а, явно довольный, обращаясь ко мне, говорил:
     - Слышишь - это приветствуют тебя, Белый Ягуар! Ты наш брат!
     - Там варраулы?
     - О-ей!
     Порой от берега отчаливала какая-нибудь небольшая лодка с двумя-тремя
гребцами,  которые  жестами  выражали  нам   издалека    свое    дружеское
расположение.
     Прежде чем мы достигли резиденции Оронапи, я собрал на совет Манаури,
Арнака и Вагуру.
     - Скажите мне, варраулы всегда поддерживали такую дружбу с араваками?
- спросил я.
     - Нет, - кратко ответил вождь. - Прежде они часто с нами враждовали.
     - Чем же объяснить их поведение теперь?
     - Теперь все изменилось.
     - А тебя не удивляет такая внезапная перемена?
     - Меня удивляет, - вмешался Арнак.
     - А я говорю вам - все правильно, - решительно успокоил нас  Манаури,
таинственно улыбаясь, словно ему ведомо было нечто неизвестное  нам.  -  И
дело здесь не в араваках,  а  прежде  всего  в  тебе,  Ян.  Это  тебя  они
приветствуют!
     - Это мне и непонятно.
     - А мне понятно.  Ты помнишь, Екуана говорил: война  подстерегает  за
каждым кустом? Это не была шутка, а о тебе идет слава великого вождя.
     - Это ты наговорил им обо мне всяких небылиц! - возмутился я.
     - Манаури говорил правду. Так нужно, - возразил вождь.
     - О какой войне идет речь? С испанцами?
     - Нет.
     - С кем же, черт побери?
     - Пока не знаю. Но разве в лесах мало диких карибов?
     - А варраулы - это карибское племя?
     - Нет.
     Вероятность оказаться втянутым в какую-то сомнительную  авантюру  мне
не особенно нравилась, но создавалось впечатление, что это  льет  воду  на
мельницу Манаури.  Не полагает ли вождь, что в обстановке войны ему  проще
будет завоевать влияние в своем племени?
     Но мере приближения к  селению  Оронапи,  которое  варраулы  называли
Каиивой, барабаны на берегу били все громче, не стихая даже ночью, а порой
они слышались сразу с нескольких сторон, и тогда впрямь начинало казаться,
что это сам лес готовит нам триумфальную и торжественную встречу.
     Когда мы подплывали уже к самой Каииве, мне опять пришлось облачиться
в шитый золотом капитанский мундир, на ноги  надеть  тяжелые  башмаки,  на
голову - шкуру ягуара, не запамятовать о  серебряном  пистолете  и  шпаге,
украшенной перламутром, а главное, как поучал меня Манаури,  напустить  на
себя грозный и надменный вид.
     В Каииве не было такого помоста, как в селении Екуаны, и  все  хижины
стояли вразброс на вбитых в землю сваях.  Под сенью самой большой из  них,
стоявшей шагах в двухстах от берега реки,  нас  ожидал  Оронапи  во  главе
целой свиты своих старейшин.  Все, и особенно Оронапи,  были  разряжены  в
разноцветные перья и ожерелья, на их телах  -  свеженанесенная  раскраска,
сбоку - палицы с богатой резьбой.  Как и предписывал церемониал, верховный
вождь сидел на табурете, а по бокам от  него  стояло  несколько  свободных
табуретов.
     Когда мы сошли на берег, Оронапи не встал нам навстречу, как Екуана у
себя в деревне, а продолжал сидеть горделиво и важно, не сводя  взгляда  с
нашей группы.  Неторопливым шагом  я  шествовал  к  нему  в  сопровождении
Манаури, Екуаны, Арнака, Вагуры и Фуюди.  Оронапи  продолжал  сидеть.  Как
видно, он себя ценил высоко и намерен был  сидеть,  пока  мы  не  подойдем
вплотную.
     Когда  мы  прошли  уже  примерно  половину  пути,  Манаури    шепотом
посоветовал мне остановиться.  Я так и поступил. Тогда Екуана, несмотря на
свою тучность, проворно подскочил ко  мне  и  стал  горячо  убеждать  идти
дальше.  Но Манаури оборвал его, предложив идти одному,  без  нас.  Екуана
умолк и горестно сопел, не зная, что предпринять.
     Оронапи, заметив издали происходящее, как видно, решил  смирить  свою
гордыню, быстро встал и  направился  к  нам  походкой  менее  важной,  чем
надлежало, издали выражая свою радость и приветливо взывая:
     - Добро пожаловать, друзья! Идите, идите! Идите смело и весело, смело
и весело, идите смело, весело и спокойно...
     Повторяя без конца эти слова приветствия, он приблизился,  взял  меня
за руку и под доброжелательный гул собравшихся повел под сень навеса.
     Холодок между нами если и появился, то  вмиг  растаял.  Остановившись
перед табуретом Оронапи, я с показным вниманием  стал  рассматривать  его,
словно какое-то диво, и наконец с нарочитой серьезностью спросил:
     - Неужели на нем так удобно сидеть, что не хочется даже вставать?
     Оронапи понял иронию и обратил ее  в  шутку,  тут  же  предложив  мне
самому сесть на этот табурет.
     - Попробуй сам, Белый Ягуар!
     Я уселся на его  царственный  табурет,  и  началось  веселье:  танцы,
песни, поглощение в неимоверных количествах печеной рыбы, всяческой  дичи,
сладких плодов и, конечно же, кашири, которое я теперь лишь пригублял.
     Празднество проходило столь радостно, с таким искренним  и  сердечным
радушием, что оставалось только удивляться.
     Улучив минуту, я шепотом спросил у сидевшего рядом Арнака:
     - Ты что-нибудь понимаешь? Я - нет!
     - Да, что-то очень уж они стараются...
     - В чем же дело? Может быть, предстоит война?
     - Похоже на то. Кажется, на них кто-то готовится напасть...
     Оронапи в отличие  от  жизнерадостного  толстяка  Екуаны  производил,
пожалуй, впечатление человека хмурого, сурового и даже грубого, но в  этот
день всячески стремился быть приветливым  и  обходительным.  Он  буквально
рассыпался  в  любезностях,  стараясь  нам  угодить  и  понравиться.   Его
заинтересованность в нас была настолько очевидной, что явные проявления ее
меня порой даже смешили.
     Будучи и сам в  состоянии  приподнятом  (как-никак  толику  кашири  я
все-таки выпил),  я  в  конце  концов  решил  без  обиняков,  быть  может,
несколько бесцеремонно, спросить, чему и каким добрым  ветрам  мы  обязаны
столь гостеприимному и радушному приему?
     Оронапи взглянул  на  меня  озадаченно,  захваченный  врасплох  таким
вопросом, но замешательство его длилось недолго. Он сразу стал серьезен, с
минуту задумчиво смотрел на тыкву с кашири, которую держал в  руке,  потом
выплеснул ее содержимое на землю далеко в сторону  в  знак  того,  что  не
хочет больше пить.
     - Мне нужен союз с тобой! - твердо проговорил он, глядя мне  прямо  в
глаза. - Мне нужна твоя дружба, Белый Ягуар!
     -  Догадываюсь,  -  ответил  я  полушутливо,    не    принимая    его
торжественного тона, - но почему тебе это нужно?
     - Ты хочешь знать? Мне это нужно потому, что ты храбрый воин! И ты, и
твои друзья - храбрые воины!
     Наступила минута молчания.
     - Теперь слушай, Белый Ягуар, что скажу тебе я, вождь Оронапи.
     И Оронапи изложил  просьбу,  адресованную  не  столько  мне,  сколько
Манаури.
     Он предлагал нам не плыть  дальше,  а  поселиться  здесь,  возле  его
деревни,  на  высоком  берегу,  где  рос  прекрасный  лес  и  было   много
плодородной, пригодной для обработки земли.  Оронапи обещал нам  всяческое
содействие в устройстве, а поскольку у нас мало женщин, предлагал  выбрать
из его племени для каждого нашего мужчины в качестве жен  и  подруг  самых
здоровых девушек.
     Некоторым аравакам слова эти пришлись  по  сердцу  -  кашири  изрядно
подогрел уже их аппетиты, а шнырявшие вокруг варраульские  девушки  отнюдь
не дурны были собой.  Манаури, однако,  вежливо  поблагодарив  Оронапи  за
доброту, заявил, что не может принять его предложения,  ибо  долгом  своим
почитает явиться в свое племя.
     - Но я всегда буду помнить твои добрые слова, - закончил Манаури, - и
если вождю Оронапи потребуется наша помощь, мы тебе в ней не откажем, даже
в случае войны с врагами.  Пусть свидетелем тому будет сам  великий  Белый
Ягуар. Но и мы тоже надеемся в трудную минуту найти у тебя помощь!
     - Вы найдете ее! - поспешил заверить Оронапи.
     Мне изрядно надоели  все  эти  церемонии,  недомолвки,  торжественные
заверения, и я решительно предложил  Оронапи  прямо  сказать,  какие  тучи
сгущаются над этой рекой и какой грозы он  опасается.  Ибо  я  предпочитаю
ясность в любом неясном деле.
     - Ты прав, дело неясное! - согласился Оронапи. - И вы  должны  знать,
конечно, чего мы опасаемся.
     Празднество с танцами и песнями под бой барабанов шло своим  чередом,
а мы - Оронапи, Екуана, Манаури, Фуюди, Арнак, Вагура и я  -  придвинулись
друг к Другу и  стали  внимательно  слушать  Оронапи,  которого  переводил
Фуюди.
     На западе, на берегах Ориноко, находятся поселения испанцев,  которые
ведут себя довольно мирно.  Зато на юге, ближе к морю, на реках  Эссекибо,
Демерара и Бербис, в районе, именуемом Гвиана,  обосновались  голландцы  и
вроде бы еще англичане и французы.  Сначала они  занимались  лишь  обменом
товаров с индейцами, и все шло хорошо.
     Но вскоре  голландцы,  которых  было  больше  всего,  кроме  торговых
факторий, стали создавать плантации для выращивания разных ценных культур.
Для работы на плантациях им требовалось туземное население, но,  поскольку
индейцы не склонны были на них  трудиться,  а  плантаций  становилось  все
больше, голландцы стали прикидывать, как попроще выйти из положения.
     В тех краях на юге жили разные индейские  племена:  ближе  к  морю  -
араваки, в лесах - родственные им виписана и родовые их ветви -  атораи  и
тарума.  Но, кроме этих  мирных  племен,  занятых  сельским  хозяйством  и
рыболовством, обитали там  и  племена  карибов,  промышлявших  в  основном
разбоем и грабежами.
     Особенно воинственными из них были акавои и  карибисы,  два  племени,
обитавшие у моря.  Дальше, в глубине страны, жили еще макуши  и  аракуана,
или таулипанги.
     Голландцы  по-разному  относились  к  индейцам  и  временами  с  ними
братались, а порой вели войны.  Но когда нужда в рабах для плантаций стала
особенно  острой,  они  снюхались  с  разбойничьими  племенами  акавоев  и
карибов, подбивая их поставлять на плантации пленников-рабов.
     И вот теперь, вооруженные голландцами, их отряды  стали  нападать  на
соседние племена, захватывая пленников: акавои - на  западе  и  севере  до
самых берегов Ориноко, а карибы - на востоке и юге,  сея  смерть  повсюду,
вплоть до верховьев реки Эссекибо и берегов реки Рупунуни. Некоторые земли
они обратили в безлюдные пустыни. Всюду, где пролегает кровавый их путь, -
только  ужас,  слезы  и  горе.  Захваченных  пленников  они  продают    на
голландские плантации.
     - И давно они так разбойничают?
     - Давно, а в последнее время совсем озверели.
     - Почему же остальные племена терпят и подставляют  под  нож  головы,
словно кроткие ягнята? Разве у них нет луков, копий и палиц?
     - Есть, но карибы - убийцы и разбойники от рождения, а  наши  племена
мирные и занимаются земледелием или рыболовством.  К тому же акавои  лучше
вооружены, у них есть даже ружья, полученные от голландцев.  Нам трудно  с
ними справиться.
     - Значит, вы даже не сопротивляетесь?
     - Сопротивляемся, но они сильнее, хотя нам и горько  это  признавать.
Наши люди гибнут или попадают в рабство.  Теперь у  нас  одно  спасение  -
бежать.
     - Даже так? Значит, врагов, наверно, значительно больше, чем вас?
     Оронапи стал уверять, что их  действительно  значительно  больше,  но
против этого решительно возразили и Екуана и Фуюди: акавои  нападают,  как
правило, мелкими группами, всего человек по двадцать, и  только  в  редких
случаях  более  крупными  отрядами.  Но  устоять  против   их    хитрости,
свирепости,  проворства  и  кровожадности  действительно  трудно  -    это
настоящие ягуары...
     - А на наших араваков на Итамаке они тоже нападали? - поинтересовался
Манаури.
     - В открытую еще нет, - ответил Фуюди, - но в прошлую сухую пору наши
охотники, ушедшие на юг, в горы Итамаки, бесследно исчезли при  загадочных
обстоятельствах.  А позже  мы  узнали,  что  в  тех  местах  рыскал  отряд
акавоев...
     - Сухая пора, - подхватил Оронапи, - уже наступила: дождей  с  каждым
днем все меньше, вода в реках спадает - самое удобное время для  бандитов.
До нас дошли слухи, что акавои на реке Куюни готовятся  в  поход  на  наши
селения...
     - А возможно, они уже вышли? - спросил я.
     - Возможно...
     Густой лес подступал почти к самым хижинам - до него  было  не  более
ста шагов. Обрабатываемые поля жителей Каиивы находились, вероятно, где-то
в глубине леса.  Насколько  же  просто  врагу  при  таких  обстоятельствах
незаметно подобраться к селению и захватить всех врасплох!
     - Оронапи, ты выставил часовых? - спросил я.
     - Каких часовых?
     Он не понимал, зачем выставлять  часовых  в  мирное  время,  а  когда
наконец я растолковал трудный для его понимания вопрос, он удивленно пожал
плечами и ответил:
     - Нет!
     - Надо выставить часовых, - посоветовал я.
     - Ты думаешь? - пробормотал он, совершенно не убежденный.
     И пир  продолжался,  никаких  мер  предосторожности  так  и  не  было
принято.
     Слушая рассказ  об  акавоях,  я  вспоминал  о  воинственных  племенах
ирокезов Северной Америки; можно было назвать акавоев ирокезами  юга.  При
всем этом я просто не  мог  надивиться  легкомыслию  наших  хозяев.  Своей
неосмотрительностью они просто сами искушали судьбу и  навлекали  на  себя
опасность.
     В этот же день состоялось заключение союза .между Оронапи, Манаури  и
мной: мы торжественно пообещали друг другу взаимную  помощь  и  защиту.  В
подкрепление союза  Оронапи  подарил  нам  две  лодки,  одну  большую,  из
выжженного ствола, именуемую итауба - по названию дерева, из которого  она
сделана, и вторую - маленькую, из древесной коры, именуемую ябото, дабы мы
при необходимости могли быстро приплыть к нему на помощь. В ответ на это я
вручил вождю испанскую шпагу, инкрустированную еще богаче, чем  подаренная
Екуане. Кроме того, он получил от нас одну из испанских лодок.
     Ночь  мы  провели  в  Каииве,  но  для  безопасности  я  распорядился
выставить часового, а своим спутникам спать на шхуне.  Корабль  давно  уже
стал для нас добрым другом, нашей  крепостью,  верной  опорой  и  надежным
прибежищем.
     Проснувшись  ночью,  я  вышел  проверить  наше  охранение.    Индеец,
назначенный в караул, к сожалению, спал.  Спали и все жители Каиивы,  лишь
псы порой лаяли кое-где среди хижин да лес по обыкновению полон был ночных
шумов.
     На  следующее  утро,  едва  начался  прилив  и  вода  в  реке   стала
подниматься,  мы  двинулись  в  дальнейший  путь,   провожаемые    добрыми
напутствиями гостеприимных варраулов.


                          МЫ ОБРАЗУЕМ НОВЫЙ РОД

     В детстве мать рассказывала  мне  о  древнегреческом  герое  Одиссее,
странствовавшем по морям и океанам, прежде  чем  вернуться  на  родину,  и
такими вот Одиссеями  представлялись  мне  сейчас  мои  спутники  араваки,
возвращавшиеся после долгих  лет  рабства  к  своим  семьям.  Их  окрыляла
радость предстоящего свидания с родными и близкими.
     На второй день после отплытия из Каиивы все мы собрались  на  палубе,
чтобы еще раз сообща обсудить наше положение. Я больше помалкивал. Говорил
в основном Манаури, тоже озабоченный  неопределенностью  нашего  будущего.
Ему нетрудно было убедить людей:  тучи,  сгущавшиеся  на  юге  со  стороны
жестокосердых акавоев, грозили обрушиться и на  берега  Ориноко,  на  наши
селения,  лучшим  свидетельством  чему  были  не  столько  предостережения
варраулов, сколько само их поведение, их  дружеское  к  нам  расположение.
Какие же выводы из этого для нас вытекали? Как и  прежде,  держаться  всем
вместе, друг за друга.  Все мы на шхуне должны считать себя единой семьей,
единым родом, связанным братскими узами, тем более что венчала  нас  общая
слава победы над испанцами и широкая молва о непобедимости нашего оружия.
     Слова  Манаури  дошли  до  сердец;  единодушно  была  одобрена  мысль
объединиться в единый род, в который,  конечно,  принять  и  всех  близких
родственников, живущих на Итамаке...
     - А как мы назовем наш род?
     - Род Шхуны! - предложил кто-то.
     - Плохо! - покачал головой вождь. - Все роды у нас  берут  начало  от
зверей и носят названия зверей!
     - Пусть будет род Ягуара! - выкрикнул хромой Арасибо. - Род Ягуара  -
хорошо!
     - И это не годится, - возразил Манаури. - Род  Ягуара  уже  есть.  Во
главе его Конесо, верховный вождь...
     - Я знаю! - вскочил Арнак. - Назовем наш род родом Белого Ягуара!
     - О-ей, правильно! - с восторгом хлопнул в ладоши Арасибо.
     Индейцы тут же  обратили  вопросительные  взоры  на  меня  -  видимо,
прозвище Белый Ягуар прочно связывалось теперь с моей персоной.  Я не стал
противиться. Пусть называют род как хотят, лишь бы это пошло на пользу его
членам и всему племени.
     - Пойдет на пользу! - снова выкрикнул Арасибо.
     Его энтузиазм разделили и другие, ибо, как и Манаури, не ведали,  что
ждет их на берегах Итамаки, а единение нашей группы здесь было  очевидным,
искренним и сулило прочность.
     Но был на корабле и некто, хмуривший брови и смотревший  на  все  это
косо, - Фуюди.  На паруснике он находился всего несколько дней и, конечно,
не мог принадлежать к нашему роду.  И вот  теперь  в  выражениях  довольно
резких, чуть ли не угрожающих, он стал убеждать, что создание нами  нового
рода может подорвать освященные веками устои, мир и единство племени.
     - Вы прогневите старейшин! - заявил  он  резко.  -  Конесо  не  будет
доволен, ему не понравится, что имя вашего рода похоже на имя его рода!
     - Зато нам нравится! - вызывающе выкрикнул Арасибо.
     Фуюди нахмурился, окинул калеку долгим взглядом и злобно процедил:
     - А ты, сын каймана, проглоти свой грязный язык! Не думай,  что  тебе
простят твои проделки!..
     Слова эти произвели неожиданное  впечатление,  словно  бичом  стегнув
несчастного калеку. В косоватых его глазах мелькнул страх, он сразу как-то
сник и весь сжался.
     - Какие проделки? - спросил Манаури.
     - Ладно,  -  махнул  рукой  Фуюди,  -  не  стоит  говорить!  Не  хочу
вспоминать!
     - Ты начал - продолжай! - настаивал вождь.
     - Он смутьян, ослушник и подстрекатель!  -  стал  перечислять  Фуюди,
указуя осуждающим перстом на Арасибо.
     - Объясни!
     Провинности  Арасибо  поистине  оказались  тяжкими:    он    совершил
святотатство. Живя вместе с другими араваками у горы Грифов, он не захотел
признать  приговора  шамана   Карапаны,    вынесенного    какому-то    его
родственнику, посмел ослушаться шамана, пытался подорвать его могущество и
- безумный клеветник! - не остановился перед оскорблением, утверждая,  что
Карапана - никчемный и слабый шаман.
     Только зубы каймана и тяжкие раны спасли тогда Арасибо  от  смертного
приговора, и его лишь бросили одного у горы Грифов.
     Все  присутствовавшие  на  палубе  смотрели  на  калеку  со  страхом,
поражаясь, как такой неказистый человечек оказался  способен  на  подобную
дерзость.
     - Это правда? - повернулся вождь к Арасибо.
     - Правда! - буркнул тот, но выражение упрямства  в  его  глазах  ясно
говорило, что он не признает себя виновным.
     - Возможно, шаман был к нему несправедлив? - выступил я в его защиту.
     На мой  вопрос  никто  не  ответил,  и  вообще  трудно  было  понять,
воспринят ли он всерьез.  Вероятно, авторитет шамана был непререкаемым,  а
водя его не подлежала обсуждению.
     - Не  понимаю,  почему  создание  нового  рода  должно  вызвать  гнев
старейшин? - с вызовом проговорил Манаури, возвращаясь к  ранее  сказанным
словам Фуюди.
     - Конесо этого не любит! - коротко ответил тот.
     - Не любит?
     - Он может вас не признать.
     Манаури гневно сжал губы, глаза его потемнели.
     - Но ему придется признать, что мы вернулись! - проговорил он.
     - Это правда! А кто будет главой вашего  рода?  -  помолчав,  спросил
Фуюди.
     Манаури и несколько араваков взглянули на меня.
     - Нет! - проговорил я  твердо.  -  Не  я!  Мне  вскоре  придется  вас
покинуть и отправитьс