на пороге не появлялась любимица няня и не
приглашала  его  идти  спать.   Нередко  добрая  Арина  Кузьминишна  нарочно
приходила пораньше,  и  когда тетка отрывисто спрашивала:  "Разве время?"  -
старая няня отвечала, что наверху уж пробило восемь часов.
     Гриша подходил к  тетке и  прикладывался к ее длинной,  костлявой руке.
Тетка  молча  крестила его,  делала  какое-нибудь строгое замечание няне,  и
затем ребенок уходил наверх,  в детскую, где часто рыдал неутешными слезами,
пока не засыпал с  улыбкой на устах,  утешенный,  ободренный и  пригретый на
любящей груди Арины Кузьминишны.
     Мало  светлых  воспоминаний осталось  бы  у  Лаврентьева из  этой  поры
детства,  если б  у  него не было верного друга и  заступницы,  этой славной
няни,  отдавшей всю  силу  любви  своего  горячего,  сострадательного сердца
бедному брошенному ребенку.  И  кого  же  так  горячо любила и  жалела Арина
Кузьминишна?  Маленького барчука,  последыша того  самого человека,  который
причинил ей  же  величайшее зло,  отдавши единственного ее  сына за какую-то
грубость в  солдаты.  За  зло  она  отплатила добром.  Она пожалела сироту и
добровольно поехала с ребенком жить к старой "ведьме",  несмотря на то,  что
после смерти молодой барыни, которой была подарена мужем, Арина Кузьминишна,
по завещанию, получила вольную.
     "Кто призрит сиротку?" -  подумала Арина Кузьминишна, когда ей объявили
вольную, и решилась не оставлять ребенка, пока он не подрастет.
     Чудным, светлым, неизгладимым воспоминанием запечатлелся навсегда образ
этой  старой  подруги сиротливого детства в  сердце Григория Николаевича.  С
благоговением  и  признательностью  вспоминал  он  самоотверженную,  любящую
женщину,  выносившую из-за него брань и наказания суровой тетки,  заменившую
ему мать,  бывшую его лучшим,  верным другом и пестуном.  Она согрела сердце
ребенка нежной лаской, она заставляла забывать одиночество сказкой и песней,
она  первая посеяла в  молодой душе  ребенка семена любви  к  подневольному,
униженному и  оскорбленному,  -  словом,  Арина Кузьминишна была одна из тех
русских  крепостных  нянь,  которые  беззаветной любовью  скрасили  не  одно
сиротство дворянских подростков,  утерли немало слез, смягчили немало сердец
и   бывали  первыми  и  лучшими  наставницами  многих  беспризорных  русских
дворянских детей.
     Матери своей ребенок не мог помнить,  но, по рассказам няни, сохранил о
ней горячее и  признательное воспоминание,  нередко впоследствии задумываясь
над ее  печальной судьбой.  Судя по  портрету,  писанному масляными красками
вскоре после  свадьбы и  доставшемуся потом Григорию Николаевичу,  мать  его
была  женщиной  замечательной красоты  -  блондинка  с  кротким  взглядом  и
необыкновенно  добрым   лицом.   Полузадумчивая,   полугрустная  улыбка  уже
скользила на ее устах, словно предчувствие будущей печальной судьбы.
     Судьба матери Григория Николаевича в самом деле была из печальных.  Она
была   дочь  мелкопоместного  дворянина  Смоленской  губернии,   жившего  по
соседству с  Лаврентьевым.  Кроткая,  задумчивая девушка,  единственная дочь
родителей, выросла дома, не получив никакого образования, едва знала грамоту
и,  на беду свою,  в шестнадцать лет была замечательной красавицей с пышными
русыми волосами и черными глазами.  На нее заглядывались соседи;  за нее уже
сватался  какой-то  приказный  из  уездного  города,   когда  отец  Григория
Николаевича,  в  то время бывший подполковником,  только что переведенный за
какой-то  проступок из  гвардии в  армию  и  заехавший по  дороге на  Кавказ
погостить к  старухе  матери,  -  встретил в  церкви  молодую девушку и  был
поражен ее красотой. Она возбудила в нем сильную животную страсть, и он чрез
несколько времени решил, что дочь мелкопоместного дворянина будет его женой,
хотя бы пришлось из-за этого поссориться со всей родней.  Лаврентьеву было в
это время тридцать пять лет,  он был очень нехорош собой,  низенького роста,
брюнет, с резко выдававшимися челюстями. Он не отличался изящными манерами -
от  него  несло  казарменным духом николаевского времени.  Характера он  был
упрямого,   деспотического,   угрюмого  и  не  терпел  противоречий.  В  нем
сказывалась лаврентьевская порода.  Образование он получил неважное, книг не
читал,  редко посещал общество, был любимцем Михаила Павловича{179} и грозой
солдат.  Вот  этому-то  человеку имела  несчастие понравиться тихая,  робкая
шестнадцатилетняя девушка.  Лаврентьев тотчас же  познакомился с  ее отцом и
однажды спросил ее  шутя:  пошла ли бы она за него замуж?  Вместо ответа она
заплакала,  закрыла лицо руками и  убежала из комнаты.  Но это не остановило
Лаврентьева,  хотя  он  и  удивился,  что  дочь  несчастного мелкопоместного
дворянина  не  бросилась  к  нему  сразу  в  объятия...  Однако  дело  скоро
сладилось.  Отец,  обрадовавшись счастью, выпавшему дочери, заставил ее идти
замуж. Молодые обвенчались чуть ли не тайком и уехали на Кавказ, откуда мать
Лаврентьева получила извещение о женитьбе сына.
     Первые годы  жизнь молодой жены  была еще  сносна,  хотя муж  терзал ее
ревностью и  пугал  дикими вспышками гнева.  Она  боялась его  и  еще  более
робела.  Прошло несколько лет.  Лаврентьев охладел к  ней и  стал тяготиться
своей робкой,  несветской,  застенчивой женой.  В  это время он  отличался в
делах против горцев,  был за отличие произведен в генералы, и ему предстояла
видная,  блестящая карьера.  Скромная  жена  совсем  не  годилась  для  роли
генеральши,  и под конец Лаврентьев возненавидел ее, находя в ней помеху для
своей  карьеры.   Он   стал   теснить  несчастную  женщину  с   безжалостной
жестокостью,  держал ее взаперти,  не показывая никому, и, наконец, отправил
ее  в  деревню,  запретив  выезжать  оттуда.  Старшего сына  он  отправил на
воспитание своей матери,  а младшего,  только что родившегося Гришу, оставил
при  матери.  Тихо  чахла  бедная  женщина и  после  долгих  просьб вымолила
разрешение ехать в Москву лечиться. Там одиноко протянула она еще три года и
наконец, брошенная всеми, умерла. Тем временем Лаврентьев пожинал на Кавказе
лавры, и имя его гремело в газетах того времени. Получивши известие о смерти
жены  и  о  том,  что  младший сын  взят  на  воспитание теткой,  Лаврентьев
обрадовался и скоро женился во второй раз, сделав весьма блестящую партию.
     Когда Григорий Николаевич впоследствии узнал от  няни  печальную судьбу
своей матери,  он еще более охладел к  отцу и питал к нему чувство далеко не
сыновнее.
     Впрочем,  Григорий Николаевич никогда не был близок с отцом.  Он совсем
не знал его,  никогда не жил вместе, и в редкие, короткие свидания, во время
наездов отца в Петербург,  мальчик испытывал почтительный страх -  и только.
Он,  пожалуй,  гордился отцом, о боевых подвигах которого гремела слава, сам
мечтал о  подвигах,  когда будет офицером,  но не испытывал большой радости,
когда отец,  весь в орденах и ленте,  приезжал на пятнадцать минут в корпус,
трепал мальчика по  щеке,  давал рубль денег и,  осведомившись у  корпусного
начальства о  поведении сына,  уезжал,  прикладывая колючие свои усы к щекам
сына.  Иногда отец, во время приездов в Петербург, брал его на воскресенье и
оставлял на  целый день одного в  номере гостиницы с  своим денщиком.  Гриша
обыкновенно завязывал беседу с  старым солдатом и  не особенно горевал,  что
отец в  отсутствии.  Он невольно чувствовал,  что отец ему чужой,  что он на
него не обращает внимания и  ни одним ласковым словом не приближает к  себе.
Всегда резкий, сухой, с грубыми манерами, приземистый, некрасивый, с красным
солдатским лицом, этот человек, быть может, и любил по-своему сына, но любил
уж  очень странно,  никогда не проявляя своей любви нежным чувством,  мягким
словом, дружеским участием. Разговоры его с сыном бывали всегда лаконичны.
     - Здоров?  -  обыкновенно встречал он  сына,  торопливо надевая мундир,
когда  мальчик по  воскресеньям в  девять часов утра  приходил из  корпуса в
номер гостиницы, где останавливался отец.
     - Здоров,  -  отвечал Гриша,  подходя к  красной,  короткой,  жилистой,
поросшей волосами руке.
     - Хорошо учился?
     - Хорошо.
     - Не секли?
     - Нет.
     Затем  разговор  прекращался.   Гриша  садился  в   сторону  и  не  без
удовольствия любовался на шитый мундир,  на золотые аксельбанты и на ордена,
которыми усеяна была  выпяченная грудь кавказского героя.  Иногда,  впрочем,
его  созерцание нарушалось неожиданными вспышками гнева отца против денщика.
Тогда красное лицо генерала становилось багровым, глаза наливались кровью, и
он  бил кулаком по лицу старого солдата с  каким-то непостижимым зверством и
ругался площадными словами.  Денщик  только жмурился и  чуть-чуть  отстранял
лицо после каждого удара.  Обыкновенно вспышки эти бывали из-за каких-нибудь
пустяков.  Гриша в  это  время полон был  сострадания к  солдату,  испытывая
чувство стыда и негодования. Когда отец уезжал, Гриша вздыхал свободнее.
     Раз  или два в  год отец писал сыну в  корпус безграмотные,  короткие и
лаконические,  как канцелярские бумаги,  письма, с приложением десяти рублей
на лакомство; в этих письмах обыкновенно отец рекомендовал сыну хорошо вести
себя,  слушать начальство и  не рассуждать,  как это подобает будущему слуге
отечества, и быть впоследствии бравым офицером. Иногда в письме сообщалось и
о  полученных наградах.  Вот  точная копия  с  одного из  писем,  полученных
однажды четырнадцатилетним кадетом:

                            "Любезный Григорий!
     Я, слава богу, нахожусь в вожделенном здравии. Бог хранит меня. Недавно
государь  император изволил  пожаловать меня  орденом  Владимира{181} второй
степени.  Этот  орден надо  заслужить.  Желаю и  тебе  впоследствии быть его
достойным. А впрочем, будь здоров и веди себя хорошо.
     При сем посылаю десять рублей.
                                              Твой отец генерал Лаврентьев".

     Таковы были отношения между отцом и сыном.
     Когда,  через два  года после смерти жены генерала Лаврентьева,  старая
тетка  однажды получила от  брата письмо с  извещением о  вступлении его  во
второй  брак  с  грузинской владетельной княжной,  "девицей  привлекательной
наружности,   приятного   характера,   получившей   воспитание  в   Смольном
институте{181}",  -  обыкновенно суровое лицо старухи прояснилось, и на лице
ее  промелькнула  радостная  улыбка.  В  тот  же  день  она  велела  позвать
священника и приказала отслужить молебен.
     После молебна она торжественно объявила,  что брат ее вступил во второй
брак,  и  во этому случаю пригласила батюшку обедать и  приказала испечь для
людей пироги и дать мужчинам по стакану водки, а женщинам по рюмке, - дальше
этого ее щедрость не шла.
     Обратившись к маленькому племяннику, она сказала:
     - У тебя теперь есть мать. Молись за нее в своих молитвах. Слышишь?
     Семилетний мальчуган не  совсем ясно  понимал в  чем  дело,  почему это
тетка так  торжественно объявила,  что у  него теперь есть мать,  когда няня
говорила,  что добрая его мама взята на небо и  живет с ангелами несравненно
лучше,  чем жила в  Москве.  По  обыкновению,  он  взглянул на няню,  требуя
разрешения этого недоразумения,  но  Арина Кузьминишна была как-то  особенно
сдержанна и, как показалось Грише, невесела. Она ничего не ответила мальчику
в зале,  а повела его в детскую,  взяла его на руки, крепко-крепко прижала к
своей груди и залилась слезами.
     - Бедный,  бедный  ты  мой  сиротка!  -  тихо  наконец произнесла Арина
Кузьминишна.
     Отчего он вдруг после молебна стал бедный?  Что такое случилось? Почему
тетка радуется, а няня плачет, что папенька женился?
     Несколько минут  ломал он  над  этими вопросами свода голову и  наконец
пришел к заключению,  что, верно, новая его мать - не прежняя добрая мама, а
такая же страшная и  сердитая,  как и  тетка;  оттого тетка так радуется,  а
няня,   напротив,  плачет.  Немедленно  же  он  сообщил  своему  другу  свои
предположения и был несколько озадачен,  когда няня,  улыбаясь сквозь слезы,
заметила:
     - Она молодая. Тетенька сказывала: грузинская царевна.
     - Молодая? Царевна? Не похожа на тетеньку? Так что ж ты плачешь, няня?
     - Она тебе мачеха,  а  не мать.  Родную твою маменьку господь прибрал к
себе. Мачеха не будет любить тебя!
     - Так я мачеху и знать не хочу.  Перестань,  няня, не плачь! Если ты ее
не любишь,  так и я не люблю. Зачем нам мачеха? Мы всегда вместе будем жить.
Ведь правда,  няня?  Я вырасту,  буду офицером,  и ты со мной... Стоит из-за
мачехи плакать! Она сюда не приедет!
     Он   с   необыкновенно  комичной   серьезностью  стал   утешать   Арину
Кузьминишну, вытирая платком крупные слезы, катившиеся по сморщенным, грубым
щекам,  и,  когда няня немного успокоилась и с надеждой прошептала:  "Бог не
оставит тебя!" - Гриша весело сказал:
     - И ты не оставишь меня!  И нам будет очень хорошо!.. Мы возьмем к себе
жить кучера Ивана, Федю, Митю, а мачехи не надо!
     Няня слушала болтовню ребенка,  и грустная улыбка светилась в ее добрых
глазах.
     Здоровым,  сильным и  крепким мальчуганом вырастал Гриша на деревенском
воздухе.  По  счастию,  тетка недолюбливала мальчика и  не  обращала на него
особенного внимания.  Таким  образом,  первоначальное воспитание свое  Гриша
получил у  няни и среди прислуги.  Все жалели беспризорного барчонка,  и все
наперерыв старались приласкать его,  полюбивши мальчика за  ласковый нрав  и
жалостливое сердце.  В  людской ходила о  Грише молва,  как он  однажды спас
казачка, разбившего дорогую фарфоровую чашку, от жестокого наказания, сказав
тетке,  что  разбил чашку он,  за  что и  был высечен теткой.  Этот поступок
произвел большой эффект,  и  с  тех  пор  Гриша стал  общим любимцем дворни.
Участие и ласку, которых он не находил у родных, он нашел среди чужих людей,
и,  очень понятно, мальчика тянуло в людскую, несмотря на воркотню няни, что
тетенька узнает и  им  обоим  достанется.  Тем  не  менее  Гриша сдружился с
дворовыми мальчишками,  своими сверстниками,  играл вместе с  ними  в  саду,
уверенный,  что няня его не выдаст.  Нередко няня отыскивала его в  людской,
обедающим вместе с  дворовыми,  или в конюшне,  сидящим на коленях у старика
кучера Ивана,  большого приятеля Гриши.  Старик рассказывал отличные сказки,
тешил мальчика волчками и  украдкой сажал на лошадь и возил по двору.  Арина
Кузьминишна не раз трепетала за своего любимца,  когда он,  бывало, долго не
возвращался домой,  забегая вместе с друзьями в лес,  как сумасшедшая бежала
за ним звать его обедать,  - тетка терпеть не могла, когда мальчик опаздывал
к обеду!  -  и часто находила его в целой компании,  где-нибудь под деревом,
беззаботно беседующим о разных разностях. Арина Кузьминишна бранила любимца,
драла  за  вихор  кого-нибудь из  мальчишек постарше,  торопливо вела  Гришу
домой,  переодевала и  приводила в  столовую как  раз  перед  самым  обедом.
Сколько раз  спасала эта Арина Кузьминишна своего любимца от  теткина гнева!
Сколько ночей не спала она,  когда Гриша заболел корью; как усердно молилась
она за сиротку и  с  какою настойчивостью докладывала барышне,  что Григорий
Николаевич "очень занедужили" и  не  прикажет ли барышня послать за лекарем.
Во время болезни Гриши -  корь у него была очень серьезная - вся дворня была
смущена;  все спрашивали:  как барчук?  - украдкой засматривали в детскую, и
когда наконец барчук вышел в  первый раз,  то все с таким радостным участием
отнеслись к Грише,  что Гриша сконфузился от радостного чувства, охватившего
его сердце при виде общей любви к нему.
     Тетка  и  не  догадывалась о  таком  тесном  общении своего  маленького
племянника с  "хамами",  как  называла она обыкновенно своих крепостных:  ни
одна  душа  ни  разу  не  заикнулась ей  об  этом.  Все  тщательно оберегали
сиротливого барчука.  С  теткой Гриша виделся за утренним чаем,  за обедом и
вечером,  когда племянник обязан был отсиживать около часу в  гостиной перед
отходом  ко  сну.  В  это  время  Грише  нередко доставалось от  тетки.  Она
находила,   что  он  совсем  не  похож  на  благородного  мальчика,  что  он
совершенный мужик и что она напишет отцу, чтобы тот поскорее определил его в
корпус. Действительно, большеголовый, плотный, некрасивый Гриша нисколько не
походил на  изящного ребенка.  И  не  отличался хорошими манерами,  которым,
впрочем, нельзя было научиться у кучера Ивана. Когда тетка начинала выговор,
мальчик   опускал   глаза   в   тарелку   и   молчал,    пока   продолжалась
назойливо-злобная воркотня.  Молчание мальчика нередко гневило тетку.  Она с
презрительной улыбкой взглядывала на ребенка и резко произносила:
     - Весь в мать, - такой же скрытный волчонок! Ступай вон из-за стола!
     Гриша уходил в детскую -  няня, разумеется, украдкой приносила ему обед
- и  не  думал просить прощения,  несмотря на  советы няни.  Это  еще  более
раздражало  старуху  и,   случалось,   она  приказывала  привести  "упрямого
мальчишку" вниз и  собственноручно секла маленького племянника,  и  секла не
шутя,  к величайшему огорчению доброй Арины Кузьминишны. Грише пошел девятый
год.  Он  знал много сказок,  песен и  пословиц,  умел назвать все деревья и
цветы  в  саду,  знал  укромные местечки в  лесу,  где  водится много  ягод,
различал птиц,  умел  заливать суслика и  ловить ящериц,  научился у  кучера
Ивана  запрягать лошадь и  с  честью мог  выйти из  драки с  любым из  своих
сверстников-приятелей,  причем никогда не жаловался няне,  если,  случалось,
бывал побежден,  - но зато буквы азбуки различать не умел и, надо сознаться,
не имел к этому ни малейшей склонности.
     Тетка  все  собиралась  выписать  гувернантку,   о  чем  даже  сообщала
брату-генералу,  но  по  скупости откладывала намерение и  однажды  призвала
дьякона,  молодого семинариста,  недавно поступившего на место, и предложила
ему за три рубля в месяц учить племянника и быть с ним построже...  Высокий,
с лицом,  сплошь покрытым веснушками, и с намасленными рыжими волосами, отец
дьякон  оказался весьма  порядочным и  добрым малым,  стал  учить  барчука с
любовью и  скоро  сделался большим приятелем Гриши.  Гриша  выучился читать,
писать,  знал,  с  грехом пополам,  четыре правила арифметики,  имел смутное
понятие  о  Рюрике{185},  Святославе{185},  Игоре{185}  и  Ольге{185},  знал
"Верую" и десять заповедей, но еще лучше знал, как насвистывать птиц, насчет
чего отец дьякон был большой мастер и  с  охотой посвящал в  свое мастерство
ученика.  Впоследствии отец дьякон обещал Грише взять его с собой на озеро и
научить его удить рыбу,  но обещания своего исполнить не мог, так как в один
прекрасный день, когда, после диктовки, отец дьякон, вместо урока из русской
истории,  стал,  по настоятельной просьбе ученика,  рассказывать, сколько он
третьего  дня  наловил  окуней  и  как  сорвалась  большущая шельма-щука,  -
неожиданно к  крыльцу усадьбы подъехал тарантас -  дело было в  августе -  и
учитель с учеником увидали в окно,  как из тарантаса выскочил молодой офицер
и вошел в дом.
     - Сродственник, видно? - полюбопытствовал отец дьякон.
     Но Гриша не мог дать удовлетворительного ответа. Он знал наперечет всех
редких посетителей тетки,  но  между ними  молодого офицера не  видал.  Пока
учитель с  учеником делали  разные  предположения насчет  приезжего офицера,
Арина Кузьминишна пришла вся в  слезах и объявила Грише,  что тетенька зовет
Гришу вниз.  Мальчик в недоумении и испуге вопросительно смотрел на няню, но
няня ничего не говорила, и он тихо спустился вниз.
     Тетка сидела в гостиной у стола,  на котором лежало развернутое письмо.
В кресле сидел молодой человек в адъютантской форме.
     Мальчик  подошел  к  тетке,  поклонился офицеру и  с  любопытством стал
разглядывать его форму.
     - Завтра ты с ними поедешь в морской корпус! - проговорила торжественно
тетка  и  потом  прибавил