ра, - ответил Беня Крик. - Дальше.
     - Он собрал участок и сказал им речь.
     - Новая метла чисто метет, - ответил Беня Крик. - Он хочет
облаву. Дальше.
     - А когда будет облава, король?
     - Она будет завтра.
     - Король, она будет сегодня.
     - Кто сказал тебе это мальчик?
     - Это сказала мне тетя Хана. Вы знаете тетю Хану?
     - Я знаю тетю Хану. Дальше.
     - Он  собрал  участок и сказал им речь. Мы должны задушить
Беню Крик, сказал пристав, потому, что там, где  есть  государь
император,  там  нет  короля.  Сегодня, когда Крик выдает замуж
сестру и все они будут там - сегодня нужно сделать облаву.
     - Дальше.
     - Так шпики начали бояться. Они сказали: если  мы  сделаем
сегодня  облаву,  когда  у него праздник, так Беня рассерчает и
уйдет много  крови.  Так  пристав  сказал  -  самолюбствие  мне
дороже...
     - Ну, иди - ответил король.
     - Что сказать тете Хане за облаву?
     - Скажи: Беня знает за облаву.
     И  он  ушел,  этот  молодой  человек.  За  ним последовали
человека три из Бениных друзей. Они сказали, что вернутся через
полчаса. И они вернулись через полчаса. Вот - все.
     За стол садились не по старшинству. Глупая старость  жалка
не  менее,  чем  трусливая юность. И не по богатству. Подкладка
тяжелого кошелька сшита из слез.
     На первом месте сидел жених с невестой. Это  их  день.  На
втором месте сидел Сендер Эйхбаум, тесть короля. Это его право.
Историю  Сендера  Эйхбаума  следует  знать,  потому, что это не
простая история.
     Как сделался Беня  Крик,  налетчик  и  король  налетчиков,
зятем Эйхбаума? Как сделался он зятем человека, у которого было
шестьдесят  дойных  коров без одной? Тут все дело в налете. Год
тому  назад  Беня  написал  Эйхбауму  письмо:  мосье   Эйхбаум,
положите,  прошу вас, под ворота на Софиевскую 17, завтра утром
20 тысяч рублей. Если вы этого не сделаете, так вас ждет такое,
что это не слыхано и  вся  Одесса  будет  от  вас  говорить.  С
почтением - Беня король.
     Три  письма  одно яснее другого остались без ответа. Тогда
Беня принял меры. Они пришли ночью - девять человек с  длинными
палками  в  руках.  Палки  были  обмотаны  просмоленной паклей.
Девять пылающих звезд зажглись на скотном дворе Эйхбаума.  Беня
отбил  замки  у  сарая  и стал выводить коров по одной. Их ждал
парень с ножем. Он опрокидывал корову с одного удара и погружал
нож  в  коровье  сердце.  На  земле,  залитой  кровью,   факелы
расцветали,  как  огненные  розы. Работниц отгоняли выстрелами.
Налетчики стреляли в воздух, потому, что  если  не  стрелять  в
воздух  -  то  можно  убить  человека.  Когда  шестая  корова с
предсмертным мычанием упала к ногам короля - Эйхбаум выбежавший
во двор в кальсонах, спросил:
     - Что с этого будет, Беня?
     - Если у меня не будет денег - у вас не будет коров, мосье
Эйхбаум. Это дважды два.
     - Зайди в квартиру, Беня.
     Они договорились. Зарезанные коровы были поделены пополам.
Эйхбауму была гарантирована неприкосновенность и выдано  в  том
удостоверение с печатью. Но чудо пришло позже.
     Во   время   налета,  в  ту  грозную  ночь,  когда  мычали
подкалываемые коровы и телки  скользили  в  материнской  крови,
когда   факелы   плясали   как  черные  девы  и  бабы-молочницы
шарахались и визжали под дулами  дружелюбных  браунингов  -  во
двор  выбежала в вырезной рубашке дочь старика Эйхбаума - Циля.
И победа короля стала его поражением.
     Через два дня Беня без предупреждения вернул Эйхбауму  все
забранные  у  него деньги. Вечером он явился с визитом. Под его
манжеткой сиял бриллиантовый браслет. Он просил у Эйхбаума руки
его дочери Цили. Старика хватил легкий удар, но он поднялся.  В
старике было еще жизни лет на двадцать.
     - Эйхбаум,  -  сказал  ему  король,  -  когда вы умрете, я
похороню вас на первом еврейском кладбище,  у  самых  ворот.  Я
поставлю  вам  памятник  из  розового  мрамора.  Я  сделаю  вас
старостой Бродской синагоги. Я брошу специальност,  Эйхбаум,  я
поступлю  в  ваше  дело  кампаньоном. У нас будет двести коров,
Эйхбаум. Я убью всех молочников, кроме вас. Вор не будет ходить
по той улице, на которой вы  живете.  Я  выстрою  вам  дачу  на
шестнадцатой  станции...  И  вы  ведь  тоже не были в молодости
раввином. Кто подделал завещание, не  будет  говорить  об  этом
громко...  И  зять  у  вас  будет  король, не сопляк, а король,
Эйхбаум...
     Он добился своего, Беня Крик, потому что он был  страстен,
а  страсть  владычествует  над  мирами. Новобрачные прожили три
месяца в тучной Бессарабии, среди винограда,  обильной  пищи  и
любовного  пота.  Потом  Беня вернулся в Одессу для того, чтобы
выдать  замуж  сорокалетнюю  сестру  свою  Двойру,   страдающую
базедовой  болезнью.  Теперь  вернемся к свадьбе Двойры, сестры
короля.
     К   ужину   подали   индюков,   жареных   куриц,    гусей,
фаршированную  рыбу  и  уху,  в которой перламутром отсвечивали
лимонные озера. Над мертвыми гусиными головками качались цветы,
как пышные плюмажи. Но разве жаренных куриц  выносит  на  берег
пенистый  прибой  Одесского  моря?  Все благороднейшее из нашей
контрабанды, все, чем славна земля из края в край, делало в  ту
звездную,   в   ту   синюю   ночь   свое  разрушительное,  свое
обольстительное  дело.  Нездешнее  вино  разогревало   желудки,
сладко  переламывало  ноги,  дурманило мозги и вызывало отрыжку
звучную, как призыв боевой  трубы.  Черный  кок  с  "Плутарха",
прибывшего  третьего  дня  из  Порт-Саида,  вынес за таможенную
черту  пузатые  бутылки  ямайского  рома,  маслянистую  мадеру,
сигары с плантаций Пирионта Моргана и апельсины из окрестностей
Иерусалима.  Вот что выносит на берег пенистый прибой Одесского
моря.
     Еврейские  нищие,   насосавшись,   как   трефные   свиньи,
оглушительно   стучали  костылями.  Эйхбаум,  распустив  жилет,
сощуренным глазком оглядывал будущее собрание и  любовно  икал.
Оркестр играл туш. Это был, как дивизионный смотр. Туш, ничего,
кроме  туша.  Налетчики,  сидевшие  сомкнутыми  рядами, вначале
смущались  чрезмерным   скоплением   посторонних.   Потом   они
разошлись.  Лева  Кацан  разбил  на  голове  своей возлюбленной
бутылку водки. Моня Артиллерист выстрелил в воздух. Но пределов
своих восторг достиг только тогда,  когда  по  обычаю  старины,
гости начали одарять новобрачных. Синагогальные шамесы, вскочив
на   столы,   выпевали  под  звуки  бурлящего  туша  количество
подаренных рублей и  серебряных  ложек.  И  тут  друзья  короля
показали, чего стоит голубая кровь и неугасшее еще молдаванское
рыцарство. Непередаваемым небрежным движением рук кидали они на
серебряные  подносы  золотые монеты, перстни и нити из каралла.
Подтягиваясь и выпячивая животы вставали они со своих мест.
     Аристократы Молдаванки - они  были  затянуты  в  малиновые
жилеты,  их  стальные  плечи  охватывали  рыжие  пиджаки,  а на
мясистых  ногах  с  косточками  лопалась  кожа  цвета  небесной
лазури.  Выпрямившись  во  весь  рост,  бандиты  хлопали в такт
музыке, кричали  "горько"  и  бросали  невесте  цветы,  а  она,
сорокалетняя  Двойра  Крик,  сестра  Бени Крика, сестра короля,
изуродованная болезнью, с разросшимся зобом  и  вылезающими  из
орбит  глазами, сидела на горе подушек рядом с щуплым мальчиком
купленным на деньги Эйхбаума и онемевшим от тоски.
     Обряд дарения подходил к концу, Шамесы осипли и  контрабас
не  ладил  со  скрипкой.  Над  двориком протянулся легкий запах
гари.
     - Беня, - сказал папаша Крик, - старый биндюжник,  слывший
между  биндюжниками  грубияном,  -  Беня,  ты  знаешь, что мине
сдается. Мине сдается, что у нас горит сажа.
     - Папаша, - ответил король, пьяному  отцу,  -  пожалуйста,
закусывайте и выпивайте, пусть вас не волнует этих глупостей.
     Папаша Крик последовал совету сына. Он закусил и выпил. Но
облачко  дыма  становилось  все ядовитее. И где то розовели уже
края неба. И уже стрельнул в  вышину  узкий,  как  шпага,  язык
пламени.  Гости,  привстав,  стали  обнюхивать воздух, как псы.
Бабы взвизгнули. Налетчики переглянулись друг  с  другом.  Беня
был безутешен.
     - Мине  нарушают  праздник, - кричал он полный отчаяния, -
дорогие, прошу вас, закусывайте и выпивайте...
     В это время во дворе появился тот самый  молодой  человек,
который приходил вначале вечера.
     - Король, - сказал он, - я имею вам сказать пару слов...
     - Ну,  говори,  разрешил король, ты всегда имеешь в запасе
пару слов...
     - Король, - произнес неизвестный молодой человек, хихикая,
- это прямо смешно, участок горит, как свечка...
     Лавочники      онемели.       Налетчики       усмехнулись.
Шестидесятилетняя  Манька,  родоначальница слободских бандитов,
вложив два пальца в рот, свистнула  так  пронзительно,  что  ее
соседи покачнулись.
     - Маня,  вы  не  на  работе,  -  заметил  ей  Беня Крик, -
холоднокровней, Маня.
     Молодого человека, принесшего эту  поразительную  новость,
разбирал смех. Он хихикал, как застенчивая школьница.
     - Оне  вышли  с  участка  человек сорок, - рассказывал он,
двигая  челюстями,  пошли  на  облаву,  так  они  отошли  шагов
пятнадцать, как уже загорелось...
     Беня запретил гостям итти смотреть на пожар. Отправился он
с двумя  товарищами.  Участок  исправно пылал с четырех сторон.
Городовые, тряся задами,  бегали  по  задымленным  лестницам  и
выкидывали    из   окон   сундучки.   Под   шумок   разбегались
арестованные. Пожарные были исполнены рвения, но в  близлежащем
кране  не  оказалось  воды.  Пристав, та самая метла, что чисто
метет, стоял  на  противоположном  тротуаре  и  покусывал  усы,
лезшие  ему  в  рот.  Новая  метла  стояла  без движения. Беня,
проходя мимо пристава, отдал честь по военному.
     - Доброго здоровьичка, ваше высокоблагородие,  -  произнес
он  сочувственно.  Что  вы  скажете  на  это  несчастье. Это же
кошмар.
     Он тупо уставился на горящее  здание,  покачал  головой  и
почмокал губами - ай, ай, ай...
     Когда   Беня  вернулся  домой  -  во  дворе  уже  потухали
фонарики, а на небе занималась заря. Гости разошлись. Музыканты
дремали, опустив головы  на  ручки  своих  контрабасов.  Двойра
подталкивала мужа к двери их брачной комнаты и смотрела на него
плотоядно,  как  кошка,  которая,  держа  мышь во рту, легонько
пробует ее зубами.

     Как это делалось в Одессе.

     <из книги "ОДЕССКИЕ РАССКАЗЫ">

     Начал я.
     - Реб Арье Лейб, - сказал я старику, -  поговорим  о  Бене
Крике. Поговорим о молниеносном его начале и ужасном конце. Три
черных тени загромождают пути моего воображения. Вот одноглазый
Фроим  Грач.  Рыжая сталь его поступков - разве не выдержит она
сравнения с силой короля? Вот  Колька  Паковский.  Простодушное
бешенство  этого  человека  содержало в себе все, что нужно для
того чтобы властвовать. И неужели Хаим Дронг не сумел различить
блеск новой и немеркнущей звезды? Но почему же один  Беня  Крик
взошел  на вершину веревочной лестницы, а все остальные повисли
внизу, на шатких ступенях?
     Реб Арье Лейб молчал, сидя на кладбищенской  стене.  Перед
нами  расстилалось зеленое спокойствие могил. Человек, жаждущий
ответа,  должен  запастись  терпением.  Человеку,   обладающему
знанием, приличествует важность. Поэтому Арье Лейб молчал, сидя
на кладбищенской стене. Наконец, он сказал:
     - Почему  он?  Почему  не  они, хотите вы знать. Так вот -
забудьте на время, что на носу у вас  очки,  а  в  душе  осень.
Перестаньте  скандалить  за вашим письменным столом и заикаться
на людях. Представьте себе на мгновенье, что вы  скандалите  на
площадях  и заикаетесь на бумаге. Вы тигр, вы лев, вы кошка. Вы
можете  переночевать  с  русской  женщиной  и  русская  женщина
останется  вами довольна. Вам двадцать пять лет. Если бы к небу
и к земле были приделаны кольца, вы схватили бы  эти  кольца  и
притянули  бы  небо  к  земле. А папаша у вас биндюжник Мендель
Крик. Об чем думает такой папаша? Он думает об  выпить  хорошую
стопку  водки,  об  дать кому-нибудь по морде, об своих конях и
ничего больше. Вы хотите жить,  а  он  заставляет  вас  умирать
двадцать раз на день. Что сделали бы вы на месте Бени Крика? Вы
ничего  бы  не  сделали.  А  он сделал. Поэтому он король, а вы
держите фигу в кармане.
     Он пошел к Фроиму Грачу, который тогда уже смотрел на  мир
одним только глазом и был тем, что он есть. Он сказал Фроиму:
     "Возьми меня. Я хочу прибиться к твоему берегу. Тот берег,
к которому я прибьюсь, будет в выигрыше".
     Грач спросил его:
     - Кто ты, откуда ты идешь и чем ты дышешь?
     - Попробуй  меня,  Фроим,  -  ответил Беня, - и перестанем
размазывать белую кашу по чистому столу.
     - Перестанем размазывать кашу - ответил  Грач,  -  я  тебя
попробую.
     И они собрали совет, чтобы подумать о Бене Крике. Я не был
на этом  совете. Но говорят, что они собрали совет. Старшим был
тогда покойный Левка Бык.
     - Что у него делается  под  шапкой,  у  этого  Бенчика?  -
спросил покойный Бык.
     И одноглазый Грач сказал свое мнение:
     - Беня  говорит  мало,  но  он  говорит смачно. Он говорит
мало, но хочется, чтобы он сказал еще что-нибудь.
     - Если так, - воскликнул покойный Левка, - тогда попробуем
его на Тартаковском.
     - Попробуем его на Тартаковском - решил совет и все, в ком
еще квартировала  совесть,  покраснели,  услышав  это  решение.
Почему  они  покраснели? Вы узнаете об этом, если пойдете туда,
куда я вас поведу.
     Тартаковского называли у нас "полтора  жида"  или  "девять
налетов". "Полтора жида" называли его потому, что ни один еврей
не  мог  вместить  в  себе столько дерзости и денег, сколько их
было у  Тартаковского.  Ростом  он  был  выше  самого  высокого
городового  в  Одессе,  а  весу  имел больше, чем самая толстая
торговка. А "девятью налетами" прозвали  Тартаковского  потому,
что  фирма  Левка  Бык  и  компания произвела на его контору не
восемь налетов и не десять, а  именно  девять.  На  долю  Бени,
который  еще  не  был  тогда королем, выпала честь совершить на
"полтора жида" десятый налет. Когда Фроим передал ему об  этом,
он  сказал  "да"  и  вышел,  хлопнув  дверью. Почему он хлопнул
дверью? Вы узнаете об этом,  если  пойдете  туда,  куда  я  вас
поведу.
     У  Тартаковского  душа убийцы, но он наш. Он вышел из нас.
Он - наша кровь. Он - наша  плоть,  как  будто  одна  мама  нас
родила.  Пол-Одессы  служит  в его лавках. И он пострадал через
своих же молдаванских. Два раза они выкрадывали его для выкупа,
и однажды во время погрома его хоронили с  певчими.  Слободские
громилы  били евреев на большой Арнаутской. Тартаковский убежал
от них и встретил похоронную процессию с певчими на Софиевской.
Он спросил:
     - Кого это хоронят с певчими?
     Прохожие ответили, что  это  хоронят  его,  Тартаковского.
Процессия   дошла   до   Слободского   кладбища.   Тогда   наши
молдаванские  вынули  из  гроба  пулемет  и  начали  сыпать  по
слободским  громилам.  Но  полтора  жида  этого  не  предвидел.
Полтора жида испугался до смерти. И какой хозяин  не  испугался
бы на его месте?
     Десятый  налет  на  человека, уже похороненного однажды, -
это был  грубый  поступок.  Беня,  который  еще  не  был  тогда
королем,  понимал это лучше всякого другого. Но он сказал Грачу
"да" и в тот же день написал Тартаковскому письмо,  похожее  на
все письма в этом роде:
     "Многоуважаемый  Рувим  Осипович! Будьте настолько любезны
положить к субботе под бочку с дождевой водой и  так  далее.  В
случае  отказа,  как  вы  это  себе  в  последнее  время начали
позволять, вас ждет  большое  разочарование  в  вашей  семейной
жизни. С почтением знакомый вам Бенцион Крик".
     Тартаковский не поленился и ответил без промедления:
     "Беня.  Если  бы  ты  был  идиот,  то я бы писал тебе, как
идиоту. Но я тебя за такого не знаю и упаси боже тебя за такого
знать. Ты, видно,  представляешься  мальчиком.  Неужели  ты  не
знаешь,  что  в  этом  году  в Аргентине такой урожай, что хоть
завались, и мы сидим с нашей пшеницей без почина. И скажу тебе,
положа руку на сердце, что мне надоело на старости  лет  кушать
такой  горький кусок хлеба и переживать эти неприятности, после
того, как я отработал всю жизнь, как последний ломовик.  И  что
же я имею после этих бессрочных каторжных работ? Язвы, болячки,
хлопоты  и  бессонницу.  Брось этих глупостей, Беня. Твой друг,
гораздо   больше,   чем   ты   это   предполагаешь,   -   Рувим
Тартаковский".
     Полтора  жида  сделал свое. Он написал письмо. Но почта не
доставила письмо по адресу. Не получив ответа, Беня  рассерчал.
На  следующий  день  он  явился  с  четырьмя друзьями в контору
Тартаковского. Четыре юноши в масках и с револьверами ввалились
в комнату.
     - Руки вверх! - сказали они и стали махать пистолетами.
     - Работай спокойнее, Соломон, -  заметил  Беня  одному  из
тех,  кто  кричал  громче  других,  - не имей эту привычку быть
нервным на работе - и, оборотившись к  приказчику,  белому  как
смерть и желтому как глина, он спросил его:
     - Полтора жида в заводе?
     - Их  нет  в заводе, - ответил приказчик, фамилия которого
была Мугинштейн, а по имени он  звался  Иосиф  и  был  холостым
сыном тети Песи, куриной торговки с Серединской площади.
     - Кто  же  будет  здесь,  наконец,  за  хозяина?  -  стали
допрашивать несчастного Мугинштейна.
     - Я здесь буду за хозяина, -  сказал  приказчик,  зеленый,
как зеленая трава.
     - Тогда отчини нам, с божьей помощью, кассу - приказал ему
Беня, и началась опера в трех действиях.
     Нервный Соломон складывал в чемодан деньги, бумаги, часы и
монограммы,  покойник Иосиф стоял перед ним с поднятыми руками,
и в это время Беня  рассказывал  истории  из  жизни  еврейского
народа.
     - Коль  раз  он  разыгрывает  из себя Ротшильда, - говорил
Беня о Тартаковском, - так пусть он горит огнем.  Объясни  мне,
Мугинштейн,  как другу: вот получает он от меня деловое письмо;
отчего бы ему не сесть за пять копеек на трамвай и не подъехать
ко мне на квартиру и не выпить с моей  семьей  стопку  водки  и
закусить, чем бог послал? Что мешало ему выговорить передо мной
душу? Беня, - пусть бы он мне сказал, - так и так, вот тебе мой
баланс,  повремени  мне  пару  дней, дай мне вздохнуть, дай мне
развести руками. Что бы я ему ответил?  Свинья  со  свиньей  не
встречается,  а человек с человеком встречается. Мугинштейн, ты
меня понял?
     - Я вас понял, - сказал Мугинштейн и  солгал,  потому  что
совсем  ему не было понятно, зачем полтора жида, почетный богач
и первый человек, должен был  ехать  на  трамвае  закусывать  с
семьей  биндюжника  Менделя  Крика.  А  тем  временем несчастье
шлялось под окнами,  как  нищий  на  заре.  Несчастье  с  шумом
ворвалось в контору. И хотя на этот раз оно приняло образ еврея
Савки Буциса, но оно было пьяно, как водовоз.
     - Го-гу-го, - закричал еврей Савка, - прости меня, Бенчик,
я опоздал, - и он затопал ногами и стал махать руками. Потом он
выстрелил и пуля попала Мугинштейну в живот.
     Нужны  ли тут слова? Был человек, и нет человека. Жил себе
невинный холостяк, как птица на ветке - и вот  он  погиб  через
глупость.  Пришел  еврей,  похожий на матроса, и выстрелил не в
какую-нибудь бутылку с сюрпризом, а в живого человека. Нужны ли
тут слова?
     - Тикать с конторы, - крикнул Беня  и  побежал  последним.
Но, уходя, он успел сказать Буцису:
     - Клянусь  гробом  моей  матери,  Савка, ты ляжешь рядом с
ним...
     Теперь скажите мне вы, молодой господин, режущий купоны на
чужих акциях, как поступили бы вы на месте Бени  Крика?  Вы  не
знаете,  как  поступить.  А  он знал. Поэтому он король, а мы с
вами   сидим   на   стене   второго   еврейского   кладбища   и
отгораживаемся от солнца ладонями.
     Несчастный  сын  тети  Песи умер не сразу. Через час после
того, как его доставили в больницу, туда явился Беня. Он  велел
вызвать к себе старшего врача и сиделку и сказал им, не вы