их  ролях  (ее  надежды  стать  "звездой"  не
оправдались и явно не могли оправдаться). Ей поручали все  более  и  более
скромные роли в летних программах  и  на  телевидении,  и  впоследствии  в
минуту откровенности  она  призналась,  что  замужество  явилось  для  нее
счастливым выходом из положения.
   С годами это получило несколько иное освещение, и Синди стала играть на
том, что она-де пожертвовала ради Мела  своей  карьерой  и  отказалась  от
возможности выйти в "звезды". Однако в  последнее  время  Синди  перестала
упоминать о своем актерском прошлом. Объяснялось это  тем,  что,  как  она
вычитала в какой-то статье, опубликованной в "Городе и деревне",  актрисы,
за редким исключением, не числятся в "Справочнике именитых людей", а Синди
больше всего на свете хотела видеть там свое имя.
   - Я приеду, как только смогу, - сказал ей Мел.
   - Это меня не устраивает, - безапелляционно заявила Синди. -  Тебе  уже
давно следовало быть здесь. Ты же прекрасно знаешь,  как  важен  для  меня
сегодняшний вечер, и еще неделю назад твердо обещал быть.
   - Неделю назад я понятия не имел, что разразится такой буран, какого мы
шесть лет не видали. У нас вышла из строя очень важная  взлетно-посадочная
полоса, застрял самолет - речь идет о безопасности пассажиров.
   - Но там же есть люди, которые на тебя работают! Или ты  подобрал  себе
таких бестолковых помощников, что не можешь оставить их без присмотра?
   - Они достаточно толковые, - с раздражением сказал Мел. - Но мне платят
за то, чтобы я тоже что-то делал.
   - Очень жаль, что только для меня ты ничего не  желаешь  делать.  Не  в
первый раз я еду на важные для меня собрания, а ты мне все портишь...
   По этому вдруг обрушившемуся на него водопаду слов Мел чувствовал,  что
Синди вот-вот взорвется. Он отчетливо  представлял  себе,  как  она  стоит
сейчас,  выпрямившись,  на  высоких  каблуках,  решительная,   энергичная,
голубые глаза сверкают, светлая,  тщательно  причесанная  голова  откинута
назад, - она всегда была чертовски привлекательна, когда  злилась.  Должно
быть, отчасти поэтому в первые годы брака Мела почти  не  огорчали  сцены,
которые устраивала ему жена. Чем больше она распалялась,  тем  больше  его
влекло к ней. В такие минуты Мел опускал глаза на ноги Синди  -  а  у  нее
были удивительно красивые ноги и лодыжки,  -  потом  взгляд  его  скользил
вверх, отмечая все изящество ее ладной, хорошо сложенной  фигуры,  которая
неизменно возбуждала его.
   Он чувствовал,  как  между  ними  начинал  пробегать  ток,  взгляды  их
встречались, и они в едином порыве  устремлялись  в  объятия  друг  друга.
Тогда исчезало все - гнев Синди утихал; захлестнутая волною чувственности,
она становилась ненасытной, как  дикарка,  и,  отдаваясь  ему,  требовала:
"Сделай мне больно, черт бы тебя побрал!  Да  сделай  же  мне  больно!"  А
потом, вымотанные и обессиленные, они и не  вспоминали  о  причине  ссоры:
возобновлять перебранку уже не было ни сил, ни охоты.
   Так они не столько  разрешали,  сколько  откладывали  разрешение  своих
разногласий, которые - Мел понимал  это  уже  тогда  -  носили  отнюдь  не
шуточный характер. И с годами, по мере  того  как  остывала  страсть,  они
стали все больше отдаляться друг от друга.
   Затем уже и физическая близость перестала быть панацеей, а в  последний
год  супружеские  отношения  между   ними   вообще   почти   прекратились.
Собственно, Синди, которая всегда отличалась изрядным аппетитом в постели,
каковы бы ни были отношения между  ними,  в  последние  месяцы,  казалось,
утратила всякий интерес к плотским радостям. Мела это удивляло. Не  завела
ли она себе любовника? Вполне возможно, и в таком случае Мелу следовало бы
на это реагировать. Но самое печальное заключалось в том,  что  ему  легче
было ничего не замечать.
   Тем не менее бывали минуты, когда вид разгневанной Синди  или  звук  ее
повелительного голоса по-прежнему возбуждали его, вызывая желание.  Вот  и
сейчас, слушая, как она честит его по телефону, он  почувствовал  знакомое
волнение.
   Улучив удобный момент, он сумел вставить:
   - Это неправда, я вовсе не стремлюсь  портить  тебе  удовольствие.  Как
правило, я всегда езжу, куда ты хочешь, даже если считаю, что это  не  так
уж важно. Мне, например, куда больше хотелось бы проводить вечера  дома  с
детьми.
   - Пустая болтовня, - отрезала Синди. - И ты это прекрасно знаешь.
   Он почувствовал, как весь напрягся, и рука его крепче сжала  телефонную
трубку. Затем подумал: а ведь, пожалуй, она права - в известной мере.  Еще
сегодня вечером он сам напомнил себе о том, что иной раз  задерживается  в
аэропорту, когда мог бы поехать домой, - задерживается только потому,  что
ему хочется избежать очередной ссоры с Синди. Разве  в  таких  случаях  он
учитывал  интересы  Роберты  и  Либби,  -  впрочем,  никто,  наверное,  не
считается с интересами детей, когда брак трещит по всем швам. Не надо было
ему сейчас говорить Синди о них.
   Но сегодня-то дело было не в этом. Он должен оставаться в аэропорту, по
крайней мере, до тех пор, пока не будет уверен, что блокированной  полосой
занялись всерьез.
   - Послушай, - сказал Мел, - давай уточним одно обстоятельство. Я  этого
не говорил тебе до сих пор, но в прошлом году я сделал кое-какие подсчеты.
Ты просила меня пойти с тобой на пятьдесят семь благотворительных  сборищ.
Мне удалось пойти на сорок пять, хотя сам бы я, конечно, никогда на них не
пошел. Согласись, что процент получается не такой уж плохой.
   - Мерзавец! Что ты там считаешь - я  же  не  в  кегли  с  тобой  играю!
Все-таки я твоя жена.
   - Полегче на поворотах! - оборвал ее Мел. И,  чувствуя,  как  и  в  нем
закипает гнев, добавил: - Кстати, позволь тебе заметить, что  ты  повысила
голос. Или ты хочешь, чтобы все эти милые  люди,  которые  тебя  окружают,
узнали о том, как ты командуешь мужем?
   - А мне плевать! - Но произнесла она это все же гораздо тише.
   - Я прекрасно знаю, что ты моя жена, и потому намерен приехать туда,  к
тебе, как только смогу. - Интересно, подумал Мел, что бы  произошло,  если
бы Синди сейчас находилась рядом и он мог бы обнять ее?  Ожила  бы  старая
магия? Пожалуй, нет,  решил  он.  -  Так  что  займи  мне  место  и  скажи
официанту, чтобы он подержал мой суп  на  огне.  Кроме  того,  извинись  и
объясни, почему я задерживаюсь. Я полагаю, кое-кто там, наверно,  все-таки
слышал, что существует такая вещь,  как  аэропорт...  Кстати,  -  внезапно
вспомнил он, - а по какому поводу сегодня сборище?
   - Я же объясняла тебе на прошлой неделе.
   - Ну так скажи еще раз.
   - Коктейль и ужин  в  рекламных  целях  -  для  костюмированного  бала,
который в будущем месяце проводит фонд помощи детям Арчидоны. Присутствует
пресса. Будут снимать.
   Теперь Мел понял, почему Синди так хотела, чтобы он приехал  побыстрее.
При нем у нее больше шансов попасть в объектив фотоаппарата, а затем  -  и
на светскую страничку завтрашней газеты.
   - Все остальные члены нашего комитета уже здесь, - добавила Синди, -  и
почти все с мужьями.
   - Но не все?
   - Я же сказала: почти все.
   - И ты еще сказала, что это в фонд помощи детям Арчидоны?
   - Да.
   - Какой Арчидоны? Есть два таких города:  один  в  Эквадоре,  другой  в
Испании. - В колледже Мел увлекался  географией,  а  память  у  него  была
хорошая.
   Впервые Синди ответила не сразу.
   - Ну какое это имеет значение? - с досадой сказала  она.  -  Сейчас  не
время для идиотских вопросов.
   Мел едва удержался, чтобы  не  расхохотаться.  Так,  значит,  Синди  не
знает! Ну, конечно, в этом благотворительном мероприятии  ее  интересовало
не то, ради чего оно затевается, а кто его затевает.
   И он спросил лукаво:
   - И сколько писем ты рассчитываешь получить после сегодняшнего вечера?
   - Не понимаю.
   - Ну что ты, отлично понимаешь.
   Человеку, желавшему попасть в "Справочник именитых  людей",  надо  было
представить восемь рекомендательных писем от  лиц,  уже  фигурировавших  в
нем. В последний раз Мел слышал, что Синди набрала четыре.
   - Честное слово, Мел, если ты скажешь что-либо подобное -  сегодня  или
вообще когда-нибудь...
   - А эти письма будут бесплатные или ты собираешься платить за них,  как
за два предыдущих? - Он чувствовал, что взял над ней верх.  А  это  бывало
редко.
   - Это грязная инсинуация, -  возмущенно  заявила  Синди.  -  Как  можно
купить себе право на...
   - Чушь собачья! - сказал Мел. - Ведь у нас с тобой общий  счет,  и  мне
пересылают все оплаченные чеки. Ты что - забыла?
   Наступило молчание.
   - Слушай меня! - заявила Синди тихо, звенящим от злости  голосом.  -  Я
советовала бы тебе приехать сюда, и побыстрее. Если  ты  не  приедешь  или
приедешь и будешь ставить меня в  глупое  положение  какими-нибудь  своими
идиотскими высказываниями вроде тех, которые я только что  слышала,  между
нами все будет кончено. Ясно?
   - Не уверен. - Мел произнес  это  нарочито  спокойно.  Инстинктивно  он
почувствовал, что это важная  минута  для  них  обоих.  -  Может,  ты  мне
все-таки объяснишь, что именно ты имеешь в виду.
   - Сам поймешь, - сказала Синди.
   И повесила трубку.


   Пока Мел шел из гаража в свой кабинет, гнев  его  с  каждым  шагом  все
возрастал. Вообще он не так быстро вскипал, как Синди. Но сейчас он был  в
ярости.
   Что именно так бесило его, он и сам не знал. Главным образом,  конечно,
Синди, но были и другие причины: то, что он в  профессиональном  плане  не
сумел как следует подготовиться к вступлению в новую эру авиации; то,  что
он оказался не способен внушить другим свои убеждения; то, что надежды его
не сбылись. Словом, думал Мел, и в личной жизни, и в работе он  не  достиг
ничего. Брак его близок к краху, - во всяком случае,  есть  все  основания
так полагать, - а это  значит,  что  он  может  потерять  и  детей.  Да  и
аэропорт, где он отвечает за  жизни  тысяч  и  тысяч  ежедневно  доверчиво
стекающихся сюда людей, приходит в упадок, несмотря на все  его  усилия  и
попытки кого-то в этом убедить.  Не  удается  ему  удержать  дело  на  том
высоком уровне, которого он сумел было здесь достичь.
   По пути к себе  он  не  встретил  никого  из  подчиненных.  Тем  лучше:
обратись  сейчас  к  нему  кто-нибудь  с  вопросом,  он  мог  бы  ответить
резкостью. Войдя в свой кабинет, он сбросил пальто прямо на пол. И закурил
сигарету. Вкус у нее был какой-то горький, и он тут же ее загасил.  Шагнув
к столу, он почувствовал, как снова - еще сильнее, чем  прежде,  -  заныла
нога.
   Было время - как давно, казалось,  это,  было,  -  когда  в  такие  вот
вечера, если больная нога начинала его беспокоить, он отправлялся домой, и
Синди укладывала его в постель. Сначала он принимал горячую  ванну,  потом
ложился ничком на кровать, и она массировала ему  спину  и  шею  холодными
крепкими пальцами, пока боль не утихала. Сейчас  трудно  даже  представить
себе, чтобы Синди стала этим заниматься, а если и стала бы, едва ли бы это
теперь ему помогло. Когда нарушается связь между людьми, она нарушается во
всем - не только в том, что люди перестают друг друга понимать.
   Сев за стол, Мел опустил голову на руки.
   И вдруг, совсем как раньше, на поле, его пронзила дрожь. В эту минуту в
тишине кабинета  зазвонил  телефон.  Мел  не  сразу  снял  трубку.  Звонок
продолжал трещать; неожиданно Мел понял, что это звонит  красный  телефон,
который стоит на столике рядом с его письменным столом, - телефон  особого
назначения. В два прыжка он подскочил к нему.
   - Бейкерсфелд слушает.
   Он услышал какое-то позвякиванье и шумы  на  линии:  его  подключали  к
нужному номеру.
   - Говорит КДП, - услышал он голос  руководителя  полетов.  -  У  нас  в
воздухе ЧП третьей категории.



        9

   Кейз Бейкерсфелд, брат Мела, уже отработал  треть  своей  восьмичасовой
смены в радарной КДП.
   В радарной буран тяжело сказывался на людях, хотя они и не ощущали его.
Стороннему наблюдателю, подумал Кейз, не понимающему, о  чем  говорят  все
эти экраны, могло казаться, что буран,  бушующий  за  стеклянными  стенами
диспетчерской, на самом деле разыгрался за тысячи миль отсюда.
   Радарная находилась в башне, этажом ниже застекленного помещения -  так
называемой  "будки",  -  откуда  руководитель  полетов  давал  указания  о
передвижении самолетов на земле, их взлетах и посадках.  Власть  тех,  кто
сидел в радарной, простиралась  за  пределы  аэропорта:  они  отвечали  за
самолет в воздухе, после того как он выходил из-под опеки местных наземных
диспетчеров или ближайшего регионального  КДП.  Региональные  КДП,  обычно
отстоящие на многие мили  от  аэропорта,  ведут  наблюдение  за  основными
авиатрассами и самолетами, следующими по ним.
   В противоположность верхней части башни радарная не имела окон. Днем  и
ночью в международном аэропорту Линкольна десять диспетчеров и старших  по
группе работали в вечной полутьме, при тусклом лунном свете  экранов.  Все
четыре стены вокруг них были заняты всякого рода оборудованием - экранами,
контрольными приборами, панелями радиосвязи. Обычно диспетчеры работали  в
одних рубашках, поскольку температура зимой и летом была здесь - чтобы  не
портилось капризное  электронное  оборудование  -  около  двадцати  восьми
градусов.
   В радарной принято держаться  и  говорить  спокойно.  Однако  под  этим
внешним спокойствием таится непрестанное напряжение. Сейчас это напряжение
было сильнее обычного из-за бурана - оно особенно  возросло  за  последние
несколько минут. Впечатление было такое, точно кто-то до предела натянул и
так уже натянутую струну.
   Напряжение усилил появившийся на экране сигнал, в ответ  на  который  в
диспетчерской сразу замигал красный огонек и загудел зуммер. Зуммер умолк,
но огонек продолжал  мигать.  На  полутемном  экране  вдруг  возникла  так
называемая  "двуглавка",  похожая  на  дрожащую  зеленую   гвоздику:   она
оповещала о том, что где-то  самолет  терпит  бедствие.  Это  был  военный
самолет КС-135; находясь  высоко  над  аэропортом,  он  попал  в  шторм  и
запрашивал о срочной посадке. У экрана, на плоском  лице  которого  возник
сигнал бедствия, работал  Кейз  Бейкерсфелд;  к  нему  тотчас  подключился
старший по  группе.  Оба  стали  срочно  давать  указания  соответствующим
диспетчерам - по внутреннему телефону и другим самолетам - по радио.
   Руководитель полетов  на  верхнем  этаже  был  немедленно  поставлен  в
известность о сигнале бедствия. Он, в свою  очередь,  объявил  ЧП  третьей
категории и оповестил об этом все наземные службы аэропорта.
   Экран, на котором сосредоточилось сейчас всеобщее внимание, представлял
собой стеклянный  круг  величиной  с  велосипедное  колесо,  горизонтально
вмонтированный в крышку консоли.  Стекло  было  темно-зеленое,  и  на  нем
загоралась ярко-зеленая точка, лишь только какой-нибудь самолет  появлялся
в  воздухе  в  радиусе  сорока  миль.   По   мере   продвижения   самолета
передвигается и точка. У  каждой  точки  ставится  маленький  отметчик  из
пластмассы. В обиходе отметчики эти  называют  "козявками",  и  диспетчеры
передвигают их рукой, следуя за продвижением  самолета  и  изменением  его
положения на экране.  Лишь  только  в  поле  наблюдения  появляется  новый
самолет, он тут же оповещает о себе по  радио  и  соответственно  получает
своего отметчика. Новые радарные системы сами передвигают "козявок"  -  на
радарном экране появляется соответствующая буква  и  указание  высоты,  на
которой идет самолет. Однако новые системы еще не были широко внедрены  и,
как все новое, имели недостатки, требовавшие устранения.
   В этот вечер на экране было необычно много  самолетов,  и  кто-то  даже
заметил, что зеленые точки плодятся с быстротою муравьев.
   Кейз сидел на сером стальном стуле у самого  экрана,  низко  пригнув  к
нему длинное тощее тело. В его позе чувствовалось  предельное  напряжение:
ноги так крепко обхватили ножки стула, что, казалось, приросли к  нему.  В
зеленоватом отблеске экрана его глубоко запавшие глаза были как два черных
провала. Всякого, кто хорошо знал Кейза, но  не  видел  его  этак  с  год,
поразила бы происшедшая в нем перемена - изменилось все:  и  внешность,  и
манера держаться. От прежней  мягкости,  добродушия,  непринужденности  не
осталось и следа. Кейз был на шесть  лет  моложе  своего  брата  Мела,  но
теперь выглядел много старше.
   Его коллеги, работавшие с ним  в  радарной,  разумеется,  заметили  эту
перемену. Знали они и ее причину и искренне сочувствовали Кейзу. Однако их
работа требовала точности. Вот почему главный  диспетчер  Уэйн  Тевис  так
пристально наблюдал за Кейзом и видел, как  нарастает  в  нем  напряжение.
Худой длинный техасец с медлительной, певучей речью, Тевис сидел в  центре
радарной на высоком табурете и через плечи диспетчеров, работавших  каждый
у своего экрана, наблюдал за происходящим. Тевис  сам  приделал  к  своему
табурету ролики и время от времени разъезжал на нем по радарной  точно  на
лошади, отталкиваясь от пола каблуками сшитых на заказ техасских сапог.
   Еще час назад Уэйн Тевис обратил внимание на  Кейза  и  с  тех  пор  не
выпускал его из поля зрения. Тевису хотелось быть наготове на случай, если
придется срочно заменить Кейза, а  инстинкт  подсказывал  ему,  что  такая
необходимость может возникнуть.
   Главный диспетчер был человек добрый, хотя и вспыльчивый.  Он  понимал,
как может подействовать на Кейза такая замена, и ему очень не  хотелось  к
этому прибегать. Но если будет надо, он это сделает.
   Не сводя глаз с экрана, находившегося перед Кейзом,  Тевис  неторопливо
протянул:
   - Кейз, старина, ведь этот "Браниф"  может  столкнуться  с  "Истерном".
Надо бы завернуть "Браниф" вправо, тогда "Истерн" может следовать  прежним
курсом.
   Это Кейз должен был заметить сам, но не заметил.
   Главная  проблема,  над  которой  лихорадочно  трудилась   сейчас   вся
радарная, заключалась в том, чтобы расчистить путь для  военного  самолета
КС-135, который уже начал спуск по приборам с высоты в десять тысяч футов.
Это было нелегко, потому что под большим военным самолетом находились пять
гражданских самолетов, круживших на расстоянии тысячи футов друг от  друга
в ограниченном воздушном пространстве, И  все  они  ждали  своей  очереди,
чтобы приземлиться. А на расстоянии двух-трех миль от них с каждой стороны
летели другие самолеты, и еще ниже три самолета уже заходили  на  посадку.
Между ними были  оставлены  коридоры  для  взлетов,  тоже  сейчас  забитые
самолетами. И вот среди всех этих машин надо было как-то провести  военный
самолет. И при нормальных-то условиях это была задача непростая, даже  для
очень крепких нервов. А сейчас положение осложнялось тем,  что  на  КС-135
отказало радио и связь с пилотом прекратилась.
   Кейз Бейкерсфелд включил микрофон.
   - "Браниф" восемьсот  двадцать  девятый,  немедленно  сверните  вправо,
направление ноль-девять-ноль.
   В такие минуты,  как  бы  сильно  ни  было  напряжение  и  в  каком  бы
взвинченном состоянии ни  находился  человек,  голос  его  должен  звучать
спокойно. А голос Кейза звенел, выдавая волнение.  Он  заметил,  как  Уэйн
Тевис бросил на него настороженный взгляд.  Но  на  экране  приближавшиеся
друг к другу огоньки начали расходиться. Пилот  "Бранифа"  точно  выполнил
указание. В решающие минуты - а именно такой была эта минута  -  воздушные
диспетчеры благодарили бога за то, что пилоты быстро и точно выполняли  их
указания. Они могут возмущаться и даже нередко возмущаются, потом вслух по
поводу того, что им вдруг изменили  курс  и  они  вынуждены  были  сделать
внезапный резкий поворот, так что пассажиры полетели  друг  на  друга.  Но
если диспетчер говорит: "немедленно", они повинуются, а уже потом спорят.
   Через минуту-другую "Браниф",  как  и  "Истерн",  летевший  на  той  же
высоте, получит новые указания.  Но  прежде  надо  дать  новый  курс  двум
самолетам "ТВА" - тому, что лети