х было одной из причин  его успеха:  мусульмане Индии применяют,
подобно  другим   индусам,  систему  каст.  На  Декане,  среди  дравидийских
народностей, ислам стал до того неузнаваем, что нельзя его более отличать от
браманизма; он  бы от  него вовсе не отличался, если бы не имя Магомета и не
мечеть, где по-клоняются обоготворенному пророку.
     Вовсе  не  нужно  идти в Индию,  чтобы видеть глубокие изменения, каким
подвергался ислам, переходя от одной расы к другой. Достаточно посмотреть на
Алжир. Он заключает в себе две совершенно различные расы: арабов и берберов,
одинаково  мусульман.  Но  от  ислама  первых  до исламизма последних  очень
далеко;  полигамия  Корана  превратилась в  моногамию  у  берберов,  религия
которых есть только соединение ислама со старым язычеством,  царившим  между
ними в течение многих веков, когда еще господствовал Карфаген.
     И религии  Европы не ускользнули  от  общего  закона --  видоизменяться
сообразно с  душой  принимающих  их рас.  Как  и  в  Индии,  буква догматов,
установленных текстами,  осталась неизменной; но это только простые формулы,
смысл которых  каждый истолковывает по-своему. Под  общим названием христиан
мы находим в Европе настоящих язычников, например, нижнебретонца, молящегося
идолам; фетишистов,  например,  испанца,  обожающего  амулеты;  политеистов,
например,  итальянца,  почитающего  за  различные  божества  Мадонн  каждого
селения. Ведя исследование дальше, можно было бы легко показать, что великий
религиозный раскол реформации был  необходимым следствием истолкования одной
и той же религиозной книги  различными расами:  северные  расы  сами  желают
исследовать свою  веру  и  регулировать свою жизнь; южные же народы остались
далеко позади с точки зрения независимости и  философского развития. Ни один
пример нс может быть более убедительным.
     Но это  факты, развитие  которых  нас  завлекло бы  очень  далеко.  Нам
придется  еще  меньше  места  посвятить  двум  остальным  основным элементам
цивилизации,  учреждениям  и  языку,  потому  что  нужно было  бы вдаться  в
технические  подробности, которые слишком выходили бы из границ этого труда.
То, что верно для верований, одинаково верно и для учреждений; эти последние
не могут передаваться от одного народа к другому, не подвергаясь изменениям.
Не желая  утомлять читателя массой  примеров, я  прошу  его просто  обратить
внимание на то, до какой степени в новейшие времена изменяются у разных  рас
одни и  те же учреждения, навязанные силой или  убеждением, несмотря на  то,
что  сохраняют одинаковые  названия. Я это  показал в  предыдущей  главе  на
примере различных стран Америки.
     Учреждения   в    действительности    составляют    только    следствие
необходимостей, на которые воля одного  поколения не может оказать  никакого
действия. Для каждой расы и для каждого фазиса развития этой расы существуют
условия  существования,  чувств,  мыслей,  мнений,  наследственных  влияний,
предполагающих  одни  учреждения  и  исключающих  другие.  Правительственные
ярлыки очень мало значат. Никогда не было дано какому-нибудь народу выбирать
учреждения, которые казались ему лучшими. Если очень редкий случай позволяет
ему их  выбирать,  то  он  не умеет их сохранять. Многочисленные  революции,
беспрерывные  изменения   конституций,  которым  французы  предаются  уже  в
продолжение  века,  составляют  опыт,  который  должен   был  бы  уже  давно
выработать  у  государственных  людей определенный  взгляд на  этот счет. Я,
впрочем, думаю, что  только в  голове темных масс и в  узкой мысли некоторых
фанатиков способна еще держаться та  идея, что  важные общественные перемены
могут  совершаться  путем  декретов.  Единственная полезная роль  учреждений
заключается  в  том, чтобы  дать  законную санкцию  изменениям,  которые уже
приняты нравами и общественным мнением. Они следуют за этими переменами,  но
не  предшествуют им. Не учреждениями  изменяются  характер и мысль людей. Не
ими можно сделать народ религиозным  или  скептиком, научить его  руководить
самим  собою  вместо  того,  чтобы  беспрестанно  требовать  от  государства
обуздывающих его мер.
     Я  не буду долго останавливаться на языках,  только  напомню, что  даже
тогда,  когда  язык  уже установился  благодаря  письменности, он необходимо
изменяется, переходя  от одного народа к другому, и это именно делает  столь
нелепой идею о  всемирном языке. Менее  чем в два  столетия после завоевания
галлы,  несмотря   на  свое  неизмеримое  численное  превосходство,  приняли
латинский  язык;  но  этот  язык  народ  скоро  переделал   сообразно  своим
потребностям и особенной логике своего ума. Из  этих видоизменений получился
в конце концов современный французский язык.
     Различные расы не могут долгое время  говорить на одном и том же языке.
Случайности  завоеваний,  коммерческих   интересов   могут,   без  сомнения,
заставить  какойнибудь народ принять чужой язык  вместо своего родного, но в
течение немногих  поколений  заимствованный  язык  совершенно преобразуется.
Преобразование будет тем глубже, чем раса, у которой язык  был  заимствован,
сильнее отличается от той, которая его заимствовала.
     Всегда  можно  встретить  несходные  языки  в  странах,  где существуют
различные   расы.  Индия   представляет  этому   блестящий  пример.  Большой
полуостров  населен   очень  многими  и  очень  различными  расами;   ученые
насчитывают  там 240  языков,  некоторые из  них  отличаются  друг от  друга
гораздо больше,  чем  греческий  от  французского. Двести сорок  языков,  не
говоря   уже  о   почти  трехстах  диалектах!  Между   этими  языками  самый
распространенный -- еще  совершенно новый,  так как он  существует не дольше
трех столетий; это индостанский, образовавшийся из соединения  персидского и
арабского, на которых говорили завоеватели-мусульмане, с индусским, одним из
наиболее  распространенных  в  завоеванных  странах  языков.   Победители  и
побежденные  вскоре забыли свой первобытный  язык,  чтобы говорить  на новом
языке,  приспособленном  к  потребностям  новой  расы,  образовавшейся путем
скрещивания различных совместно живущих народов.
     Я   не   могу  дольше  останавливаться  на  этом  вопросе   и  вынужден
ограничиться  указанием основных идей. Если бы  я мог  входить в необходимые
подробности, то пошел бы дальше и показал бы,  что когда народы различны, то
слова,  которые  мы   считаем  у   них  однозначащими,   в  действительности
представляют  до такой  степени друг  от друга далекие  способы  мышления  и
чувствования, что вполне верный перевод с одного языка на другой невозможен.
Это легко понять,  видя, как на протяжении нескольких веков в одной и той же
стране, у одной и  той же расы одно  и то же слово  соответствует совершенно
несходным понятиям.
     Старинные  слова представляют  понятия  людей  прежнего времени. Слова,
бывшие  в  начале  знаками действительных  вещей, вскоре утратили свой смысл
вследствие  изменений в  идеях, нравах и  обычаях. Продолжают  рассуждать  с
помощью этих  привычных знаков, изменить которые было бы слишком  трудно, но
нет уже  никакого соответствия между тем,  что  они  представляли  в  данный
момент, и тем, что обозначают в настоящее время. Когда речь  идет о народах,
очень удаленных  от нас, принадлежащих к цивилизациям,  не  имеющим никакого
сходства с  нашими, то переводы могут дать только слова, совершенно лишенные
своего настоящего первоначального смысла, т.е. вызывающие в нашем  уме идеи,
не находящиеся  ни в  какой связи с теми,  какие  они  некогда вызывали. Это
явление  особенно  поразительно для  древних языков Индии.  У  этого  народа
(индусов) с колеблющимися идеями,  логика которого не имеет никакого родства
с нашей, слова  никогда не имели  того точного и определенного смысла, какой
им  в  конце  концов  дали в Европе  века  и  склад нашего  ума. Есть книги,
например, Веды, перевод которых не возможен. Проникать в мысль индивидуумов,
с  которыми  мы  живем, но  от  которых нас  отделяют  некоторые различия  в
возрасте, в половом отношении, в воспитании, уже  очень трудно; проникать же
в мысль рас, над которыми  тяготеет пыль веков, -- труд, который  никогда не
удастся выполнить ни одному ученому. Все  доступное нам знание служит только
для того, чтобы показать полную бесполезность подобных попыток.
     Как  бы ни были кратки  и мало  развиты предыдущие примеры,  они вполне
достаточны для того,  чтобы показать, каким глубоким изменениям подвергаются
элементы цивилизации у народов, их заимствующих. Заимствование кажется часто
значительным, потому что по  названию оно бывает иногда  очень рельефно;  но
усвоение его является  всегда в действительности очень ничтожным. С  веками,
благодаря медленнойработе поколений  и  вследствие постепенных  прибавлений,
заимствованный   элемент   сильно  отличается   от   своего  первоначального
прототипа. С этими постепенными изменениями история,  интересующаяся главным
образом внешностью, вовсе не считается, и когда она  нам  говорит, например,
что какойнибудь  народ  принял новую  религию, то мы  сейчас же представляем
себе не те верования, какие в действительности были им приняты, но именно ту
религию, какая нам известна  в настоящее время.  Нужно глубоко  изучить  эти
медленные приспособления, чтобы хорошо понять их генезис и уловить различия,
отделяющие слова от сущностей.
     Итак,  история  цивилизации  состоит из  медленных  приспособлений,  из
ничтожных  постепенных  изменений.  Если  они  нам  кажутся   внезапными   и
значительными, то потому, что мы,  как в геологии, пропускаем  промежуточные
фазы и рассматриваем только крайние.
     В действительности как  бы ни был развит  и одарен  какой-нибудь народ,
его способность усваивать  тот или  другой новый элемент  цивилизации всегда
очень  ограничена. Мозговые клеточки не  могут  усвоить себе  в день то,  на
создание  чего  потребовались века, и  что было  приспособлено к чувствам  и
потребностям  совершенно   различных  организмов.  Одни   только   медленные
наследственные  приобретения  допускают  возможность  подобных  ассимиляций.
Когда  мы  перейдем  к изучению эволюции искусства у наиболее  развитого  из
народов древности,  у греков, то увидим, что ему  нужно было много веков для
того, чтобы выйти  из грубых подражаний  ассирийским и египетским образцам и
последовательными  этапами дойти до шедевров, которым еще  поныне удивляется
человечество.
     И однако все народы, следовавшие  друг  за  другом в истории,  исключая
некоторые первобытные народы, каковы египтяне и халдеи, только и делали, что
усваивали себе элементы цивилизации, составлявшие наследие прошлого, изменяя
их сообразно своему  душевному  складу. Развитие  цивилизаций совершалось бы
несравненно медленнее,  и  история различных  народов была бы  только вечным
повторением, если бы они не могли воспользоваться материалами, выработанными
до них. Цивилизации, созданные 7 или 8 тысяч лет тому назад жителями  Египта
и Халдеи, образовали источник  материалов, куда поочередно приходили черпать
все  нации. Греческое искусство родилось из искусства, созданного на берегах
Тигра и Нила. Из греческого стиля получился римский, который в свою очередь,
смешанный с восточными влияниями,  дал начало последовательно византийскому,
романскому и готическому стилям,  разнообразящимся в  зависимости от гения и
возраста  народов,   у  ко-   --  торых  они  возникли,  но  имеющим   общее
происхождение.
     То, что мы сейчас  сказали  об искусстве,  приложимо ко  всем элементам
цивилизации, учреждениям, языкам и верованиям. Европейские  языки происходят
от  одного языка-праотца,  на  котором некогда говорили жители  центрального
плоскогорья  Азии.  Наше  право  --  детище римского  права, которое  в свою
очередь родилось  от предшествовавших прав. Сами наши науки не  были бы тем,
что они  представляют собой  теперь,  без медленной  работы  веков.  Великие
основатели  современной астрономии:  Коперник,  Кеплер, Ньютон  находятся  в
связи с Птолемеем, сочинения которого  служили учебными руководствами вплоть
до XV  века; Птолемей же  примыкает чрез Александрийскую школу к египтянам и
халдеям. Мы  видим,  таким образом,  несмотря на  страшные пробелы, которыми
полна история цивилизации, медленную эволюцию наших знаний, заставляющую нас
восходить чрез века и  империи к  заре  этих древних цивилизаций, причем эти
последние  современная  наука  пытается  ныне  связать  с  теми первобытными
временами, когда человечество не имело еще истории. Но если  источник общий,
то  изменения  --  прогрессивные  или  регрессивные,  --  каким  подверглись
заимствованные  элементы у  каждого народа сообразно  его  душевному складу,
очень различны. История этих изменений и составляет историю цивилизаций.
     Мы  только что показали,  что  основные элементы, из которых образуется
цивилизация, индивидуальны для  каждого народа, что они составляют не только
результат, но даже выражение  структуры его души, и не могут, следовательно,
переходить от одной расы к другой, не подвергаясь очень глубоким изменениям.
Мы также  видели, что  величину  этих  изменений  маскируют с  одной стороны
лингвистические потребности, заставляющие нас обозначать одинаковыми словами
совершенно различные вещи, а с  другой -- неизбежные недостатки исторических
сочинений, обращающих наше внимание только на крайние формы цивилизации и не
показывающих  нам соединяющих  их  промежуточных форм.  Переходя в следующей
главе к общим законам эволюции искусств, мы сумеем  показать еще более  ясно
последовательность    изменений,   совершающихся   в   основных    элементах
какой-нибудь цивилизации по мере перехода их от одного народа к другому.

Глава IV. КАК ПРЕОБРАЗОВЫВАЮТСЯ ИСКУССТВА

     Применения  вышеизложенных  принципов  к изучению  эволюции  искусств у
восточных народов. -- Египет. -- Религиозные идеи, от которых происходит его
искусство.  --  Чем стало  его искусство  после перенесения его к  различным
расам: эфиопам,  грекам и персам. -- Первобытный низкий  уровень  греческого
искусства. --  Медленность его  развития. --  Принятие  и  развитие в Персии
греческого,   египетского  и   ассирийского  искусств.   --  Преобразования,
испытываемые искусством, зависят от  расы, но нисколько  не  от  религиозных
верований.   --   Примеры,   представляемые  большими   изменениями,   каким
подверглось  арабское искусство в зависимости от  рас,  принявших  ислам. --
Применение  наших  принципов к изменению происхождения и развития индусского
искусства. -- Индия и Греция черпали из одного источника, но  ввиду различия
рас  они  пришли  к  искусствам, не  имеющим никакого  родства. -- Громадные
изменения,  каким   подверглась  архитектура  в   Индии,  в  зависимости  от
населявших ее рас и несмотря на сходство верований.
     Исследуя отношения, связывающие душевный склад  известного народа с его
учреждениями, верованиями и языком, я должен был  ограничиться на этот  счет
краткими указаниями.  Чтобы осветить разносторонне  подобные  вопросы, нужно
было бы написать тома.
     Что касается искусства,  то здесь ясное и точное изложение  несравненно
легче. Учреждения, верования  -- вещи сомнительной  определенности  и  очень
трудно поддающиеся  объяснению. Нужно  изучать сущности, меняющиеся с каждой
эпохой  и   скрывающиеся  за   мертвыми  текстами,  посвятить  себя  всецело
аргументации  и  критике,  чтобы  в  конце концов  прийти к спорным выводам.
Напротив,  художественные  произведения,  в  особенности  памятники,   очень
определенны и легко поддаются истолкованию. Каменные книги -- самые ясные из
книг, единственные,  никогда не  лгущие,  и  на этом основании я  им  отвожу
главное  место в своих трудах по истории цивилизаций Востока. Я всегда питал
большое недоверие к литературным документам. Они часто вводят в  заблуждение
и редко научают. Памятник никогда  не обманывает  и всегда научает. Он лучше
всего хранит мысль исчезнувших народов. Нужно сожалеть об умственной слепоте
специалистов, желающих находить на них только надписи.
     Итак, мы кратко исследуем, каким образом искусства  являются выражением
душевного склада какого-нибудь народа  и как они преобразовываются, переходя
от одной цивилизации к другой.
     В этом исследовании я займусь  только восточным  искусством. Генезис  и
преобразование  европейского искусства подчинялись  одинаковым  законам;  но
чтобы показать его эволюцию у  различных  народов,  нужно было  бы входить в
подробности, каких не допускают чрезвычайно тесные рамки этого исследования.
     Возьмем  сначала  искусство Египта и посмотрим,  чем оно некогда стало,
переходя последовательно к  трем  различным  расам: неграм Эфиопии, грекам и
персам.
     Из   всех  цивилизаций,   когда-либо   процветавших  на  земном   шаре,
цивилизация Египта наиболее полно вылилась в своем искусстве. Она выразилась
в  нем  с  такой силой  и  ясностью, что художественные  типы, родившиеся на
берегах Нила, могли годиться для одного только Египта и быть приняты другими
народами только после того, как они подверглись значительным изменениям.
     Египетское   искусство,   в  особенности  архитектура,  есть  выражение
особенного идеала, который в продолжение 50 веков постоянно интересовал весь
народ. Египет мечтал создать человеку нетленное жилище  ввиду его эфемерного
существования. Эта раса,  вопреки стольким другим, презирала жизнь и лелеяла
мысль о смерти.
     Более  всего ее  занимала неподвижная  мумия,  которая своими покрытыми
эмалью  глазами в своей  золотой маске  вечно  созерцает  в  глубине  своего
темного  жилища  таинственные  иероглифы. Не  опасаясь  никакой профанации в
своем гробовом  доме,  огромном,  как дворец,  среди расписанных и  покрытых
изваяниями  стен  бесконечных коридоров,  эти мумии находили здесь  все, что
прельщало  человека в течение  его короткого земного существования.  Для них
копались  подземелья, воздвигались обелиски, пилоны, пирамиды,  для  них  же
обтесывались задумчивые колоссы, сидящие  с выражением спокойствия и величия
на своих каменных тронах.
     Все прочно и массивно в  этой архитектуре,  потому  что  она стремилась
быть вечной.
     Если  бы  из всех  народов  древности  нам были  известны  только  одни
египтяне,  то  мы за всем  тем могли бы утверждать,  что искусство --  самое
верное выражение создавшей его расовой души.
     Очень различные друг от друга народы:  эфиопы  (низшая  раса), греки  и
персы (высшие  расы), заимствовали свое искусство или  у одного  Египта, или
частью у Египта, частью у Ассирии. Посмотрим же, чем оно стало в их руках.
     Возьмем  сначала самый низший из только что поименованных нами народов,
эфиопов.
     Известно, что в очень раннюю эпоху египетской  истории  (XXIV династия)
народы  Судана,  воспользовавшись  анархией  и  упадком  Египта,   завладели
некоторыми  из  его  провинций  и основали царство, имевшее  последовательно
своей столицей Напату и Мероэ и сохранившие свою независимость в продолжение
многих веков. Ослепленные цивилизацией побежденных,  они пытались  подражать
их памятникам и искусству; но эти подражания, образцы которых у нас имеются,
большей частью грубые оболваненные статуи. Эти негры были варварами;  слабое
развитие их  мозга  осудило их  на  застой;  и  действительно,  несмотря  на
цивилизующее  влияние  египтян, продолжавшееся в  течение  многих веков, они
никогда не вышли из варварства.  Нет примера  ни в древней, ни в современной
истории,  чтобы  какое-нибудь негритянское племя  возвысилось до  известного
уровня  цивилизации;  всякий  раз,  когда в силу  одной из тех случайностей,
которые в древности сложились  в Эфиопии, а в наши  дни -- в Гаити,  высокая
цивилизация  попадала  в  руки  негритянской расы,  эта  цивилизация  быстро
принимала очень плачевные формы.
     Другая  раса,  тогда  тоже   варварская,  но   белая,  греческая   ра