юдях и в их поведении, ремесло того
требует, я и жив-то остался до сих пор только благодаря умению разгадывать
собеседника, противника. Так что ошибиться я никак не мог. Этот парень
играл, как первоклассный комедиант, актер из самых лучших, великолепно
изображая недалекого молодого шалопая, полупьяного хама, смысл жизни
которого заключен лишь в неразбавленном маммертинском вине, драках и
доступных красотках. Но это была маска; судя по всему, он давно и тщательно
отрепетировал интонации, позы и жесты. Не только простака хозяина, многих
людей поумнее он с успехом мог ввести в заблуждение. Но только не меня.

То, что он оказался сложнее, чем я представлял, собственно, ничего не
изменяло. Его роль в предстоящих событиях четко определена, и его качества
никоим образом ни на что не влияют. Примитивная марионетка как раз способна
создать лишние хлопоты и вызвать непредвиденные случайности, а я, при всем
к себе уважении, отнюдь не считаю, что полностью застрахован от упущений и
промахов. Решено, он подходит.

- Повеселились на славу? - спрашивал тем временем кабатчик, неуклюже меняя
тему разговора.

- Ничего интересного, - небрежно махнул рукой Тезей. - Разнесли в щепки
одну тартесскую лоханку.

- Какой великий подвиг, право! - громко и насмешливо сказал я на весь
кабак. - Хозяин, выгляни на улицу, посмотри, не шатаются ли поблизости
летописцы. Если увидишь рапсода, тоже зови. Такое героическое деяние нужно
немедленно занести в скрижали.

Хозяин уставился на меня с ужасом, Тезей - с изумлением.

- Я не ослышался? - спросил он многозначительно. Я сказал раздельно и
громко:

- У нас на Крите такими потасовками и уличные мальчишки не стали бы
хвастаться.

- Так ты с Крита? - Он издевательски расхохотался. - Это у вас там
любвеобильная царица наставила рога супругу в прямом и переносном смысле?

- Болтают всякое, - сказал я, - а ты, оказывается, не только болтун, но еще
и сплетник?

Он двинулся ко мне нарочито медленно. Я стоя ждал, неотрывно глядя ему в
глаза.

Он шел, отшвыривая ногами табуреты.

Я стоял.

Он чуточку замедлил шаг - его смутило, что я держусь столь уверенно.

Я смотрел ему в глаза.

Теперь нас разделял шаг, не более. Он нерешительно положил ладонь на
рукоять меча.

- Меч не стоит обнажать в кабаке - он теряет блеск, - сказал я. - И потом я
безоружен, это как-то...

- Что тебе нужно, бычачий подданный? - спросил он грубо, но за грубостью не
скрылось то самое удивление - он был умен, сообразил, что все это ничуть не
похоже на обычную кабацкую ссору, и откровенно колебался.

- Я не затем плыл к тебе с Крита, чтобы ты меня зарубил в первые минуты
знакомства.

- Ко мне? - Он обернулся: - Хозяин, брысь! Хозяин исчез. Тезей присел
напротив - смесь удивления, любопытства и подозрительности.

- Ты кто такой?

- Я - Рино с острова Крит, по воле богов толкую сны.

- Я сплю без снов, - отмахнулся он.

- Ой ли? - сказал я. - Ложь. Сны видят даже собаки, а уж человек... Человек
их видит всегда. Отними у человека сны - и он умрет от отчаяния, потому что
сны - это наши желания и те, что еще могут осуществиться, но чаще всего -
желания уже заведомо несбыточные. Сплошь и рядом во сне мы живем более
насыщенной и удачливой жизнью, нежели наяву, потому что наяву заела
обыденность, смелости не хватило, просто не повезло. Можешь мне верить - я
большой специалист по снам. Я их толкую, но одного толкования мало.

- Что же еще нужно, кроме толкования? - спросил он, и я подумал: вот и все,
теперь ты мой. Ты умнее, чем я считал, но я понял тебя, и ты все-таки
станешь моей марионеткой.

- Согласно доктринам современной науки, сны человеку посылают боги, -
сказал я. - Но для чего они это делают? Чтобы дать отдых уставшему за день,
чтобы подсластить нашу убогую и скудную жизнь? Если ты перебиваешься с
хлеба на чечевицу, во сне будешь играть мешками с золотом, если тебе не
отдалась гордая красавица, во сне ты ее получишь, если ты родился в хижине,
во сне будешь восседать на троне, одетый в пурпур, и все это - милостью
добрых богов. Как умилительно, слов нет... Чушь собачья, Тезей. Боги
становятся филантропами раз в столетие - по капризу, из пресыщения. Когда
им надоедает Олимп, небо, облака, они спускаются на землю, чтобы немного
развлечься. А развлечения бывают самьми разными - например, творить добро.

- Философия у тебя интересная, - сказал Тезей. Сейчас он был таким, каким,
по всей вероятности, бывает только наедине с собой. - Но перейдем к делу.

- Я и говорю о деле. Ты согласен теперь, что боги посылают нам сны отнюдь
не по доброте своей? Отлично. Тогда?

- Что же тогда? - подхватил он.

- Сны - одна из разновидностей наказания. Чем обычно наказывают людей боги?
Засухой, дождем огненных камней, градом, чудовищами, пожарами, мором,
набегами неприятеля. Но все это действует лишь на наше бренное тело, а сны
- истязание души.

- А что если боги не имеют никакого отношения к нашим снам? - резко перебил
он.

- Прекрасно, - сказал я. - Собственно говоря, заявлять так - богохульство,
ведь каждому известно, что сны нам посылает Морфей. Ладно, будем надеяться,
что он нас не слышал, не будет у него времени следить за каждым. Видишь ли,
Тезей, если сны - наказание, то вряд ли имеет значение, посылает ли их бог
или человека наказывает его собственная Душа, ты согласен?

- Что-то я тебя не совсем понял. Я нагнулся к нему и заглянул в глаза:

- А что заставило тебя поверить, будто сны - наказание? Каждую минуту я
жду, что ты скажешь: "Критянин, ты пьян или безумен и болтаешь глупости.
Если я увидел во сне поющую на крыше корову или храмовый праздник в честь
Зевса, то в чем же тут наказание?" - Я нагнулся к нему еще ближе. - Ничего
подобного ты не сказал, такой вывод тебе и в голову не мог прийти, потому
что твои сны на редкость однообразны. Тебе снятся горящие города, которые
жгут твои воины, армии, которые ты ведешь, морские сражения, в которых
побеждает твой флот. Это под твоим мечом хрустят кости Лернейской гидры,
это на твоем ложе Андромеда и Елена Прекрасная, это от твоих стрел падают
стимфалиды, это через твое плечо перекинуто золотое руно. Ты примерял на
себя подвиги Геракла и аргонавтов, славу Одиссея и битвы Патрокла - так
слуга, пока хозяина нет дома, надевает его блестящую виссоновую тунику и
кривляется перед зеркалом. Но потом наступало жестокое утро, младая наша
Эос розовыми своими перстами пыталась открыть тебе глаза, а ты отбивался и
молил дать досмотреть сон. И горько сожалел, что живешь не в гиперборейских
землях, где ночь длится полгода. Так, Тезей? Я прав? На лице у него был
страх.

- Ты колдун или бог?

- Я обыкновенный человек, - сказал я. - Стыдно, Тезей, - ты сомневаешься в
могуществе человеческого ума? Твой дед Питтей, царь Трезены, был
образованнейшим человеком своего времени, писал книги, ты многому у него
научился. К чему нам привлекать колдунов и богов? То, о чем думает один
человек, может отгадать другой - вот и весь секрет.

Хотя есть и другой секрет, унизительный для него, и поэтому не следует
говорить о нем вслух - он считает себя неповторимой и самобытной личностью
и мысли не допускает, что его побуждения ужасно стандартны.

- Если честно, я вполне сочувствую тебе, Тезей, - сказал я. - Мачеха у тебя
- весьма неприглядного поведения особа, даже убить тебя пыталась. Отец пока
что не намерен освобождать для тебя трон. Золотое руно давно отнял у колхов
Язон, чудищ трудолюбиво перебил Геракл, осада Трои - в прошлом. Ну где уж
тут проявить себя? И чтобы дать хоть какой-то выход неутоленному честолюбию
и энергии, ты буянишь в портовых кабаках, пугаешь путников на дорогах...

- Хватит! - Он грохнул кулаком по столу, упал и разбился кувшин. Тезей
склонился ко мне и заговорил лихорадочным шепотом, готовым в любой момент
перейти на крик. - Да, ты прав, проклятый критянин. Я хочу славы. Чем я
хуже Язона, Патрокла или дяди Геракла? Чем они были лучше меня - тем, что
родились вовремя и ухватили за хвост счастливый случай? Почему я, молодой,
сильный, не без способностей, точно знающий, чего хочу, должен прозябать в
глуши? Где справедливость богов, о которой вопят во всех храмах? Или ты
будешь говорить о деле, или...

Его рука дернулась к поясу. Переигрывать не стоило - он приведен в нужное
состояние, пора обговаривать конкретные детали.

- В последнее время стало ужасно модным жаловаться на несправедливость
богов, - сказал я. - Плохому любовнику всегда неудобная постель мешает.
Хорошо, оставим высокие материи. Поговорим о деле. Ты жаловался на
несправедливость богов? Что ж, настал твой час. Чудовища, некогда обитавшие
в ущельях Эллады, перебиты, но остается Минотавр, страшилище из кносского
Лабиринта. Убей его, и тебя признают равным Гераклу. Или ты в этом
сомневаешься?

- Минотавр? - переспросил он, заметно побледнев. - Это страшилище?

- Испугался? Столько лет мечтал о славе, а теперь, когда стоит лишь
протянуть руку и взять ее, как спелое яблоко с ветки, идешь на попятный?
Или все же думаешь, что это и подвигом нельзя назвать? Вспомни живую дань,
которую платят Криту твои Афины. Хочешь, выслушаем мнение простого,
среднего человека? Хозяин! - закри чал я.

Хозяин опасливо приблизился. Он был несказанно удивлен и обрадован, застав
нас мирно сидящими за своим столиком, а утварь своего заведения, если не
считать кувшина, - совершенно целой. Однако кувшин он все же отметил
скорбным взглядом.

- Друг кабатчик, что ты думаешь о Минотавре? - небрежно спросил я.

- Мерзкое чудовище. - Его лицо помрачнело. - Сколько это может продолжаться
- живая дань, погибшие смельчаки? О чем Геракл думает, не знаю, как раз ему
по плечу. Постарел наш Геракл, что ли...

- А найдись смельчак и убей он Минотавра? - спросил я.

- Вся Эллада славила бы его как богоравного!

- Довольно, иди, - сказал я. - Итак, Тезей? Наш друг кабатчик нисколько не
преувеличил - победителя Минотавра весь мир, и особенно Эллада, признают
героем, равным Гераклу и Язону. Боишься?

- Как тебе сказать, - произнес он задумчиво. - Это не страх, тут другое.
Сорок три человека уже погибли, ни один из них не вернулся назад. А ведь
это были опытные, набившие руку бойцы. Последние два года никто уже не
отваживается выйти на поединок. Я не боюсь рисковать, но какой смысл идти в
бой, зная заранее, что тебя ожидает поражение?

- Ты просто не верить в свои силы, - сказал я. - Разве до Геракла никто не
пытался убить Немейского льва? Разве до Язона никто не пробовал добыть
золотое руно? Путь к победе всегда устлан трупами неудачливых
предшественников.

- Может быть, ты побывал в Дельфах и заранее знаешь...

- И не думал, - сказал я. - Хороший лекарь никогда не станет лечиться у
другого лекаря, иначе он рискует подорвать свой авторитет. Решайся, Тезей.
Рискни, поверь, что повезет именно тебе, что так предначертано. Я могу
уйти, но ты никогда не простишь себе, что однажды смалодушничал.

Наступил решающий миг. Он умен и честолюбив, но нужно еще, чтобы он не
оказался трусом. Неизмеримо проще было бы, окажись он откровенным
примитивным подонком, тогда я мог бы позволить себе кое-какими намеками
убедить его, что его задача легче, чем ему представляется. Но он пока всего
лишь юный неглупый честолюбец, равно чуждый подлости и героизму, и моя
откровенность может его отпугнуть. А жаль. Как-никак неплохая кандидатура
на роль главного героя, дело не в молодости и обаянии, родословная его меня
привлекает - сын Эгея, царя одного из славнейших городов Эллады, внук
мудрого царя Питтея, воспитывался в знаменитой своими учебными заведениями
Трезене, родственник Геракла, наконец, а это - преемственность поколений,
толпа такое любит, Аид меня забери.

- Я согласен! - Он вскинул голову.

Конечно, он чуточку рисовался, сам восхищался своей храбростью, но и понять
его можно - не так-то просто решиться выйти на бой с чудовищем,
прикончившим уже сорок три храбреца. Итак, полдела сделано.

- Ты победишь, Тезей! - раздался мягкий вкрадчивый голос. Давненько я его
не слышал, но ничуть не удивился - чего-нибудь в этом роде следовало
ожидать. Впрочем, и на лице Тезея я не заметил особого удивления -
очевидно, он полагал, что, решившись на подвиг, может беседовать с богами,
как равный.

Гермес, бог торговли и всевозможных плутней, покровитель путников и
мошенников, шествовал к нам от двери во всем своем великолепии, в самом,
так сказать, парадном и престижном облике - он шагал по воздуху, не касаясь
грязного пола, прозрачные, отблескивающие радужными вспышками крылышки
золотых сандалий трепетали, и сандалии казались живыми существами,
прекрасными птицами, залетевшими из неведомой страны; в руке сверкал витой
золотой кадуцей ( *Магический жезл.); короткий плащ, сотканный из радуги,
колыхался за спиной; сияние, напоминающее чистым золотым цветом луч солнца,
пробившийся сквозь тающую грозовую тучу, излившую весь до капельки дождь,
вплыло следом за Гермесом в дверь и заливало кабачок, преображая
обшарпанные стены и делая гармонично красивыми грубые табуреты. Выглядело
все это достаточно эффектно - наш покровитель умеет себя подать, ничего не
скажешь.

- Ты победишь, Тезей, - сказал Гермес мурлыкающим голосом. - Боги поручили
мне, легконогому вестнику Олимпа, сообщить тебе эту приятную весть.

Он уселся в воздухе над табуретом и изящно скрестил ноги. Улыбка его была
подкупающей, невинной и прекрасной, как лесной ручей.

- Ты не изумлен и не испуган, юноша? Я, правда, не самый старший и не самый
влиятельный в семье олимпийцев, но бьюсь об заклад, тебе не столь уж часто
приходится лицезреть богов...

- Как-то не приходилось, - сказал Тезей. - То ли я их не интересую, то ли...

Он все же не осмелился закончить, и Гермес сделал это за него:

- Они тебя не интересуют, ты это хочешь сказать? Его улыбка стала еще более
чарующей.

- А хотя бы и так, - сказал Тезей. - Почему я должен о вас думать? Что
хорошего вы для меня сделали?

- А что ты сам сделал для того, чтобы обратить на себя внимание богов и
пробудить к себе интерес?

- Я еще сделаю, - сказал Тезей уверенно. - На Крите.

- Да, разумеется, мой юный друг. - Гермес был великолепен. - И я послан,
чтобы тебе помочь. Это моя обязанность - помогать героям, ты, может быть,
слышал. Приходилось выручать и Одиссея, и Персея. Мои крылатые сандалии,
которые я однажды одолжил Персею, тебе не понадобятся, а вот изделие
Гефеста оказалось как нельзя более кстати. Возьми же, о Тезей!

Он снял с пояса короткий меч в богато изукрашенных ножнах и торжественно
протянул его Тезею. Похоже, на сей раз Тезей был слегка взволнован.

- Изделие Гефеста? - спросил он дрогнувшим голосом.

- Специально для тебя, - сказал Гермес. - Прикрепи его к поясу, юноша, и
отправляйся собираться в дорогу. Ветер как раз дует в сторону Крита.

- Ты был великолепен, - сказал я, когда за Тезеем затворилась низенькая
выщербленная дверь. - Однако встреча старых знакомых может обойтись и без
ваших олимпийских выкрутасов, а? Юнца ты и так восхитил до предела.

Он усмехнулся, опустился на табурет, небрежно бросил кадуцей рядом с
кувшином и взмахнул рукой. Золотистое сияние растаяло, исчез радужный плащ,
крылышки сандалий помутнели и стали неподвижными, похожими на листки слюды.

- Так-то лучше, а то я чувствовал себя рыбкой в аквариуме, - сказал я. -
Ты, как всегда, не упустил случая участвовать в спектакле?

- Ну конечно. Я бы появился и раньше, но любопытно было, сумеешь ли ты
справиться сам.

- Гефест, разумеется, и в глаза не видел этого меча "своей" работы?

- Разумеется, - беззаботно сказал Гермес. - Я его купил тут неподалеку, в
лавке за углом. Что ж, поздравляю, дружок, замысел дерзкий, мистификация
грандиозная. Ты полностью оправдываешь мое доверие и выгодно отличаешься от
большинства моих обычных подопечных.

Странные все же у нас с ним отношения. Он, я подозреваю, втихомолку
гордится мной - то, что среди его подопечных имеются столь яркие и
одаренные личности, помогает ему не чувствовать себя на Олимпе простым
мальчиком на побегушках, каковым он, в сущности, и является - не более чем
гонец, которого без зазрения совести используют почти все остальные
олимпийцы. А такие, как я, поднимают его и в собственных глазах, и в глазах
других богов - отблеск наших свершений ложится и на него.

Ведь, если совсем откровенно, на что он может влиять? Купцы и мошенники и
без него прекрасно знают свое дело, просто традиционно считается, что и они
должны иметь своего покровителя. Но вот уважают ли они его, как, к примеру,
уважают и не на шутку побаиваются моряки Посейдона, - другой вопрос.
Возведенные в его честь храмы не столь уж многочисленны и пышны. И чтобы
утолить свое честолюбие и упрочить свои позиции на Олимпе, он частенько
возникает на пути героев и полководцев, оказывая мелкие услуги,
прикидывается соратником и единомышленником, так что в конце концов его имя
оказывается прочно связанным со всем, что эти герои совершили. Одиссея во
время его многолетних странствий Гермес, рассказывают, временами доводил до
бешенства, навязчиво возникая на его пути там и сям, чуть ли не в спальню к
Навсикае вламывался, чуть ли не каждый шаг комментировал, с Цирцеей
поссорил и заставил покинуть ее раньше, чем того Одиссею хотелось, - злые
языки утверждают, что к Цирцее Гермес его попросту приревновал, и моральная
стойкость Одиссея в отношениях с Цирцеей, если верить вовсе уж вошедшим в
раж сплетникам, проистекала исключительно оттого, что Гермес подсунул ему
какое-то снадобье, вызывающее временный упадок мужских способностей. Не
знаю в точности, как там обстояло дело, история давняя, но от Гермеса всего
можно ожидать. Говорят еще, что он умышленно затягивал странствия Одиссея,
дабы тот испытывал как можно больше приключений (которые ему, естественно,
предсказывал и из которых помогал выпутываться невредимым Гермес); что и
узел на мешке с усмиренными Бореем ветрами развязал не кто иной, как
Гермес, когда Итака уже виднелась на горизонте, - понятно, чтобы Одиссей
подольше мотался по свету.

Правду от выдумки отделить довольно трудно (своих шпионов на Олимпе у нас
нет, увы), но, как бы там ни было, Гермес своего добился - Гомер в
"Одиссее" уделил ему немало места. Не зря (это я уже знаю совершенно точно)
Гермес впоследствии, когда "Одиссея" была перенесена на папирус, уговорил
слепого и неграмотного Гомера начертать на ней какие-то каракули,
долженствующие изображать теплую дарственную надпись, и хвастался этим
свитком на Олимпе направо и налево. Как и своим участием в истреблении
сестер Горгон и спасении Андромеды.

Объективности ради и к чести Гермеса следует упомянуть, что иногда и он
отличается весьма похвальной скромностью. Например, он очень не любит
вспоминать, что по приказу Зевса арестовал Прометея и доставил его к скале
в землях колхов. Гермес обычно сваливает все на эту мерзкую тварь, Зевсова
орла (хотя орел выступал в роли простого полицейского), и на Гефеста, чье
дело - приковать Прометея к скале - было уж вовсе десятое. Меж тем
несомненно, что заправлял всем, когда орел сцапал Прометея за шиворот, как
жалкого уличного воришку, не кто иной, как Гермес, и я не исключаю, что
именно он предварительно и донес на Прометея Зевсу. Вспоминать обо всем
этом Гермес не любит - как-никак Прометей до сих пор томится в тех диких
скалах и пользуется большим уважением - и лишь видя, что недомолвками и
умолчанием не отделаться, цедит с кислой миной, что он-де лишь исполнял
приказ Зевса, которого никак не мог ослушаться.

Вот такой он у нас, Гермес. Конечно, в силу своего положения он обладает
кое-какими способностями: полеты и ходьба по воздуху, фокусы с невидимостью
и прочее, но на роль подлинного вершителя судеб не вытягивает. И он не
настолько глуп, чтобы не знать, что и мы об этом прекрасно осведомлены.

- Я слышал, ты в последнее время стал отрицать существование богов? -
спросил Гермес.

- Неправда, - сказал я. - Вы существуете, и с вами приходится считаться.

-