ьно смелое:
     "Не  берусь  я   судить  о  высоких  вещах.   Сумасбродным  я  считаю
исследование божьей природы,  какова она  есть.  Трудно нам  с  какой-либо
точностью понять человеческое,  к чему же рассуждать о божественном.  Ни в
чем  не  противореча установленному,  думаю,  лучше  молчать  о  том,  что
предназначено лишь для благоговейного почитания".
     На  самом  деле  кафоликов,   ариан,   монофизитов  и  христиан  иных
многочисленных толков разделяло для них непримиримое,  ничтожное на взгляд
позднейших  поколений  разногласие  в  догме.  Всего  три-четыре  слова  в
определении   таинственной  сущности   Иисуса,   например:   был   ли   он
богочеловеком или  человекобогом?  Поглотило  ли  в  нем  божественное все
человеческое, или оба начала сосуществовали раздельно?
     И  в  те годы,  и  потом в  течение многих и долгих столетий взаимные
истребления враждующих христиан  носили  характер  уничтожения опаснейших,
ядовитейших животных,  чье убийство ставится в  заслугу.  И такой же мерой
империя  Юстиниана  мерила  иудеев:  в  преследования не  вносилось ничего
расового,       племенного.       Всемирно-космополитическая      империя,
всемирно-космополитическая  Церковь   задавали  каждому   подданному  один
вопрос:   как   веруешь?   И   стремились  убить  инакомыслящего,   и   не
интересовались "кровью" новокрещенного.


     Иудейская община лучше других италийцев знала дела  империи,  недавно
вздрогнувшей от неслыханной силы восстания Ника. Находясь среди иноверцев,
добывая средства для жизни посредничеством в торговом обмене и путями того
же обмена сосуществуя с иноверцами, иудеи располагали надежными, постоянно
обновляемыми сведениями.
     Религия  веками  приучала  верующих  иудеев  видеть  в  кровопролитии
благодетельно-неизбежную  волю  бога,   который  действовал  в   интересах
избранного им народа,  носителя истины. Но избиения Юстинианом собственных
подданных иудеи могли оценить по  достоинству.  Их чувствам не мешал туман
религиозного фанатизма, который окутывал Библию.
     Иудеи ужасались.  Оплакивая своих малоазийских единоверцев, чудовищно
истребленных после  восстаний,  иудеи  умели  человечно сочувствовать всем
другим гонимым.
     Вот и под стенами Неаполя остановилась армия Юстиниана, который видел
в иудеях не только еретиков, но и опасных противников империи.
     Да, они были противниками империи. Да, они следили за делами империи.
И трепетали перед мрачным гением Юстиниана.  От зорких глаз смелых иудеев,
прячущихся в самой пасти зверя -  в Византии,  - не скрылась тайна Ипатия,
будто бы  лжебазилевса,  на самом деле -  куклы в  руке Юстиниана,  сыграв
которой базилевс одним ударом спас себя.
     Иудеи  оценивали  конфискации,  которыми  сопровождались  религиозные
гонения,  подсчитывали доходы  империи  от  налогов.  Разгадывали  секреты
соляной, шелковой монополий. Копались в тайных доходах, запрятанных в цены
мяса, вина, масла, рыбы.
     У человека,  пусть по природе недоброго,  но здравого умом,  вызывает
гнев бессмысленная жестокость. Иудеи с отвращением вдумывались в имперские
операции  с  хлебом.  Зерно,  выбитое  из  провинций по  налогу  "синона",
гноилось по  небрежению,  а  потом насильственно продавалось тем  же,  кто
бесплатно сдавал свой урожай на склады базилевса.  Прибыльное дело. Но это
не торговля, а дикарское истязание! Зачем!
     Зло  держится злом  же  -  так  понимали иудеи  вымогательство взяток
сановниками Юстиниана, так говорили между собой о неслыханной с сотворения
мира  торговле законами,  которой  занимался Трибониан,  квестор  империи,
блюститель закона*!
     _______________
          * К в е с т о р  империи  (министр  юстиции)  Трибониан  издавал
     толкования  законов,  выгодные  мздоимцу,  временные  указания и даже
     новые законы (новеллы),  дополняющие Кодекс.  Часть личных  "доходов"
     квестора шла в казну базилевса.


     В  Неаполь  попадали  вещественные доказательства разложения империи.
Сама казна выпускала фальшивые деньги. Золотые монеты - солиды или статеры
- тайно и корыстно портились добавкой в сплав излишнего серебра (бывшего в
двенадцать раз дешевле золота),  меди,  даже свинца. Опытный глаз угадывал
подделку издали,  по цвету.  Встречались монеты,  нагло и ловко обрезанные
ножницами логофетов.  Все это для пытливого ума иудея было подобно пятнам,
которые выступают на  больном теле.  Могла ли такая империя длиться?  Нет,
нет. Еще год, еще два. Нужно держаться и выжить.
     А  что сказать о  постоянном напоре персов?  О солдатских мятежах?  О
вторжениях варваров,  которые не встречают должного отпора? Еще бы! Против
минувших  лет  правления базилевса Анастасия имперское войско  уменьшено в
три раза.
     Воинственный манифест Юстиниана взволновал иудеев больше,  чем готов.
Рассудив,  они успокоили себя надеждой,  что италийская война не  под силу
Юстиниану.  Готы ослабели,  готы не те, что были при Феодорихе. Но они еще
могут вывести в поле двести или сто пятьдесят тысяч бойцов.
     Когда Велизарий высадился в Сицилии всего лишь с пятнадцатью тысячами
солдат, тайные и явные сторонники империи в Италии были огорчены слабостью
кафолического войска. Иудеи же воспрянули духом. Страстное желание неудачи
ромеев поддерживали разумные расчеты.  Тем более легко было уверить себя в
близкой гибели имперской армии.
     Бог  уже наказал Юстиниана страшной карой бесплодия.  Базилевс-Дьявол
осужден.
     Незадолго до  своего падения Неаполь был  утешен слухом о  лазутчике,
который будто  бы  принес готскому гарнизону важные вести.  Многочисленная
армия, собранная рексом Феодатом, находится в Террачине и Формии, готовясь
к  переправе через реку Гарильяно*.  Скоро Велизарий с  его слабым войском
будет прогнан, разбит, сброшен в море.
     _______________
          *  Т е р р а ч и н а,  Ф о р м и я,  Г а р и л ь я н о  недалеки
     от Неаполя.  Автор сознательно допускает неологизмы,  называя  пункты
     современными именами.

     Священные  предания  были  богаты  рассказами о  случаях,  когда  бог
Авраама,  Исаака,  Иакова спасал избранный им  народ из-под уже занесенной
секиры.
     Отогнав  одних  ромеев,  которые  пытались поджечь ворота,  иудейский
отряд заметил других.  По  верху стены шла  полусотня солдат под  командой
Перана,  знатного ибера,  который передался империи в последнюю персидскую
войну.
     Увидев  на  башнях  юго-западных ворот  хорошо  вооруженных латников,
Перан счел их  за  готов и  собирался принять капитуляцию последней горсти
гарнизона. Ни сам он, ни его солдаты не ожидали, что во взятом Неаполе еще
придется сражаться.
     Сражаться же  пришлось по-настоящему.  В  те  времена любой  купец со
своими приказчиками и  работниками умел владеть оружием,  по необходимости
защищаться на  суше от  разбойников,  на  море -  от  пиратов.  К  тому же
неаполитанская колония  принимала в  свое  лоно  единоверцев,  беглецов из
Палестины.   Эти  живые  осколки  отчаянных  восстаний  отчаявшихся  людей
приносили навыки боя в строю.
     Повинуясь одному из  таких  бывалых бойцов,  иудеи  подпустили ромеев
поближе.
     В  жестокой сшибке Перана сбросили со  стены.  Крыша какого-то дома и
твердые доспехи спасли  ибера  от  увечий.  Солдаты растерялись и,  понеся
больший урон, чем иудеи, поспешно отступили.
     Опытный вожак удержал своих от бесполезного преследования. Поняв, что
нет больше смысла охранять стену и ворота, иудеи ушли в свой квартал.
     В.  то же самое время на Иудейскую улицу ворвались гунны, проникшие в
город через брошенные охраной и кем-то открытые западные ворота.
     Бой  с  таким противником в  открытом поле  окончился бы  для  иудеев
быстрым и полным разгромом.  В тесноте улицы и пешком гунны лишились своей
боевой силы -  маневра всадников.  Да  и  собрались они за добычей,  а  не
воевать.  Гунны бежали после короткой,  но кровопролитной для обеих сторон
схватки.
     Подобное случалось и в других городах,  отданных грабежу.  В одном из
кварталов взятой персами Антиохии не гарнизон,  а  несколько сотен зеленой
молодежи,  кое-как вооруженной,  успешно часами отбивали и  избивали шайки
грабителей,  на  которые распалась победившая армия.  Для подавления кучки
героев потребовалось вмешательство самого Хосроя,  владыки персов, который
лично командовал армией.
     Окрыленные удачей, иудеи изготовились к защите обоих входов в улицу.


     Иудейский квартал был совершенно особенным сборищем строений, отлично
приспособленным для защиты от воров, грабителей и всяких случайностей.
     Сооружения,  слившись стенами, казались единым массивом, плотным, как
улей,  со спрятанными внутри двориками и террасами,  складами,  фонтанами,
сейчас сухими,  и  несколькими колодцами,  в  которых хватало воды.  Дома,
тылом упираясь в  городскую стену,  открывались на  улицы дюжиной выходов.
Это  были  подобия  пещер,  достаточно широкие,  чтобы  мог  в®ехать  воз,
запряженный  парой  быков.  На  высоте  двух  человеческих  ростов  выходы
перекрывались полом  второго этажа.  Двери  были  и  узкие,  как  щели,  и
широкие,  чтобы  пропустить человека  с  об®емистой ношей.  Подобные входы
встречаются в некоторых муравейниках.
     С улицы и с боков окна начинались на уровне третьего этажа.
     Так  строился иудейский квартал.  Без  общего плана  дома  лепились к
домам,  недостаток места  заставлял лезть  вверх.  Здесь жили,  плодились.
Отсюда несли бегом на  кладбище тело  усопшего,  завернутое в  кусок новой
ткани.  Здесь нашлись места для товаров,  похоронки для ценностей, закутки
для  детских игр,  уютные уголки,  где  могли  сойтись женщины,  чтобы  на
свободе,  вдали от мужчин,  поговорить о своих радостях,  болезнях, детях,
мужьях и соседях.
     Подобные кварталы были ужасом для  архитектора.  Но  чувство личной и
общей безопасности заменяло потребность в красоте форм.  Безобразно,  зато
надежно. Тесно, но тепло.
     Группы  солдат,  которые  искали  добычи,  не  раз  замечали  иудеев.
Принимая  этих  латников за  своих,  солдаты  отправлялись искать  другие,
незанятые места.
     Две небольшие шайки, не то дорвавшиеся, не то пропущенные до середины
Иудейской улицы,  были перебиты,  но  жизнь свою продали дорого.  Валялись
трупы, кровь забрызгала стены улицы-ущелья.
     К полудню слухи об иудеях,  которые засели в городе близ порта, дошли
до Велизария. Перан, оправившийся от падения и уже сытый добычей, вспомнил
о  полученном  им  отпоре.   Кто  мог  подумать:  в  целиком  плененном  и
ограбленном Неаполе  еще  нашлись  не  тронутые грабежом местечки и  силы,
которые противились!
     Под рукой Велизария не было солдат. Исчезновение войска после победы.
Никакой власти.  Под  Карфагеном Велизарий был  покинут даже ипаспистами и
почти  в  полном одиночестве пережил много тяжелых часов в  ожидании,  что
бежавшие вандалы опомнятся и вернутся. Как легко победа могла превратиться
в поражение!  В Неаполе,  по крайней мере, можно было спокойно ждать, пока
солдаты не устанут от грабежа и не пресытятся насилием.
     Велизарий поручил Перану взять  с  собой одних ипаспистов.  Иудейский
квартал сулил великолепную добычу.
     Сейчас    там    находились   только    свои,    рабы-иноверцы   были
предусмотрительно изгнаны.  Не  потому,  что  кормящий раба  кормит врага.
Израиль умел держать железной рукой все взятое силой иль купленное. Другое
здесь  крылось -  не  смешать с  чужой свою  кровь на  земле и  пути  душ,
освобожденных от тела.
     Помня урок,  полученный на стене, Перан остерегся хватать голой рукой
каленое  железо.   Ипасписты  наступали  на   Иудейскую  улицу   железными
черепахами с двух концов.  Стены щитов с бивнями тяжелых сарисс.  И ливень
дротиков из-за стен.
     Не  желая  рисковать,  ипасписты давили без  спешки.  Иудеи  погибали
вопреки  свирепому  мужеству  людей,  самоотреченно защищающих свой  очаг,
своих и себя.
     Умирающие молитвенными возгласами торопили бога.  Пора ему  прийти на
помощь своему народу! Пора! Все меньше оставалось тех, кто ждал пришествия
истинного Мессии.
     Сломив  сопротивление на  улице,  ромеи  не  вошли  внутрь улья.  Над
в®ездами-пещерами открылись люки, полилось кипящее масло.
     Отброшенные с  улицы,  иудеи  не  хотели терять надежду.  Она  билась
мотыльком на огне.
     Прискакал Бесс,  пенясь злобой и жадностью.  Выкурить ос дымом?  Нет,
можно спалить соты! Привезли тараны.
     Обрушилась первая стена.  Надежда еще  держалась.  Но  не  нашлось ни
Самсона,  ни Давида.  Архангел потерял огненный меч. Бог Авраама, Исаака и
Иакова забыл свой народ.  Не  сотворил он чуда из тех,  которыми наполнена
история  иудеев,  наполнена  для  того,  чтобы  вдохновить последний вздох
умирающего.


        8

     Перебравшись через костер,  растоптанный ногами массагетских лошадей,
славянский  отряд  оказался  в   числе  опоздавших.   Еще   не   накопился
истинно-воинский  опыт  поспешать  на  грабеж.  Вблизи  ворот  улица  была
застроена домами,  бедный  вид  которых не  возбуждал корысть завоевателя.
Здесь  было  гнездо  беднейших  горожан,  промышлявших мелкими  ремеслами,
работой в  порту,  на  верфях.  Двери распахнуты,  внутри ни души.  Тут не
наловишь и рабов. Массагеты не зря бросились в глубь города.
     Дальше славяне попали в  более заманчивые с  виду  кварталы,  но  уже
вывернутые,  как карманы у трупа на поле боя. Кое-где валялись тела убитых
неаполитанцев.  Славяне разбрелись. Увлекаемые любопытством, они входили в
дома,  перелезали  через  стены,  настораживаясь при  каждом  шорохе.  Это
напоминало охоту.  Не в  лесу,  но с возможностью неожиданностей,  которые
делают охоту заманчивее повседневности более прибыльного труда.
     Сеть,   заброшенная  и  вторично,   не  остается  совсем  без  улова.
Попадались люди,  сумевшие затаиться в  темном углу,  а  потом неосторожно
высунуть голову. И те, кто, потеряв всех своих, перестал дорожить собой.
     Находилось  кое-что  в  пропущенных в  солдатской спешке  погребах  и
подвалах. Голуб открыл нетронутый склад вина - целый клад амфор с печатями
на ручках и горлышках,  больших,  одному не поднять,  и малых, содержимого
которых не хватит и для жажды одного человека.
     Удачливый  искатель  созвал  своих.  В  атриуме  разгромленного  дома
славяне устроились среди безразличных статуй у  иссохшего фонтана.  Бывший
хозяин или валялся поблизости,  не  выдержав батоннады,  или превратился в
безыменного раба.
     Обломки мебели,  обрывки одежды, черепки. И зловещие пятна на стенах,
на плитах двора, на статуях. И стаи мух на сладких лужах.
     В малых амфорах оказалось какое-то особенное вино. Оно придавало силы
и возбуждало.
     Индульфа влекло дальше,  дальше.  Озираясь, он бродил по опустошенным
владениям.  Все  приняло необычайный вид.  Было бы  интереснее войти сюда,
когда город еще жил, увидеть лица людей...
     Случайно Индульф что-то  заметил между  стеной  и  дверью,  сбитой  с
петель.  Меч!  Не обычной формы,  не прямой, а слегка изогнутый, с крепким
клинком, расширенным внизу. Индульф видел подобные у некоторых ипаспистов.
Персидский акинак.  Давно хотелось взять его в руки. Тяжелый конец придает
особенную  силу  удару.   Индульф  попробовал  железо.   Находка  оставила
зазубрину на палатийском мече.  Индульф заметил красные камни на рукоятке.
Дорогие украшения не помещают на плохом оружии.
     Пустые дома надоели,  на них противно стало глядеть. Индульф вспомнил
о  жене полководца.  Где она,  эта женщина?  Сейчас все казалось простым и
возможным.
     На агоре -  главной площади -  теснились солдаты,  добыча,  пленники.
Портики самой  агоры  сильно  пострадали еще  при  императоре Константине,
который  без  зазрения  совести  обирал  имперские  города  для  украшения
Византии.  Тогда  неаполитанский сенат  нарочно  не  удалил  постаменты от
"добровольно   пожертвованных"  статуй.   Позднее   их   увенчали   вазами
посредственной работы.
     Индульфу  пришлось  посторониться перед  телегами.  Большерогие  волы
мягко  пятнали  мостовую  клешнями копыт.  Белая  рука  поднималась вверх,
виднелись опрокинутые чаши груди. Мраморные кудри вдавились в подстилку из
тряпья, в которую успела превратиться содранная с пленных одежда.
     Телеги тащились к  порту.  По праву победителя Велизарий забирал себе
забытое  императором  Константином.  Добыча  полководца,  непод®емная  для
солдата.
     Древность мнилась ромеям полной талантов, ныне угасших. Жаловались на
отсутствие  скульпторов,   на   упадок   благородного  ремесла   ваятелей.
Произведения старых скульпторов росли и  росли в  цене.  Пыл  сокрушителей
языческих идолов угас безвозвратно.  Теперь давали золото,  золото, золото
за красивые фигуры богов,  людей (кто их разберет),  которые в  первый век
торжествующего  христианства   случайно   увернулись   от   дубин   святых
отшельников и камней фанатичной толпы.
     Тогда Индульф еще не знал,  что в  отличие от солдат полководцы умеют
готовиться к  удачным штурмам.  Как бы  ни были опытны солдаты,  как бы ни
спешили,  они  соревновались между собой.  Полководцы находились в  лучших
условиях.
     Велизарий не  подумал или попросту не сообразил дать проводников Енну
и  Магну.  Но и  чем и где можно поживиться в Неаполе,  Велизарий разузнал
заранее.


     - Как ты сумел найти меня, Индульф?
     - Но знаю...
     - Но ты думал, что я могу быть здесь?
     Исполнение желания казалось Индульфу чем-то  вроде  чуда,  в  которое
верили  ромеи.  Встретить Антонину  в  только  что  захваченном городе,  в
лабиринте улиц и площадей!
     Несколько  ступеней,  на  которые  ноги  взлетели,  как  крылья.  Под
портиком обломки  мрамора.  Неловкие уронили  статую,  вместо  того  чтобы
осторожно снять, и жена полководца вышла на грохот.
     За толстыми стенами сената Индульфа встретила свежая прохлада.  Здесь
еще жило утро победы.
     Отнюдь  не  счастливая случайность привела Антонину в  неаполитанский
сенат. Большой зал, открывшийся за портиком, нуждался в сотне телег, чтобы
быть разгруженным.
     Склад  победителя,  горы  тюков  и  ящиков,  содержимое которых  было
известно жене полководца куда лучше, чем мужу. Сейчас Велизарий отправился
к иудейскому кварталу пополнить добычу. Сопротивление иудеев сломлено.
     В здании сената распоряжалась опытная спутница полководца, как было в
Месопотамии, в Персии, в Ливии, в Карфагене.
     Война  не  только  питала  войну.  В  первую очередь война  обогащала
полководцев.
     Добыча,   взятая  на   побежденных,   казна  покоренных  властителей,
общественное имущество,  земля,  дома,  корабли  -  все  это  принадлежало
базилевсу.  Как  будто...  Не  существовало  ни  одного  писаного  закона,
утверждающего обратное.
     Как ни  один полководец не мог запретить солдатам грабить -  иначе он
лишался армии,  так ни  один базилевс не  запрещал полководцам обогащаться
войной. Сам полководец должен был определить меру своей жадности.
     Велизарий на свой счет содержал несколько тысяч ипаспистов, ипасписты
сражались за империю.  Уже из этого одного возникало молчаливое соглашение
между базилевсами и полководцами.  "Кесарево - кесарю, а нечто - и мне", -
мог бы сказать Велизарий, его предшественники, его преемники.
     Базилевсы  могли  контролировать  полководцев.  В  войсках  базилевсы
содержали соглядатаев; богатство владык и городов, против которых воевали,
не  таилось,  его  можно было сосчитать заранее.  В  Карфагене вандальском
Велизарий схватил в  свою пользу в металле и ценностях до ста тысяч фунтов
золота -  сумма  по  тому  времени умопомрачительная.  Базилевс Анастасий,
прославленный бережливостью,  оставил своим  преемникам всего в  три  раза
больше.  Его  триста  тысяч  вспоминались как  богатство  имперской казны,
впоследствии не достигнутое ни одним из базилевсов.
     С  хваткой ловкой,  бывалой хозяйки Антонина распоряжалась в Неаполе,
командуя стар