ный в самой северной его части, являет поражающий воображение контраст с окружающей его унылой и пустынной землей. Зеленый, благоухающий и роскошный оазис, словно сошедший со страниц волшебной сказки.
     Здесь размещался отель с экзотическими садами и сверкающим голубым бассейном. Архитектура отеля представляла собой нечто среднее между монастырем Трапистского ордена и испанской гасиендой: все присущие этим сооружениям характерные особенности были здесь налицо. Это был один из лучших и, по отзывам, наиболее фешенебельных отелей в Европе.
     В отеле имелось патио, окруженное деревьями, и справа от него - лестница, соединяющая его с огромным передним двором. Этот двор, в свою очередь, зеленой аркой соединялся с автостоянкой под парусиновым навесом, защищавшим автомобили от палящих лучей солнца.
     Патио было мягко освещено светильниками, скрытыми в кронах двух больших деревьев. Под деревьями располагались пятнадцать столиков, отделенных один от другого декоративными каменными перегородками, искусно украшенными богатой резьбой. Каждый столик был красиво убран и изысканно сервирован. Сверкали столовые приборы, матово поблескивала фаянсовая посуда, искрился хрусталь. Каждому было ясно, что здесь прекрасная кухня, блюда которой можно сравнить лишь с пищей богов, а царящую за столиками тишину - только с тишиной и спокойствием всех кафедральных соборов мира. Но даже в этом раю нашелся возмутитель спокойствия.
     Им был мужчина весом около двухсот двадцати фунтов, говоривший без умолку независимо от того, был его рот наполнен едой или нет. Понятно, что он приводил в смятение всех гостей, обращаясь с ними как с людьми, недостойными его внимания. Говорил он очень громко, но не как представитель аристократии, желающий привлечь к себе внимание толпы. Все было гораздо проще: ему было наплевать, слушает его кто-нибудь или нет. Это был человек высокого роста, широкоплечий, крепкого телосложения. Пуговицы его костюма-двойки были пришиты прочными проволочными нитками. У него были черные волосы, черные усы, козлиная бородка и черный перламутровый монокль, сквозь который он рассматривал большое меню, держа его обеими руками. Рядом с ним за столом сидела девушка лет двадцати пяти, одетая в красивое голубое мини-платье экстравагантного покроя. Она с изумлением смотрела на своего бородатого поклонника, который властно хлопал в ладоши. В результате перед ними моментально возник метрдотель, одетый в черный смокинг, а вслед за ним старший официант с помощником - соответственно в белом и черном галстуках.
     - Encore,  - сказал человек с бородой. В данных условиях его манера вызова обслуживающего персонала казалась неуместной: официанты слышали, что происходит в зале, не выходя из кухни.
     - Слушаю вас, - сказал метрдотель, сгибаясь в поклоне.
     - Еще антрекот для Дюка де Кройтора, и немедленно.
     Старший официант и его помощник поклонились в унисон и рысью удалились с интервалом примерно в двадцать футов. Блондинка озабоченно посмотрела на Дюка де Кройтора:
     - Но, мсье ле Дюк...
     - Для вас - Чарльз, - снисходительно перебил ее Дюк де Кройтор. - Титулы не имеют для меня значения, даже если окружающие называют меня ле Гран Дюк, вне всякого сомнения, из-за моих впечатляющих форм, моего аппетита и королевских манер в обращении с простолюдинами: но для вас я Чарльз, моя дорогая Лила.
     Явно смущенная, девушка тихо произнесла что-то, чего он не расслышал, - впрочем, и не прислушивался.
     - Говорите громче, пожалуйста! Вы же знаете, я немного туговат на ухо. Она повторила громче:
     - Я сказала: вы только что съели огромный стейк.
     - Никогда не знаешь, когда наступит голод, - мрачно произнес ле Гран Дюк. - Вспомните о Египте. А?
     Торжественно прибывший старший официант поставил на стол огромный стейк, соблюдая все те импозантные формальности, которые присущи процедуре представления драгоценностей из королевской казны; и сам официант, и ле Гран Дюк скорее всего рассматривали стейк как единственную истинную драгоценность, не чета всем этим безделушкам. Помощник официанта водрузил на стол большое блюдо картофеля с подливкой и овощами, а официант почтительно установил на сервировочном столике ведерко для льда с двумя бутылками розового вина.
     - Хлеб для мсье ле Дюка! - провозгласил метрдотель.
     - Вы же прекрасно знаете, что я на диете, - сказал ле Дюк многозначительно. Затем, поразмыслив, повернулся к блондинке: - Может быть, для мадемуазель Делафонт?
     - Наверное, не надо. - Как только официанты ушли, она восхищенно посмотрела на сервировку: - В течение двадцати секунд!
     - Они знают мои маленькие капризы, - пробормотал он. Трудно отчетливо произносить слова, когда ешь стейк.
     - А я их не знаю. - Лила Делафонт взглянула на него. - Например, мне непонятно, зачем вы меня пригласили.
     - По четырем причинам. - Он одним глотком осушил почти полпинты вина, и его дикция улучшилась. - Как я люблю повторять, никто не знает, когда наступит голод. - Он выразительно посмотрел на девушку, чтобы она обратила внимание на его слова. - Я знаю, ваш отец - граф Делафонт; он и я занимаем высокое положение в обществе. Вы здесь самая красивая девушка. И вы одна. Никто не может отвергнуть то, что предлагает ле Гран Дюк. Герцог может прерывать любого, не извиняясь.
     Лила, явно смущенная, понизила голос, но это не помогло. Посетители ресторана рассматривали ее поведение как явное потворствование Дюку де Кройтору, и наступившая тишина явно свидетельствовала об этом.
     - Я не одна. И не самая красивая девушка в отеле. Ни то, ни другое. - Она застенчиво улыбнулась, словно боясь, что ее услышат, и кивнула в сторону ближайшего столика: - Пока здесь моя подруга Сессиль Дюбуа.
     - Это девушка, с которой вы были в начале вечера?
     - Да.
     - Мои предки и я сам всегда предпочитали блондинок. - Его тон не оставлял сомнений в том, что брюнетки предназначены только для низшего сословия. Он неохотно положил нож и вилку и оглянулся. - Недурна, недурна, должен сказать. - Он понизил голос до заговорщицкого шепота, чтобы его не было слышно дальше двадцати футов. - Вы говорите: ваша подруга. Тогда кто же этот распутный бездельник рядом с ней?
     Мужчина, сидевший за соседним столиком на расстоянии не больше десяти футов и потому в пределах четкой слышимости высказываний ле Гран Дкжа, снял роговые очки и сложил их с решительным видом. Это был высокий широкоплечий брюнет, одетый в дорогой серый габардиновый костюм старомодного покроя. Мужчину можно было бы назвать красивым, если бы не незначительная асимметричность его лица.
     Девушка, сидевшая напротив него, высокая, темноволосая, улыбающаяся, с веселыми серыми глазами, взяла его за руку, стараясь успокоить:
     - Пожалуйста, мистер Боуман. Не стоит. Боуман взглянул на ее смеющееся лицо и подчинился.
     - Я очень рассержен, мисс Дюбуа, очень рассержен.
     Он потянулся за вином, но его рука остановилась на полпути. Он услышал голос Лилы, неодобрительный, защищающийся:
     - Он выглядит как боксер-тяжеловес.
     Боуман улыбнулся Сессиль Дюбуа и поднял свой бокал.
     - Да. - Ле Гран Дюк осушил еще полбокала розового вина. - Он был в расцвете сил лет двадцать назад.
     Боуман опустил бокал на стол с такой силой, что из него выплеснулось вино и тонкий хрусталь едва не разлетелся вдребезги. Он резко встал, но Сессиль ко всем своим положительным качествам обладала еще и быстрой реакцией. Она моментально поднялась из-за стола и оказалась между Боуманом и столиком ле Гран Дюка. Мягко, но настойчиво она взяла Боумана за руку и увлекла его в сторону бассейна; для всех они выглядели как парочка, которая закончила трапезу и решила прогуляться. Боуман, хотя и с явной неохотой, подчинился. У него был вид человека, для которого ссора с ле Гран Дюком представляла удовольствие, но который устоял перед уличной дракой из-за присутствия молодых леди.
     - Извините, - Сессиль сжала его руку, - но Лила моя подруга, и я не хочу, чтобы она оказалась в неловком положении.
     - Ха! Вы не хотите, чтобы она оказалась в неловком положении. Я полагаю, для вас не имеет никакого значения, что меня оскорбили?
     - О, перестаньте! Вы же понимаете, что ничего особенного не произошло. Вы не выглядите похожим на распутника.
     Боуман подозрительно взглянул на спутницу, но в ее глазах не было ехидной усмешки. Она притворно, но по-доброму поджала губы:
     - Понимаете, я не могу спокойно слышать, когда кого-нибудь называют бездельником. Кстати, чем вы занимаетесь? На всякий случай, если мне придется защищать вас перед герцогом.
     - Черт с ним, с герцогом.
     - Это не ответ на мой вопрос.
     - Это очень хороший вопрос. - Боуман задумался, снял очки и протер их. - Дело в том, что я ничем не занимаюсь.
     Они остановились у дальнего конца бассейна. Сессиль высвободила свою руку и взглянула на него неодобрительно:
     - Вы хотите сказать, мистер Боуман...
     - Называйте меня Нейл, так меня называют все друзья.
     - Вы легко заводите друзей, не так ли? - спросила она.
     - Да, - ответил Боуман просто. Она либо не слушала его, либо проигнорировала эти слова.
     - Вы хотите сказать, что никогда не работали? Никогда ничего не делали?
     - Никогда.
     - У вас нет никакой профессии? Никакой специальности? Вы ничего не умеете делать?
     - А зачем мне работать? - резонно возразил Боуман. - Мои предки сделали миллионы, и нет смысла увеличивать их. Каждое поколение, на мой взгляд, не должно усердствовать. Надо создать условия для проявления инициативы и выхода энергии последующих поколений, своего рода подзарядки семейной энергии. Кроме того, мне не нужна никакая профессия. У меня нет ни малейшего желания работать, - закончил он с достоинством, - и отбивать хлеб у бедного человека, который действительно в ней нуждается.
     - Это все красивые слова. Но как можно так говорить о человеке?
     - Люди всегда неправильно оценивают меня, - грустно сказал Боуман.
     - Однако герцог оказался совершенно прав. - Она удивленно покачала головой, скорее с раздражением, чем с холодным осуждением. - Вы действительно бездельник, мистер Боуман.
     - Нейл.
     - О, вы неисправимы. - В голосе Сессиль впервые прозвучало раздражение.
     - И завистлив. - Они подошли к патио, и Боуман взял ее за руку. Он не улыбнулся, и она не пыталась высвободить руку. - Завидую вам. Я имею в виду ваше самообладание и скромность. Две английские девушки живут здесь в течение года, получая зарплату машинисток двести фунтов в неделю...
     - Лила Делафонт и я находимся здесь, чтобы собрать материал для книги. - Она попыталась быть официальной, но ей это не удалось.
     - О чем? - спросил Боуман вежливо. - Местные кулинарные рецепты? Издатели не платят денег за сомнительные книги такого рода. Так кто же берет на себя расходы? ЮНЕСКО? Британский совет? - Боуман внимательно взглянул на девушку сквозь свои роговые очки, но та умела скрывать свои чувства. - Давайте лучше не будем ссориться, хорошо? Мир, моя дорогая. Здесь так чудесно. Удивительная ночь, прекрасный ужин, прелестная девушка. - Боуман поправил очки и оглядел патио. - Ваша подруга тоже хорошенькая. А кто этот презренный тип рядом с ней?
     Она ничего не ответила, потому что была буквально загипнотизирована тем, как ле Гран Дюк, держа в одной руке огромный стеклянный графин с розовым вином, другой руководил официантом, переносившим содержимое десертного столика на тарелку, стоявшую перед герцогом. Лила Делафонт сидела слегка приоткрыв от удивления рот.
     - Я не знаю, - опомнилась Сессиль. - Он говорит, что он друг ее отца. - Она оглянулась в замешательстве и, увидев проходящего метрдотеля, обратилась к нему: - А кто тот джентльмен, что сидит с моей подругой?
     - Дюк де Кройтор, мадам. Очень известный винодел.
     - Скорее очень известный любитель выпить. - Боуман проигнорировал неодобрительный взгляд Сессиль. - Часто он бывает здесь?
     - Последние три года, и всегда в это же время.
     - В это время особенно хорошо кормят?
     - Пища, сэр, великолепная здесь в любое время. - Метрдотель был оскорблен. - Монсеньор ле Дюк приезжает на ежегодный цыганский фестиваль в Сен-Мари.
     Боуман снова взглянул на Дюка де Кройтора, который уничтожал свой десерт с большим аппетитом.
     - Теперь понятно, почему ему необходимо ведро для льда, - сказал он. - Чтобы охлаждать ножи. Разве вы не видите следов цыганской крови на них?
     - Монсеньор ле Дюк является самым известным собирателем фольклора в Европе, - строго сказал метрдотель и добавил учтиво: - Исследование древних обычаев, мистер Боуман. В течение столетий сюда в конце мая приезжают цыгане со всей Европы поклониться мощам Святой Сары. Монсеньор ле Дюк пишет книгу об этом.
     - Это место, - задумчиво произнес Боуман, - наводнено самыми невероятными писаками, которых вы когда-либо видели.
     - Я не понимаю, сэр.
     - Зато я очень хорошо понимаю, - сказал Боуман и для себя отметил: - Зеленые глаза могут быть и очень холодными. Нет необходимости... А это что такое?
     Послышался слабый, но постепенно нарастающий звук множества двигателей, словно по дороге ползла танковая колонна. Они взглянули в сторону патио: первые кибитки цыган двигались по извилистой крутой дороге к отелю. Те, что уже въехали в передний дворик, располагались в нем строгими рядами, другие въезжали через зеленую арку на отгороженное место для парковки автомобилей. Смрадный грохот бензиновых двигателей, который с полным правом можно было назвать невыносимым, представлял такой разительный контраст с мирной роскошью отеля, так резко нарушал его тишину и порядок, что даже ле Гран Дюк прекратил жевать. Боуман взглянул на метрдотеля, который задумчиво взирал на звезды и, казалось, беседовал сам с собой.
     - Это и есть живой материал для мсье Дюка? - спросил Боуман.
     - Да, сэр.
     - А что теперь? Развлечения? Цыганские скрипки? Уличная азартная игра? Тиры? Киоски для продажи сладостей? Гадания по руке?
     - Боюсь, что да, сэр.
     - О Боже!
     - Сноб! - четко произнесла Сессиль.
     - Извините, мадам, - сухо сказал метрдотель, - я тоже придерживаюсь мнения мистера Боумана, но это древний обычай, и у нас нет ни малейших намерений обижать ни цыган, ни местное население. - Он снова взглянул на патио и нахмурился: - Извините, пожалуйста.
     Он быстро прошел через патио к месту, где возбужденная группа цыган, очевидно, спорила. Главными действующими лицами в этой ссоре оказались мощного телосложения цыган, лет примерно сорока пяти, с хищным выражением лица, и почти потерявшая рассудок, многословная, готовая разрыдаться цыганка того же возраста.
     - Пошли? - обратился Боуман к Сессиль.
     - Что, туда?
     - Вы все еще возражаете?
     - Но вы же сказали...
     - Может быть, я и бездельник, но меня интересует человеческая натура.
     - Вы хотите сказать, что любознательны?
     - Да.
     Боуман взял девушку за руку, сделал шаг и вежливо посторонился, давая возможность ле Гран Дюку промчаться мимо, если так можно сказать о человеке его комплекции. За ним неохотно следовала Лила. В руках у ле Гран Дюка была записная книжка, а в глазах - азарт заядлого фольклориста, и, даже находясь в стремительном порыве, он не забывал подкрепляться витаминами, на ходу кусая большое красное яблоко. Он производил впечатление человека, который всегда знает, что ему нужно.
     Боуман с упирающейся Сессиль медленно последовал за ними. Когда они прошли половину пути, от головной кибитки отделился джип с тремя пассажирами и помчался вниз по дороге. Едва Боуман и девушка приблизились к группе, где цыган безуспешно пытался успокоить рыдающую женщину, как от этой группы отошел метрдотель и поспешил к лестнице.
     Боуман преградил ему дорогу:
     - Что случилось?
     - Женщина говорит, что исчез ее сын. Они послали машину на его поиски, чтобы проверить дорогу, по которой пришли.
     - Да? - Боуман снял очки. - Но ведь люди не исчезают просто так.
     - И я так думаю, поэтому вызываю полицию. - И он быстро ушел.
     Сессиль, которая неохотно следовала за Боуманом, спросила:
     - Почему такой шум? Почему женщина плачет?
     - Пропал ее сын.
     - И что?
     - И все.
     - Вы хотите сказать, что с ним ничего не случилось?
     - Этого никто не знает.
     - На то могла быть дюжина причин. Во всяком случае, она не должна вести себя подобным образом.
     - Цыгане, - Боуман пустился в объяснения, - очень эмоциональны и очень любят своих детей. У вас есть дети?
     Сессиль с трудом сохранила внешнее спокойствие, однако даже при вечернем освещении было видно, как она покраснела.
     - Это нечестно.
     Боуман моргнул, посмотрел на нее и произнес:
     - Простите меня. Я не то хотел сказать. Если бы у вас были дети и один из них пропал, как бы вы прореагировали?
     - Не знаю.
     - Сожалею, что спросил об этом.
     - Я бы, конечно, волновалась. - Она не могла долго обижаться или сердиться. - Возможно, я бы здорово волновалась, но не впадала бы в истерику и не выглядела бы столь убитой горем, пока...
     - Пока что?
     - О, я не знаю! Я имею в виду, что если бы у меня была причина поверить, что... что...
     - Что?
     - Вы очень хорошо понимаете, что я имею в виду!
     - Я никогда и не пойму, что женщины имеют в виду, - грустно произнес Боуман. - Но на этот раз догадываюсь.
     Они пошли дальше и буквально столкнулись с ле Гран Дкжом и Лилой. Девушки заговорили, и Боуман понял, что, если следовать правилам хорошего тона, знакомство неизбежно. Ле Гран Дюк пожал его руку и сказал:
     - Очарован, очарован!
     Однако было видно, что он вовсе не рад, а просто как аристократ хорошо знает, как вести себя в подобной ситуации. У него оказались неожиданно крепкая рука и рукопожатие человека, сдерживающего свою силу.
     - Очаровательные! - произнес он, обращаясь исключительно к девушкам. - Вы знаете, что все эти цыгане пришли из дальних стран, находящихся за ?железным занавесом?? Большинство из них венгры и румыны. Их вожак по имени Кзерда проделал путь от берегов Черного моря. Я встречал его в прошлом году. Это как раз он так громко беседовал с той женщиной.
     - А как им удалось преодолеть границы? - спросил Боуман. - Особенно между Востоком и Западом?
     - Э? Что? А? - Ле Гран Дюк наконец обратил внимание на Боумана. - Цыгане путешествуют беспрепятственно, особенно когда известно, что они совершают ежегодное паломничество. Все боятся их, считая, что они имеют дурной глаз, могут напустить порчу, причинить зло и несчастья тем, кто им помешает; мне кажется, коммунисты верят этому так же, как и все. Конечно, это чепуха, сущий вздор. Но люди верят. Пойдем, Лила, пойдем. У меня такое предчувствие, что мы сами убедимся в этом сегодня вечером.
     И они пошли. Сделав несколько шагов, герцог остановился, оглянулся, мельком взглянул на Сессиль, затем отвернулся и покачал головой.
     - Какая жалость, - сказал он Лиле, как ему показалось, шепотом. - Я имею в виду цвет ее волос. - Они двинулись дальше.
     - Не обращайте внимания, - мягко сказал Боуман. - Вы мне нравитесь такой, какая вы есть.
     Девушка поджала губы, но не смогла сдержать улыбки. Обидчивость была не в характере Сессиль Дюбуа.
     - Вы знаете, он прав. - Она взяла Боумана за руку, и только он хотел сказать ей, что убеждения герцога в превосходстве блондинок не согласуются с постулатом о божественной непогрешимости, она продолжила, сделав широкий жест: - Действительно, все прекрасно...
     - Если вам нравится атмосфера цирков и балаганов, - подхватил Боуман язвительно. - А мне не очень-то по душе подобные развлечения, я всегда стараюсь избегать их. Однако это, видимо, в вашем вкусе; хотя я и восхищаюсь тем, как работают эти люди.
     А то, что цыгане мастера своего дела, нельзя было не признать. Быстрота, сноровка и слаженность, с которыми они собрали свои палатки и киоски, вызывали восхищение. В считанные минуты были готовы столы для игры в рулетку, тир для стрельбы, четыре кабины для гадалок, палатки для продажи