ведь  там  тоже  работают зоологи,
охотоведы и ботаники?..
     Ответа на этот вопрос Молчанов не находил.
     ...Весь вечер они молчали. Котенко писал кому-то письмо, кажется, опять
по  поводу устройства национального парка у  границ заповедника.  Саша делал
заметки о  фенологических датах  и  развитии животных в  "Летописи природы",
переписывал свой порядком потолстевший дневник.
     Уже после десяти Котенко вдруг спросил:
     - Ты сделал фотографии, какие обещал?
     Саша кивнул.
     - Где они? Дай-ка глянуть.
     - Перед вами, на столе, - сказал Саша.
     - А, вот что значит этот безалаберный день!
     Он взял фотографии,  и выражение его мужественного лица стало меняться.
Сбежала тень нервной озабоченности,  у глаз собрались добрые морщины, а губы
раздвинулись.  Любовно  и  радостно  рассматривал он  статного Хоба,  хорошо
снятого с  близкого расстояния и еще ближе,  совсем рядом,  где крупно вышла
его венценосная голова.  На этой,  второй фотографии олень бесстрашно глядел
большими влажно блестевшими глазами прямо в объектив.
     - Хорош рогач, а? Можно сказать, выставочный экземпляр. Пожалуй, лучший
олень  на  Кавказе.   Согласен?  Впрочем,  еще  бы  не  был  согласен!  Твой
воспитанник,  если не сказать большего. Надо с ним почаще встречаться, Саша,
пусть он снова и хорошенько подружится с Архызом.  А еще лучше -  с Лобиком.
Интересно,  узнают ли  друг  друга  медведь и  олень,  когда встречаются?  И
встречаются ли они, как ты думаешь?
     - Не знаю.  Боюсь,  что нет.  Вот с Архызом я их непременно подружу.  И
запросто.  Они и  сейчас не дичатся друг друга,  хотя и  не подходят близко.
Позитивный нейтралитет.
     - А  если Хоба на  глазах Архыза попадет в  беду?  Как  думаешь,  овчар
выручит его?
     - Без сомнения.
     Котенко замолчал и  задумался над фотографиями.  Спустя некоторое время
сказал:
     - Да, Лобик... Он очень нужен для полноты опыта. Придется тебе отыскать
это  недостающее  звено.   А  фотографии  хорошие.   Очень  хорошие.  Убери.
Пригодятся для работы над будущей диссертацией. Как ты ее назовешь? "Человек
и зверь"? Звучит? Ладно. Теперь давай, Саша, ужинать.
     Утром в  конторе они узнали,  что сотрудник из отдела сегодня вылетел к
ним.


        "2"

     Молчанов  подходил  к   зданию  конторы,   когда  из  ворот  выкатилась
директорская машина и посигналила ему.
     - Садись, Александр Егорович, - приказал директор. - Поедем в аэропорт,
встретим высокого гостя.
     - Может,  без  меня?  -  Молчанов как раз хотел продолжить разбор своих
многочисленных записей.
     - Давай, давай, едем!
     В  здании  нового аэровокзала было  прохладней,  чем  на  улице.  Ждали
недолго.  Голубой "АН-24"  свалился с  неба,  пробежал немного по  траве  и,
взревев моторами от избытка мощности, затих перед бетонной дорожкой.
     - Как  мы  его  узнаем среди  сорока пассажиров?  -  сам  себя  спросил
директор. - Фамилия мне ничего не говорит. Капустин какой-то. Незнаком.
     До  сознания  Александра  эти  слова  пробились  не  сразу.   Капустин?
Капустин...  Вдруг он почувствовал,  что ему стало жарко.  Неужели тот самый
Виталий Капустин? Нет, не может быть. Тот в Ленинграде, а этот из Москвы. Он
снисходительно улыбнулся своему  внезапному испугу.  Мало  ли  Капустиных на
белом свете!
     Но  когда  в  проеме  самолета он  увидел  молодого человека,  который,
выходя,  зацепился шляпой за металлический верх и  с виноватой улыбкой успел
подхватить  ее,   когда  рассыпались  его   светлые  волосы,   а   глаза  на
располневшем,  но очень похожем на то,  прежнее, лицо инструктора по туризму
воззрились с каким-то испуганным изумлением на него,  Молчанова,  Саша сразу
понял, что ошибки нет. Да, тот самый. Тихо сказал директору:
     - Вот этот, со шляпой в руках, и есть Капустин.
     - Ты его знаешь?
     - Старое знакомство.  Он когда-то работал на турбазе в Желтой Поляне, а
я там в школе учился...
     Капустин уже улыбался и шел к ним с плащом в одной руке, с емким желтым
портфелем в другой.  Он был обрадован и, кажется, польщен, что его встречают
у  самолета.  И  что  среди  встречающих оказался  Молчанов,  хотя  у  этого
Молчанова были  веские  основания не  очень  радоваться встрече  с  прошлым.
Впрочем, может, это и не так. Шесть лет прошло, все быльем поросло.
     Эти  мысли только промелькнули в  голове Виталия Андреевича Капустина и
тотчас  оказались потесненными другими,  уже  чисто  служебными мыслями.  Он
подчеркнуто-вежливо и  с  достоинством пожал руку старшим -  директору и его
заместителю - и только тогда повернулся к Молчанову.
     - Рад видеть тебя,  старик,  -  совсем уж радостно и  по-свойски сказал
Капустин,  считая,  что старое их знакомство и новое его положение разрешают
фамильярность и обращение на "ты".
     - Здравствуй, - немного холоднее, чем надо бы, ответил Молчанов и пожал
протянутую руку,  довольно полную  и  мягкую руку,  которая этой  мягкостью,
безволием и  домашним теплом уже свидетельствовала,  что туризмом,  спортом,
физической работой молодой человек давно не занимается.  -  Не ожидал видеть
тебя в такой высокой должности и с такой миссией.
     - "Все течет,  все меняется",  - сказал один древний. Я рад видеть тебя
здесь... - Капустин и в самом деле даже порозовел от удовольствия. Обращаясь
уже  ко  всем,  он  продолжал:  -  Вы  тут,  друзья  мои,  кажется,  немного
понервничали по поводу и без оного. Пахтан перед отъездом говорил мне, что в
заповеднике оппозиция и все такое прочее.  Постараемся найти общий язык. Вот
и Молчанов нам поможет, по старой дружбе, верно, Александр?
     Лицо Капустина светилось добрыми желаниями. Как все просто и хорошо!
     Саша неопределенно улыбнулся, спросил:
     - Значит, ты с полномочиями?
     - Разумеется.  Одно дело -  бумаги, приказы, другое дело - слово, живое
общение.
     - На том совещании,  где говорили о  туризме в  заповеднике,  тоже было
слово живое, - сказал директор.
     - Не надо все это воспринимать буквально, - слегка нахмурился Капустин.
- Отсюда и нервозность...
     В  машине Капустин сидел  рядом  с  шофером и,  полуобернувшись,  тоном
легким, шутливым рассказывал:
     - Наделали вы переполоху,  коллеги.  У  нас в  отделе вся работа стала.
Бесконечные звонки,  запросы с мест,  даже оттуда,  - он выразительно поднял
палец выше головы.  -  Мы в  аппарате с  ног сбились,  доказывая ошибочность
суждений на периферии.  Все это далеко не так,  как было кое-кем воспринято.
Туристские  организации  на   том  совещании  всего-навсего  высказали  свое
пожелание,  чтобы открыть заповедник,  а  наш шеф не сразу понял последствия
этого шага. Туристов можно понять - ведь нынче огромная тяга к путешествиям,
во  все  уголки нашей страны хочется заглянуть...  Мне рассказывали,  что на
телевидении "Клуб  кинопутешествий" по  массовости зрителей  занимает первое
место!  И это кинопутешествия!  А что же делается на живой природе? Миллионы
идут в поход. Вот так и возник вопрос о заповедниках...
     - А вы почему же не дали отпора, не разъяснили своему шефу? Специалисты
называется! - укоризненно сказал из угла директор.
     - Ну,  что вы говорите! Надо знать, как все это происходило... Так вот,
если и будут затронуты интересы заповедников, так это коснется лишь наиболее
крупных,  таких,  как Северо-Уральский,  Камчатский, где водные магистрали и
дороги.
     - Кавказ тоже с реками и старыми дорогами,  - сказал Молчанов. - И тоже
не из маленьких. Как-нибудь четверть миллиона гектаров.
     - Ты мне можешь не говорить,  старик, я отлично знаю Кавказ. И сразу же
могу  твердо  заверить вас,  что  ни  одного  нового  маршрута мы  здесь  не
проложим. Вот так. Это твердо!
     Трое на заднем сиденье переглянулись и облегченно вздохнули.
     Примерно в  том же духе Капустин изложил точку зрения своего шефа и  на
совещании специалистов заповедника, которое состоялось сразу же. И здесь его
слова