подобие
веревки.  Ухватившись за них,  Енн прыгнул в  окно второго этажа какого-то
дома,  выходящее почти на крышу акведука.  В  углу комнаты горела лампадка
перед иконой.  Жалкая старуха,  онемев от страха,  стояла на коленях.  Енн
пригрозил мечом,  и она зарылась в тряпье убогой постели.  Вслед за Енном,
прыгая в  комнату старухи,  солдаты гуськом потянулись вниз по  лестнице с
выщербленными ступенями.  Дом стоял в запустении, с единственной жилицей -
уличной нищенкой.
     Небо уже  бледнело в  рассвете,  когда переулок наполнился солдатами.
Услышав  тяжелый  топот,  слишком чуткий  неаполитанец затыкал уши,  чтобы
смена караулов хоть во сне не напоминала ему об осаде.
     Магн и  Енн  повели свои отряды наудачу.  Никто после адской кишки не
знал,  где находится,  где стены,  где гавань.  После нескольких поворотов
Магн с величайшим облегчением заметил зубцы башни,  торчавшие над крышами.
Все равно,  где это, какая часть города, только бы залезть на так долго не
дававшиеся стены.
     В  лагере  или  в  окрестностях Неаполя нашлись бы  люди,  знакомые с
расположением городских улиц,  но  ни Велизарий,  ни Константин Фракиец не
подумали раздобыть проводников. И все же судьба благоволила ромеям...
     Крепостные стены изнутри устраивались везде одинаково, с лестницами и
под®емами, не изменявшимися тысячу лет. Когда солдаты забрались наверх, на
стене  властвовала сонная пустота.  Готы  и  добровольцы горожане спали  в
башнях.  Даже молоссы,  привыкшие к виду и поступи воинов,  слишком поздно
опознали чужих.
     В двух башнях ромеи перебили сонных защитников,  прежде чем те успели
опомниться.  Солдаты кололи и резали безоружных с веселой яростью, вымещая
тяготы путешествия в  каменной трубе,  свои  страхи,  свою трусость.  Магн
вспомнил о трубачах. Где они? Эге! Трубы! Громче! Громче!
     Трубным звукам со стены ответили трубы из лагеря, трубы снизу, из-под
стен.
     Более не  к  чему  было  таиться.  Утренние сумерки разорвались бурей
окликов,  приказов,  призывов.  Лестницы,  подхваченные десятками  солдат,
надвигались на город, подобно исполинским сколопендрам.
     Вскоре  проклятия и  ругань опоясали стены.  Ни  одна  из  лестниц не
доставала до верха! Все они были изготовлены на глазок, без попытки точных
измерений, по вдохновению начальников, привыкших давать меру шагам.
     Пришлось связать лестницы по две и  чем попало -  ремнями,  запасными
тетивами луков,  перевязями мечей,  кое-как.  Сделавшись слишком тяжелыми,
лестницы прогибались, у некоторых рвались непрочные соединения.


     Хотя Енн  и  Магн овладели двумя башнями,  у  готского гарнизона и  у
горожан  нашлось  бы   достаточно  времени,   чтобы  прийти  в   себя   от
неожиданности и  организовать  отпор.  Чужие  трубы  на  городских  стенах
прозвучали  на  рассвете.   Но  когда,   наконец,   византийские  солдаты,
обремененные доспехами,  щитами,  оружием, начали тяжело переваливаться на
стены с неудобных лестниц, стоял полный день.
     Готов  и  неаполитанцев охватила паника.  Слишком большая уверенность
сменилась пассивным упадком одних,  отчаянием других.  Ни одна из баллист,
ни  одна  из  катапульт не  была  приведена в  действие  отрядами горожан,
которые  распоряжались  метательными  орудиями  -   давней  собственностью
города.  Прислуга немой  артиллерии разбежалась,  бросив пирамиды камней -
грубо отесанных шаров, колоссальных кубов и яиц.
     Гарнизон  башни,  соседствующей со  взятой  отрядом  Енна,  вышел  на
дорогу,  прикрытую со  стороны  поля  зубцами.  Несколько десятков  тяжело
вооруженных готов  столкнулись с  исаврами.  Боевой  ход  по  верху  стены
ограничивал фронт  шестью  бойцами.  Железный еж  длинных  копий  отбросил
исавров,  имевших только мечи. Потеряв несколько человек, исавры отскочили
в ранее взятую ими башню,  успев закрыть окованную дверь.  Тут же на готов
посыпались сверху  стрелы,  а  солдаты  Магна,  пользуясь  тем,  что  готы
оставили свою башню,  напали на  защитников города с  тыла.  Растерявшись,
готы подняли копья вверх и опустили щиты в знак сдачи.
     Следующую башню заспавшиеся готы сдали без  сопротивления.  При  всех
ошибках,  промедлениях,  просчетах  Велизарий  пожинал  плоды  внезапности
нападения. Он как бы подрезал защите сухожилия.
     Десятки лет мирной жизни расслабили готов. Владельцы трети италийской
земли,  привыкнув проводить время в  праздности,  сохранили от своих отцов
страсть к  охоте.  Но и  эта деятельная и  мужественная забава изменилась.
Настоящий труд охотника был перенесен на загонщиков -  колонов и рабов,  а
господа приучались ждать зверя, сидя с удобством в засаде.
     Готы никогда не  славились как хорошие стрелки из  лука.  Ныне же это
искусство  у  них  совсем  упало,   ибо  требовало  утомительно-скучных  и
многолетних упражнений.
     Византийские  полководцы  встречали  большие   затруднения  в   общей
недисциплинированности,  в  капризах федератов,  в своеволии наемников,  в
завистливом  стремлении  к  самостоятельности,   не  угасавшей  в  сердцах
подчиненных. Однако же византийские армии имели так или иначе признаваемое
единство  управления,   имели  хотя   бы   внешнюю  организацию,   которой
подчинялись и самые непокорные по мере возрастания опасности.
     Готы,  следуя племенным традициям, признавали родовых вождей, как все
народы,  обитавшие к северу от Альп. Впоследствии из этих традиций выросла
столь  ненадежная в  боевом  значении аристократически-феодальная система,
когда держатели феодов кое-как сражались под знаменами своих сюзеренов, но
их воины подчинялись только им.
     Неаполитанский гарнизон находился в  руках нескольких родовых вождей,
им  управляло  подобие  военного  совета  из  равноправных  господ.  После
отражения первого штурма все свелось к  ожиданию следующего.  Каждый гот и
каждый дружинник из  горожан знал свое место на  стене.  Но никому не было
известно,  куда  отступить,  вокруг  чего  или  кого  собраться  в  случае
неожиданного. Поэтому оборона рухнула сразу из-за отсутствия центра.
     Нападать на  восточные ворота  Неаполя  приказали отряду  массагетов,
федератов Византии,  и славянам.  Ни тем,  ни другим не досталось лестниц.
Сам Велизарий руководил штурмом с севера, лестниц было мало, их расхватали
с боя - лагерем овладела внезапная вера в успех.
     Восточные  стены   города  казались  пустыми.   После  общей  тревоги
гарнизоны башен у ворот покинули свои места. Несколько воинов безнаказанно
подошли к  воротам и  попробовали постучать в тяжелые створки,  защищенные
шляпками гвоздей  величиной с  кулак.  С  такими  воротами мог  справиться
только таран.
     В лагере для первого штурма было изготовлено несколько таранов, но не
нашлось охотников искать  их  и  тащить  на  себе  тяжелые бревна.  Кто-то
надумал поджечь деревянные створки.
     Вопреки приказу большая часть массагетов явилась верхом.  Теперь кони
пригодились для  доставки топлива.  Пламя  поднялось до  верха беззащитных
ворот. Ветер оттягивал дым на город.


     Беспорядочным набатом  дребезжали бронзовые доски  церковных звонниц,
но у  святого Иоанна,  соборного храма Неаполя,  и  у  Марии-Марфы звонили
торжественно.  Как  на  пасхальной  службе,  гулко  перекликались  главные
голоса,  серьезные и  глубокие.  Радостно  пели  мелкие  доски-подголоски:
"Слава в вышних богу и на земли мир..."
     Повинуясь воле  епископа Неаполя,  другие храмы  прекратили набат  и,
присоединившись к  старшим,  встречали благовестом освободителей от  гнета
схизматиков-ариан.
     Разрозненные отряды готов сдавались без боя армии Юстиниана,  которая
вливалась в город сразу через несколько ворот, открытых изнутри. Велизарий
и  другие  начальники  озаботились  безопасностью  этих  пленников.  Около
восьмисот готов,  едва  ли  не  половина которых оказалась без  доспехов и
оружия,  были выведены из  города в  лагерь.  Там Бесс,  не теряя времени,
предложил им выбор: или они поступают на службу Божественному, или их ждет
печальная участь.  Словоохотливый,  как  базарная  торговка,  и  столь  же
убедительный,  Бесс напомнил готам об Эбримуте, зяте самого рекса Феодата,
человеке благородном.  Он передался со всеми своими под руку Непобедимого,
говорил Бесс.  Отныне и  до века Италия принадлежит базилевсу.  Кто это не
понимает,  заслуживает,  чтобы его обрили и  одели в  женское платье,  как
недостойного быть  мужчиной.  Многие  готы  служат базилевсу,  недавно они
расправились с  охлосом в самой Византии.  И взяли великолепную добычу!  И
были осыпаны милостями!
     Горластый  начальник  торопился  убедить  пленных,   чтобы   поскорее
избавиться от  навязанного ему дела.  А  придет же  минута,  когда он тоже
сумеет поддать Велизарию коленом!  Неаполь отдан  войску,  а  ему,  Бессу,
приходится тратить здесь  время  на  уговоры!  Не  ожидая  согласия,  Бесс
крикнул:
     - Имеющий уши слышать да слышит!  Вы - что? В рабы собрались, отродье
носорогов!
     Ипасписты подняли  Бесса  в  седло,  и  железная черепаха помчалась в
город, сопровождаемая свитой. Скорей! Опоздали!!!
     До   осады  Неаполя  солдатам  грозили  наказаниями  за  насилие  над
италийцами: италийцы не враги базилевса, но его подданные, которые-де сами
хотят   вернуться  в   лоно   империи.   За   упорство  Велизарий  об®явил
неаполитанцев  изменниками.   Все  понимали,  что  только  помощь  горожан
помогает  держаться  слабому  гарнизону  готов.   Теперь  было   разрешено
отомстить неаполитанцам за то, что они отвечали ударом на удар.
     Не  существовало начальников,  исчезли признаки подчинения.  Не  было
вступления в город.  Было вторжение. Не стало ни армии, ни солдат. Явились
группы и группки,  связанные общностью наречия и товарищества. Пришел день
свободы действий, день ничем не ограниченной власти над имуществом и телом
побежденных,  тот самый день,  который обещали вербовщики в армии Византии
по примеру вербовщиков старого Рима.
     Издавна  иноязычные  и  малоизвестные племена,  обозначаемые  ромеями
безличным  словом  "варвары",   завидовали  богатству  южных   земель.   О
заманчивых плодах, о волшебном соке винограда слыхали и в лачугах рейнских
болот,  и  в  глуши  Черных Лесов,  и  в  устьях северных рек,  никогда не
виденных римлянами.  Что же касается грабежа,  ловли невольников, права на
беспредельное насилие,  этому так называемые варвары учились от римлян.  И
возвращали своим учителям.
     Те из солдат, кто был жаден до крови, убивали каждого попавшегося под
руку.  Иные  умерщвляли  в  буйном  порыве  как  в  хмелю.  Другие,  более
утонченные,  изобретали  развлечения.  Разыгрывались  сценки,  исполненные
особого "юмора", заимствованного на театральных зрелищах.
     - Как тебя зовут? Павел? Покойной ночи, Павел, кланяйся твоему отцу в
аду!
     - Ты хочешь жить?  А,  ты любишь жизнь!  Я  исполнен уважения к тебе.
Увы, сегодня я видел тебя во сне.
     - Ты можешь перепрыгнуть через эту стену?  Нет?  Сожалею. Я клялся на
Евангелии щадить сегодня только отличных прыгунов!
     - Не  бойся ничего!  Я  дал обет прикончить десять неаполитанцев.  За
моего друга, которого вы убили. Поздравляю тебя, ты... десятый. Получай!
     Все дома лишились дверей.  Более опытные солдаты спешили найти жилища
богатых.  Улицы  переполнились  задыхающимися от  бега  солдатами.  Каждый
старался опередить каждого.
     Ворвавшись в дом,  кричали:  "Все поровну!" Кто-либо, остановившись у
входа с мечом и щитом, предупреждал новых пришельцев:
     - Здесь уже занято! Нас много!
     Найдя настоящего или предполагаемого хозяина,  солдаты срывали с него
одежду и растягивали его на полу, на земле сада - где пришлось.
     - Где зарыто твое золото? Где ты спрятал богатство?
     На  беззащитное тело  обрушивался град  рассчитанно-яростных  ударов.
Сразу несколько солдат били палками,  ножнами,  ремнями, сломанными наспех
сучьями.  Потом краткий перерыв,  быстрый вопрос:  "Говори где?" - и опять
ливень побоев.
     Это называлось батоннадой.  Нужно было спешить;  всем казалось, что в
богатом Неаполе больше домов, чем солдат.
     Вскрикивали и умолкали женщины, подвергнутые насилию. Из опустошенных
жилищ  выгоняли рабов,  вчера бывших свободными,  детей,  женщин,  мужчин,
нагруженных добром, которое вчера было их собственностью, сегодня же стало
солдатской добычей по  Праву  войны.  Судьба  настоящих рабов  оказывалась
более благоприятной. Они лишь меняли хозяев, иногда - к лучшему.
     Не успевая запомнить своих рабов,  не будучи в состоянии куда-либо их
засадить, не уверенные в возможности уследить за двуногой добычей, солдаты
пускали в ход веревки с мертвыми петлями.  Они вязали пленных за шеи,  как
грозди, метили груди, лица и руки краской, смолой или сажей из очагов.


        7

     Наконец-то прогорели восточные ворота. Наездники массагеты, подхватив
на крупы коней пеших единоплеменников, прорвались через догоравший костер.
     Конница мчалась к храму святого Иоанна, звонница которого еще славила
армию Юстиниана.  Не слезая с седел, массагеты ворвались в храм. Почти две
тысячи   неаполитанцев  искали  здесь   приют.   Они   рассчитывали,   что
кафолическая армия  соблюдет право  убежища.  Массагеты сделали их  своими
пленниками.  Солдаты  ограбили храм,  схватили церковную утварь,  ободрали
ризы с икон,  сняли все,  к чему могли дотянуться. Набив переметные сумы и
сетки  для  сена,  массагеты наполнили длинные  мешки  одеждой  пленников,
которых раздели догола.
     Чтобы  закрепить за  собой  живую добычу,  слишком многочисленную,  и
воспрепятствовать побегам,  победители принялись ловко и  быстро надрезать
каждому левое ухо,  метя,  как  овцу  или  норову.  Испорченное ухо  могло
снизить  цену  рабыни,  поэтому  для  молодых  женщин  делали  исключение,
отхватывая клок волос на лбу. Такой же налет массагеты успели совершить на
храм Богородицы.
     По  знакомой  дороге,  через  восточные ворота,  массагеты погнали  в
лагерь двуногий табун.  Никто  не  успел сосчитать добычу по  головам,  но
шествие растянулось на пять стадий.
     В  жадности к невольникам обнаруживался инстинкт кожевника,  которого
больше  блестящих предметов соблазняют стада  и  особенно  двуногие  вещи,
способные работать и развлекать. Венец благополучия, счастья, славы.


     Во  взятом Неаполе нашлось единственное место,  где  сопротивление не
было сломано внезапностью вторжения:  у юго-западных ворот,  через которые
город сообщался с портом.
     Отряд  гуннов  и  моряков,   бросивших  флот,  чтобы  грабить  город,
собирались сжечь  деревянные створки,  как  сделали с  восточными воротами
массагеты  и  славяне.  Это  обычный  прием,  когда  крепостные ворота  не
защищаются.  Внезапно сверху посыпались каменные ядра. Из боевых отверстий
башен брызнула жгучая известь.  Справедливо сочтя,  что  нет необходимости
рисковать  костями  и  кожей,  коль  город  взят,  нападающие  отправились
поискать безопасных дорог к добыче.
     Охрана юго-западных ворот была поручена ополченцам иудейской колонии.
Их стойкость среди общей паники не была случайна.
     - Что может быть с нами? - спрашивали друг Друга неаполитанские иудеи
после высадки ромейской армии в Сицилии.
     - Что  будет  с  нами  теперь?   -  обсуждали  они,  когда  Велизарий
переправлял армию через Мессинский пролив.
     Тогда  многие  италийцы-кафолики ждали  армию  Юстиниана,  ждали  эту
освободительницу от  власти  варварских  еретиков-готов.  Тогда  многие  в
Италии еще верили фанатикам, духовным и светским, которых разжигали агенты
империи.
     А  иудеи?  Они  были  осуждены заранее и  как  враги  церкви,  и  как
единоверцы  участников  последних  палестинских  мятежей,  поставленных  в
империи вне закона.
     Разумнее   потерять  даже   все   достояние,   но   сохранить  жизнь.
Корыстолюбие полководцев было общеизвестно.  Уполномоченным общины удалось
предложить сделку самой Антонине,  всесильной жене послушного мужа. Но кто
мог быть поручителем в  лагере армии,  которая изготовилась в поход на Рим
через   Неаполь!    На   словах   уполномоченные   добились   успеха.    В
действительности же поняли: их обманут. Ибо зачем что-то давать, когда все
можно взять даром.
     Нужно бежать из Неаполя,  пока город еще не осажден. Куда? В Рим, где
папа ждет не дождется ромеев,  где многие мечтают о приходе юстиниановской
армии,  чтобы расправиться с  еретиками?  Или скитаться в  горах с детьми,
женщинами,  стариками,  умирать от голода и  стать добычей первой же шайки
грабителей, которых скоро породит война?
     Армия  Велизария подвигалась к  Неаполю,  а  в  городе шла  невидимая
подготовка к  защите.  Не  нужно было тратить время,  чтобы понять,  что в
риторах  неаполитанской Академии иудеи  находят надежных союзников.  Иудеи
искали других из числа тех,  кто не хотел бы видеть солдат в своем городе.
Решимость  таких  подкрепляли  разумным  словом  и  убедительными  делами,
предлагая займы  без  лихвы,  иногда  -  без  отдачи.  Таким  же  способом
убеждались колеблющиеся, робкие.
     В  тяжелые дни никто не сравнится в  щедрости с  тем,  кто знает цену
денег.  Сходка граждан,  которая решила судьбу Неаполя,  была подготовлена
еще лучше, чем подумалось декуриону Стефану.
     После  падения  Карфагена  вандальского на  всем  протяжении  берегов
Теплых морей только Италия и  Испания оставались безопасными для  христиан
всех  догм,  для  соблюдающих закон  Моисея и  даже  для  придерживающихся
старинного эллинского многобожия.
     Иные   кафолики  люто   осуждали  готского  рекса  Феодориха:   он-де
провозгласил терпимость в  делах религий с  лукавой целью погубить высокую
Правящую Церковь вольным соперничеством с прочими, лживыми вероучениями.
     Иные  политики подозревали,  что  равенство перед  лицом  гражданских
законов всех  исповеданий христианства и  других  религий задумано Великим
Готом из  желания возвысить готское государство над империей:  давая приют
гонимым, Италия усилится числом подданных.
     Что бы ни говорили злобствующие,  о  чем бы ни рассуждали хитроумные,
но  терпимость готского  правления существовала не  на  словах  лишь,  что
вообще-то часто случалось, но на деле.
     Феодорих действительно прекратил в  Италии усобицы между  христианами
разных  догм.  Больше никто  не  осмеливался силой  мешать своему ближнему
молиться так,  как он хотел. Что же касается численно малозаметных иудеев,
то  покушения на  свободу их  совести были пресечены весьма решительно.  В
Равенне,  столице  государства,  фанатичные кафолики разрушили молитвенный
дом  иудеев.   По   приказу  Феодориха  кафолическая  община  восстановила
молитвенный дом своими средствами, и ей же было оставлено решить, на каких
ее буйных сочленов должны пасть издержки.
     Великий Гот  десять лет  пробыл заложником в  Византии.  Его привезли
мальчиком,  он  был воспитан в  Священном Палатии,  перед ним развернулось
великолепие империи и Правящей Церкви.  Он получал лишь "хорошие" примеры.
И - вынес из них отвращение.
     Готы    были    вдвойне    чужды    коренным   италийцам.    Они    -
завоеватели-варвары,  они - ариане-схизматики. Действия рекса Италии были,
с  точки зрения византийских политиков,  весьма близоруки.  Веротерпимость
готов   сохранила  Рим,   как   столицу  Церкви  Правящей,   ибо   престол
первосановника Церкви,  Папы,  наместника Петра-апостола, был в Риме и был
он   крепостью  ортодоксального  кафолицизма.   Власть  готов   могла   бы
десятикратно упрочиться,  пойди  Феодорих на  союз  с  папским  престолом.
Византия  лишилась  бы  возможности  подготовлять крушение  готов  изнутри
Италии.
     Но   другое  мечталось  Великому  Готу,   высокое  с   точки   зрения
непреходящей морали,  которая хочет мира  среди людей всех убеждений,  ибо
все они - люди.
     С затаенной мыслью о деле Феодориха Прокопий решился написать в своей
"Истории войн" нечто для имперского подданного поразител