ак ведь это и потрясло его до
глубины души!
   Студенты единодушно поддержали своего вожака.  Они  представляли  собой
организованную  единицу  и  не  прочь  были   схватиться   с   неизвестным
врукопашную. Я и завидовал им, и боялся их прямолинейных действий.
   - Нет уж ты, милый, если науку знаешь, то верни поезд-то по назначению,
- попросил начальник фирменного поезда.
   Я молчал. Я еще почему-то молчал.  Для  чего  я  молчал?  Разве  мог  я
молчать, ведь я ничего-ничего  не  знал.  Я  даже  не  знал,  сколько  нам
осталось: минуты или сутки.
   Молчал и Степан Матвеевич. Ну он-то, впрочем, будет жить еще  в  других
реальностях. Он же практически бессмертен, подумал я и  тут  же  устыдился
своих мыслей. В чем это я чуть было не  заподозрил  столько  выстрадавшего
Степана Матвеевича? Да. И его гигантский опыт оказался бесполезным в нашем
удивительном, страшном, невозможном фирменном поезде "Фомич".
   Писатель Федор кашлянул и сказал:
   - Можно, так сказать... - И не договорил.
   - Ну, я вижу,  тут  большинство,  -  усмехнулся  Семен,  лениво  встал,
нахально потянулся, правда, никого не задев при этом. - Пойду я.  С  женой
поговорю. Со своей женой, - подчеркнул он.
   И я посторонился. Вот ведь поддать ему надо  было,  женщину,  жену  его
спасти, а я отступил. Но с другой стороны... Из-за чего мне было бить его?
Какое право я имел спасать Тосю? Просила она меня об этом? Да и  хочет  ли
она такого спасения? Что я ей взамен предложу? Даже кто она,  я  и  то  не
знаю. Научный ли работник  или  домохозяйка?  Спасу  я  ее,  а  она  потом
уборщицей работать будет. Да и где? Жить где? Ну, душа там  и  прочее.  Да
только надо ли? Одну душу перестроить!  Так  ведь  из-за  этого  может  не
счастье, а зло получиться!
   Семен пошел по коридору.
   Вот если Тося крикнет, вырываться  начнет,  просить...  И  всегда  так,
только тогда, когда нарыв лопается дерьмом, но не раньше - упаси бог, чуть
раньше. Ведь и ошибиться можно. Страшно ошибиться.



26

   - Если вы хотите, - сказал писатель Федор, - если найдутся добровольцы,
то я готов написать маленький рассказик, страницы на две...
   Степан Матвеевич посмотрел на него дико. О чем это глаголет неудавшийся
писатель?
   Я предупредил его нелепый отказ. Я ведь знал Федора лучше,  чем  Степан
Матвеевич, хотя тоже не очень хорошо.
   - Подождите, - сказал я. - У вас, Федор, что, действительно все  так  и
происходит с рассказами, как вы утверждаете?
   - Совершенно так. Написал я как-то,  что  некий  М.И.Галкин  попал  под
такси, которое сам и  пытался  остановить.  Потом  мои  друзья  на  работе
рассказывают, что  в  соседнем  отделе  некий  старший  научный  сотрудник
М.И.Галкин действительно попал при таких именно обстоятельствах под  такси
и лежит теперь в больнице с двумя переломами. Да и многое другое еще было.
Я ведь рассказы, в которых  с  людьми  происходит  что-нибудь  неприятное,
перестал писать. Только хэппи-энд, так  сказать.  Да  вот  и  про  Валерия
Михайловича... Вы вот, Артемий, читали... Все  так  и  было.  Сам  Валерий
Михайлович признал. Вплоть до фамилий,  имен  и  количества  костюмов.  Вы
поверьте  мне,  поверьте.  Я  быстро  напишу,  минут  за  десять.   Только
добровольцы нужны, потому что это с ними действительно произойдет.
   - Да  что  же  -  это?  -  нетерпеливо  и  недоверчиво  спросил  Степан
Матвеевич.
   Я уже сообразил, что хотел сказать Федор.
   - Дело вот в чем, насколько я понимаю, Федор, извините, не знаю  вашего
отчества. - Но писатель только махнул на это  рукой.  -  Так  вот,  Федор,
насколько я понял, может написать небольшой рассказик о ком-нибудь из нас.
О том, как кто-то на некоторое время переродился. Рвачом стал, стяжателем,
словом, тем, кого за глаза мы не уважаем, но  без  которых  нам  никак  не
обойтись сейчас.
   - Да, Артемий все правильно  понял,  -  подтвердил  писатель  Федор.  -
Добровольцы только нужны.
   Студенты молчали. На пулемет бы они сейчас пошли, чтобы спасти  других,
а сделаться рвачами, чтобы  тоже  спасти  людей,  нет.  Тут  был  какой-то
нравственный  барьер.  И  перешагнуть  через  него  было   трудно,   почти
невозможно.
   В конце коридора появился чем-то не на шутку взволнованный радист, хотя
тут и всем другим было не до шуток. Стряслось еще что-то, стряслось!
   - Вот! - громко сказал он. - Вот! Телефонограммы! - И он протянул пачку
листков.
   Степан Матвеевич недрогнувшей рукой принял их  и  прочитал.  Мгновенное
недоумение появилось на его лице, но тут же сменилось болью.
   - Сложнее, чем я предполагал, - сказал он.
   Телефонограммы, что принес радист, были наши собственные, те самые, что
мы хотели передать на соседнюю станцию.
   - Расскажите, - попросил Степан Матвеевич радиста.
   - Тексты я продиктовал внятно, четко, -  начал  растерянный  радист.  -
Жду. Скоро, думаю, ответят. Проходит десять минут, двадцать.  Отвечают.  Я
обрадовался. Записываю. Боже мой! А это  наши  собственные  телефонограммы
вернулись. И как такое может быть?
   - Экранировка, - предположил Валерка. - Поезд экранируется.  Радиоволны
отразились, и аппарат принял их. Квартира, наверное, у этого  внучка  Коли
железобетонная, не пропускает радиоволны. Тут мощность нужна побольше.
   - Я  и  так  на  полную  катушку,  -  сказал  радист.  -  Перегревается
аппаратура, да и жара.
   - Жара, - вздохнул Степан Матвеевич.  -  Ну  ладно.  Ведь  делать  надо
что-то. Так вы в самом деле можете написать рассказ... э-э... Федор?
   - Могу, - решительно ответил писатель. - Мне только кандидатов давайте,
фамилии то есть, и имена. А там уж я сам.
   Все  уставились  на  комсомольского  вожака,  что  скажет  он.  Валерка
вспотел. Нет, хоть и на десять минут, а он не хотел становиться  тем,  кем
сейчас от него требовалось. Я подумал, что и этот вариант сорвется, еще не
начавшись. Но Валерка все же решился.
   - Я, - с трудом сказал он. - Валерка...  Валерий  Стинцов.  -  И  снова
замолчал.
   - Нет, - сказал Михаил. - Нет, Валерка. Ты уж тут давай.
   - Обстоятельства-то изменились, - все же облегченно заметил командир.
   - К черту обстоятельства! Михаил Кафтанов, Виталий Погорелов, Станислав
Бражников. Студенты. У судьбы тоже бывают свои фавориты!
   - Запомнил, - сказал  писатель  Федор.  -  Через  десять  минут  я  все
принесу, напишу то есть... - И Федор неуклюже, слегка пошатываясь, все еще
иногда не в такт толчкам вагона, проследовал в свое купе, где  его  соседи
продолжали спать сном младенцев.
   - Дело в любом случае долгое, - сказал Валерка. - Надо и  здесь  что-то
делать. Ночь уже. А поезд не спит.
   - Да, да, - согласился Степан Матвеевич. - В ресторан  к  директору,  и
пусть он порасторопнее организует питание, а вы, - тут он кивнул  Валерке,
- а вы со своими ребятами разнесете ужин по вагонам. И вообще,  посмотрите
все. Как настроение. Нет ли чего ненужного, непонятного, таинственного.
   - Все понял! - радостно ответил Валерка.  -  Сейчас  сделаем.  -  И  он
рванулся в купе, где сидела Инга, потом выскочил оттуда и исчез в тамбуре.
   Ну, эти все сделают, сомневаться не приходилось.
   Трое обреченных хмуро молчали. Они ведь даже не знали еще, на что  шли.
А если это не на десять  минут,  а  навсегда,  если  это  только  послужит
толчком, если  и  они  носят  в  себе  семена  подлости?  Кто  знает,  как
разворачивается душа человека, каким цветком она расцветает?
   - А вам бы тоже нужно пройтись по  вагонам,  -  посоветовал  начальнику
Степан Матвеевич, - поговорить с проводницами,  с  работниками  ресторана.
Порасспросите-ка машиниста. Он-то как  ведет  состав?  Куда?  Что  он  сам
думает?
   - Угу, - сказал начальник. - Все дело.
   - Дело, дело, - подтвердил Степан Матвеевич.  -  Да  еще  какое  нужное
дело.
   - Понимаем, - сказал начальник и пошел в купе к проводницам.
   Степан Матвеевич крепко, тяжело провел ладонью по лицу.
   - А ведь экранирует и от проникновения в другие  реальности,  -  сказал
он.
   Десять минут уже прошло, но Федор не появлялся.
   - Схожу, - сказал я и пошел в первое купе.
   Там, упав лицом  на  раскинутые  по  столешнице  руки,  лежал  Федор  и
вздрагивал. Он плакал. На верхней полке проснулся один из гигантов, грузно
спрыгнул с полки, нагнулся, достал откуда-то двухпудовую гирю и направился
по коридору в другой конец вагона.
   Я  тронул  писателя  за  плечо.  Федор  не   сразу   почувствовал   мое
прикосновение. Я тряхнул его  сильнее.  И  тогда  Федор  поднял  голову  и
повернул ко мне свое некрасивое покрасневшее лицо.
   - Не могу, - выдавил он из себя. - Понимаешь, не могу.
   - Понимаю, Федор, понимаю, - попытался успокоить я его.
   - Нет, Артемий, ты не понимаешь. Не понимаешь ты. Я в другом смысле  не
могу. Я не могу их даже на десять минут сделать такими, как  Семен.  Я  не
хочу, не хочу! И боюсь... Я вот начал, начал... - Он протянул мне лист.  -
То есть написать-то я могу,  но  только  рука  не  поворачивается  сделать
такое. И знаю, что надо. Надо! Единственный сейчас выход.  Да  только  как
искалечить души людей?
   - Ничего, Федор, ничего. Мы сейчас что-нибудь другое придумаем.
   - Успокаиваешь. Знаю. Да  только  ничего  сейчас  другого  и  придумать
нельзя. Я ведь и то мог написать. Мог! Да  только  сколько  на  это  нужно
времени?
   - Что то? - не понял я.
   - То, - повторил он. - Роман о нашем поезде. Как с ним все произошло  и
как он потом выпутался. Я смог бы. Но время...
   Федор все же немного успокоился.
   По  коридору  прошел  его  сосед,  держа  в  могучей  руке   казавшуюся
игрушечной двухпудовку. В купе Федора ехала команда гиревиков.
   -  Пора  начинать,  -  прохрипел  тяжеловес  и  полез   будить   других
спортсменов.
   - Я не буду, - твердо сказал Федор.
   - Знаю, знаю. Я и сам когда-то не хотел. Таким же, как ты, хиляком был.
Для начала поработаешь с двухпудовкой.
   - Нет, я сегодня не буду. Это уж точно.
   - Федя? - удивился приятель писателя.  -  Что  же  еще  делать  в  этом
поезде?
   - Нет, нет. Ко мне вот пришли, а я ничего не могу сделать.
   - Э! Гирь у нас на всех хватит. Да только, кажется, из  тебя  спортсмен
не получится.
   - Приходи к нам в купе, - сказал я Федору.
   - Я приду, - пообещал он. - Я даже что-то сделаю. Что-то ведь я  должен
сделать?
   Тут все было кончено. Федор не  сумел  даже  в  рассказе  сделать  трех
студентов представителями престижного потребления. Пусть остаются  людьми.
Только куда теперь завезет фирменный поезд этих нормальных людей?
   А студенты все сидели в нашем купе.
   - Отбой, - сказал я. - Не напишет Федор ничего. Не смог он.
   - Что теперь делать нашему отряду? - спросил  снова  оказавшийся  здесь
Валерка. Он вроде был даже немного обрадован таким оборотом дела. Или  это
только мне почудилось?
   - Это уже определенно? - спросил меня Степан Матвеевич.
   - Совершенно определенно. Федор последнее время может  писать  рассказы
только со счастливым концом.
   Студенты смотрели на нас вопросительно.
   - Займитесь помощью пассажирам, - попросил их Степан Матвеевич.
   - Отряд все сделает, - заверил Валерка.  И  студенты  вышли  из  нашего
купе.
   - Давайте я спрыгну с поезда, - предложил я.
   - А что потом? -  спросил  Степан  Матвеевич.  -  Что  потом?  Куда  вы
пойдете? Ведь совершенно по  пустынной  местности  едем.  Ни  станций,  ни
полустанков, деревенек даже не встречается.
   Дальше прыжка я свой план еще не продумал.
   Из коридорчика вагона показались Семен Кирсанов и Тося. Семен вел  Тосю
за руку. И она шла, кажется, совершенно ему не  сопротивляясь.  Помощи  ей
никакой не требовалось. Добровольно  она  шла.  Что-то  сказал  ей  Семен,
что-то наговорил, заверил в чем-то. Согласилась она с Семеном. И когда они
вошли в купе, Тося на нас старательно не смотрела.  А  глаза  у  нее  были
заплаканными.
   - Вы можете на три минуты освободить купе? - спросил нас Семен.
   Степан Матвеевич словно знал, что сейчас предпримет Семен.
   - Пошли в тамбур, - предложил он мне.
   А в купе Инги  сейчас  находилось  лишь  трое  пассажиров:  сама  Инга,
Зинаида  Павловна  и  Сашенька.  Светка  и  Клава  тоже,  наверное,   были
мобилизованы для оказания  помощи  попавшим  в  затруднительное  положение
пассажирам фирменного поезда.
   - Ну и что энтузиасты сделали для нас интересного? -  спросила  Зинаида
Павловна. - Что вы там решили?
   Степан  Матвеевич  посмотрел  на  нее  удивленно  и,  не  задерживаясь,
проследовал в тамбур. Я присел на краешек  полки.  Да  только  что  я  мог
сейчас сказать? Что мы ничего не можем сделать? Что  наши  мысли  зашли  в
тупик? Что фирменный поезд мчится неизвестно куда?
   По коридору мимо меня проскочило человек десять студентов с  корзинками
и  судками.  Ребята  были  сосредоточенными  и  деловитыми.  Знакомый  мне
официант удивленно заглядывал в свою почти опустевшую корзинку. Что-то, по
его мнению, снова произошло с пассажирами. Колбасу жирную берут, хотя жара
ослабела лишь чисто теоретически. Не поймешь этих пассажиров. То им  нужна
колбаса, то нет.
   - У нас все в порядке, -  сказала  Инга.  -  Сашенька  накормлен,  спит
теперь. Так что, Артем, иди, если ты там нужен.
   - Наверное, нужен, - ответил я.
   Вот ситуация! С женой поговорить и то времени нет! Да и  неудобно  было
бы сейчас начинать нам свои разговоры, обсуждения планов, мечтания,  когда
с поездом происходила какая-то ерунда. Вот мы и едем уже целый  день,  как
двое супругов, которым уже и сказать-то друг  другу  нечего  за  давностью
стажа  этого  самого  супружества.  Ну  уж  нет!  Не   вечно   это   будет
продолжаться! Сейчас серое вещество мозга пустим  на  полную  мощность.  И
пусть в голову приходят необходимые мысли и идеи.
   Из коридорчика протолкнулся Степан Матвеевич.
   - Пять минут прошло, - сказал он. - Нам тоже нужно быть в  купе.  Пусть
уж товарищ Кирсанов простит нас.
   Мы тронулись в обратный путь. Я только улыбнулся Инге. Да ей,  кажется,
и этого сейчас было достаточно. И все-таки я чувствовал,  как  все  в  ней
сжалось, напружинилось. Очень, очень уж неспокойно было у нее на душе.
   В нашем купе Семен снимал импровизированные занавески.  Зачем  они  ему
опять понадобились? Тося сидела в уголке за столиком и рассеянно, как  мне
показалось, крутила пальцем стакан. И нижнюю губу свою  покусывала.  Семен
был немного возбужден и очень деятелен.
   - Прошу вас в свидетели, - попросил он нас. - Чтобы разговоров потом не
было. Все эти приобретения, из-за которых, собственно, разгорелся сыр-бор,
я,  так  сказать,   вернул   в   первоначальный   адрес.   Что   прошу   и
засвидетельствовать.
   - Что тут свидетельствовать-то? - удивился я.
   - Ах, Артемий! Знаю я вас. И очень даже хорошо. И друга вашего  лучшего
тоже отлично понял.
   Ага! Из купе исчезли все эти приобретенные  шмотки.  Ковры,  коробки  с
импортной и отечественной обувью, свертки и пакеты.
   - Препроводил, так сказать, по назначению. И  чист,  чист  перед  вами,
хотя на черта мне понадобилась эта самая чистота, сам не могу  понять,  да
еще и перед вами? Перед супругой своей -  это  другое  дело.  Мы  выяснили
позиции и приняли решение. Если что было не так, то уж исправлять  поздно.
Дело в том, что мы отбываем.  Расстаемся,  так  сказать,  навсегда.  Очень
верю. Именно,  что  навечно.  Мир  большой,  и  лучше  бы  нам  больше  не
встречаться.
   - Скатертью дорожка, - сказал я.
   - Чего и вам желаю, - ответил Семен. И  ответ  его  своим  смыслом  был
покрепче моего пожелания.
   - Значит, все эти вещи преспокойно прошли через крышу макета? - спросил
Степан Матвеевич.
   - Представьте,  -  ответил  Семен.  -  И  сейчас  преспокойно  лежат  в
демонстрационном зале, а работники универмага бегают и  не  могут  понять,
откуда это взялось. Но чеки... Чеки  у  меня  в  кармане.  Доказать  будет
нетрудно. Оставил, закружился немного, запутался. Первый раз в Марградском
универмаге, то да се. Так что тут все в порядке.
   Степан Матвеевич вытащил из кармана пиджака шариковую ручку и  легонько
опустил ее на крышу макета. Ручка слегка стукнулась и скатилась на пол.
   - Не получилось, - сказал Семен. - И не получится.
   Тося шевельнулась. Я вдруг  почувствовал,  что  она  не  хочет  идти  с
Семеном, но чем-то он  ее  привязал  к  себе  дополнительно  во  время  их
недавнего разговора. Да так крепко, что Тося пойдет! Не захочет, а пойдет.
Она, наверное, еще и слово ему дала. Семен вполне мог взять с нее слово.
   Тося приподнялась. И ни разу она не взглянула на нас, да  и  на  Семена
тоже не смотрела. А так, по звуку, словно на ощупь.
   - Телеграммы, - напомнила она ему.
   -  Ах  да!  Да!  Давайте,  Степан   Матвеевич,   ваши   телеграммы,   в
Старотайгинск, Фомск и еще куда там... Денег на телеграфирование не нужно.
Из своих, так сказать, сэкономленных или  нечестно  заработанных,  как  вы
наверняка думаете. Отправлю. Отправлю немедленно и в самом лучшем виде.
   Степан Матвеевич на мгновение замялся. Неужели он еще размышляет? Пусть
Семен иной, но все же речь сейчас не о Семене и даже не  о  самом  Степане
Матвеевиче...
   - Что ж, - угрюмо сказал Граммовесов. - Спасибо  и  на  этом.  -  И  он
передал Семену уже смятые бумажки с текстами телеграмм.
   - Итак, - деланно весело продолжал Семен, - начнем, пожалуй. Прошу вас,
дорогая Таисия Дмитриевна, жена,  так  сказать,  моя  единоверная!  Давай,
Тося!
   Тося, все так же не глядя ни на кого, подошла к макету. Смотреть на эту
процедуру мне было неудобно. Да и самой  Тосе,  похоже,  все  сейчас  было
тошно. Я отвернулся, я даже вышел в соседнее купе. Степан Матвеевич сел на
свое боковое и уперся лбом в стекло.
   Семен засопел, сначала недовольно, потом вроде бы с какой-то  надсадой.
"Ну! Сюда! Да не так, не так... Что же ты? Ведь нельзя, нельзя оставаться.
Ведь эдак что получится?" И тихий раздраженный голос  Тоси:  "Да  сама  я,
сама..." Потом: "Нет, Семен, нет".
   - Эй! - крикнул Семен. - Кто-нибудь! Артем!
   Семену требовалась помощь. Я вернулся в купе. Тося смотрела на  меня  с
каким-то победным видом. И уже маленькая,  затаенная  радость  была  в  ее
взгляде.
   - Не получается у меня, - сказала она тихо.
   - Как не получается? Как не получается?  -  заволновался  Семен.  -  Да
только подсадить надо. Я ее подсаживаю, а она  вырывается.  А  у  самой-то
ничего не получается. Дотронуться до нее нельзя, видите ли.  Раньше  можно
было, и даже очень, а теперь нельзя.
   - Я, что ли, должен помочь? - спросил я.
   - А хоть бы и ты, - сказал Семен. Растерянность и какая-то злость  были
в его голосе. - А хоть бы и ты! Она бы, конечно,  хотела,  чтобы  Иван  ее
подсаживал. Она бы сомлела в его руках. Но нет необходимого Ивана, так что
уж ты, пожалуйста. У тебя семейство и прочее.
   Я думал, что Тося сейчас обидится. Но ничего  подобного  не  произошло.
Она даже негромко рассмеялась.
   - Подсади меня, Артем, подсади, - смеясь, попросила она.
   Я взял ее за талию.
   - Крепче, Артем, крепче, - попросила она.
   - Да хоть обнимай на глазах, - окончательно  озлился  Семен.  -  Потом,
потом приведем в порядок семейный уклад.
   Я приподнял Тосю. Собственно, даже и не приподнял.  Сама  она  с  очень
даже большой  легкостью  взлетела  на  полку,  где  стоял  макет,  тронула
маленькой ножкой крышу.
   - Вот видишь, Артем, видишь. Не для меня это, не для меня!
   Я все держал ее. Ну а уж из соседних  купе,  конечно,  посматривали  на
нашу скульптурную группу с большим интересом.
   Тося спрыгнула на пол. Разгорячилась  она,  раскраснелась,  взвинченная
какая-то стала.
   - Давай, Семен, один, - сказала она.
   - Один! - Семен грозно надвинулся на нее, но она даже не  отступила.  -
Один! Значит, я во всем виноват?  Я?  Это  не  ты  хотела  обставить  нашу
квартирку как игрушку? Это я хотел?! Да?! Это не ты таскала меня по всяким
магазинам? Туда десяточку, сюда пятерочку, только чтобы без задержки,  без
очереди. Комодики там, шифоньерчики, лютики, цветочки. Игрушечку