обираются савроматы и катиары. Царица Пата несколько
раз оглянулась, вероятно, в поисках Опии; вот она говорит что-то служнице,
и  та  побежала  к  озеру.  Опия взобралась на дерево.  Уселась на толстой
ветке,  тяжело вздыхая. Пусть царица едет к Истру на переговоры с греками,
Опия  не упустит возможности снять хоть одну голову перса.  И добудет-таки
право выбрать себе  возлюбленного.  Девушка  вспомнила  слова  Аспака:  <Я
хотел, чтобы ты стала моей женой>, его русую бородку, купанье...
     Обоз савроматов оставался при Иданфирсе.  Это хорошо,  подумала Опия,
позже она незаметно присоединится к своим.
     - Где была?  Служанка царицы искала тебя,  -  только и  сказал земляк
Опии.
     - Заблудилась, дядя, я в лесу.
     - Оставайся теперь  с  нами.  Где  ты  будешь  искать  царскую свиту?
Савроматам эти места неведомы.


                                    4

     Гобрий,   склонившийся  над  греческим  планом  земли  скифов,  резко
повернулся к Дарию:
     - Надо  поворачивать к  Истру на полдень.  Нечего  делать в  болотах,
здешние племена все равно разбежались,  и от их пожитков мало пользы, даже
отар нет.  Конница скифов нападает на нас с юга.  Значит,  их главные силы
там.
     Барт пытался было сказать,  что  болота преградили путь из-за  грехов
наших да  еще  за  нарушение законов Заратустры,  но  его остановил взгляд
Дария.
     Барт подумал,  что,  будь царь из магов-мидийцев, все развернулось бы
иначе.  Вот маг,  которого убил Дарий,  всего восемь лун стоял у власти, а
сколько...  Барт  испугался своих  мыслей и  оглянулся на  присутствующих.
Дарий чересчур терпим не  только к  иноверцам-персам,  но и  к  покоренным
народам.  Смешно вспомнить!  В  Вавилоне,  когда царь  усмирил непокорных,
оставил нетронутым золотую статую  нагого мужчины -  вавилонского бога.  А
хорош кусок -  больше десяти локтей высоты.  Так нет,  оставил вавилонцам,
хотя каждому ясно,  что золото,  оно только золото,  и  не может бог иметь
человеческое подобие.
     Нет, слаб царь Дарий, вот если бы... Барт снова опасливо оглянулся. В
шатре окончили обсуждение и ждали от царя последнего слова.
     - Поворачиваем на  полдень,  -  молвил  царь  и,  подойдя  к  Гобрию,
склонился над планом.
     Кони и люди повернули на юг,  но еще долго чавкала грязь под ногами и
засасывала колеса, а над ними висли тучи комаров и мошек.
     Наконец головные отряды ступили на твердый грунт.
     Переезжая неглубокий овраг, Гаусана встретил скифов. Это была большая
группа  всадников.  Скифы  заметили врагов,  но  двигались спокойно,  даже
несколько торжественно.  Отряд  Гаусаны  настороженно остановился.  Теперь
персы уже могли хорошо разглядеть скифов.  Их было несколько сотен,  ехали
они скученно, окружив повозку, в которой сидело пять седобородых стариков.
     Гаусана дал команду к бою,  но от группы скифов отделился один воин и
направился к отряду персов. Скиф вынул из ножен меч, переложил его в левую
руку и снова вложил в ножны. Потом он снял с пояса лук и проделал с ним то
же. К нему присоединился еще один старый скиф и зычным голосом выкрикнул:
     - Мы едем к царю Дарию. Проводите нас!
     Дарий  принял  послов,  как  и  подобает царю.  Стража ввела  пятерых
скифов,   и  их  дорожные  одежды  -  темно-коричневые  и  грязно-серые  -
подчеркивали пышность и блеск приема. Это были седовласые старики, четверо
из  них  несли  что-то,  закрытое тканью.  Они  вышли на  средину палатки,
остановились перед троном, и один из них выступил вперед:
     - Наши цари велели вручить тебе, Дарий, эти дары, - молвил и отступил
в сторону.
     Старики сделали несколько шагов к трону и,  наклонившись, положили на
ковер каждый свою ношу.
     На ковре в ряд стояли клетки, сплетенные из прутьев, а на краю лежала
связка стрел.  В крайней клетке порхала маленькая серая птичка,  в средней
металась полевая мышь.  Она на  миг останавливалась,  смотрела перед собой
точками глазок и  вновь рыскала по клетке.  В  последней клетке помещалась
большая серо-зеленая лягушка.  Она  сидела  спокойно.  Только светлая кожа
быстро надувалась и спадала.
     - Что это значит? - спросил царь у старшего скифа.
     - Наши цари считают,  что у  тебя много советников и  ты  сам мудрый,
чтобы разгадать значение даров.  Ничего больше не велено передать тебе,  а
приказано немедленно возвращаться. Так прикажи, царь, воинам проводить нас
в открытую степь.
     Когда Дарий кивнул страже и скифы вышли, в палатке воцарилась тишина.
     - Говорите, - приказал Дарий.
     Первым выступил Барт:
     - Я думаю, что птичка - то конь, а мышь - то земля, о великий царь, а
лягушка - то, конечно, вода.
     - Я одобряю твою разгадку.  Вот я посоветовался с богом Ахурамаздой и
говорю вам:  мышь живет в земле и ест ту же пищу,  что и человек,  лягушка
живет в воде,  а птица подобна коню.  Стрелы -  это военная сила.  Все это
значит,  что скифы отдают мне себя,  свою землю и  воду.  Это победа,  они
сдаются.
     Все одобрительно зашумели, и Барт сказал:
     - Слава  велемудрому   богу   Ахурамазде   и   его   великому   сыну,
воинственному  и  могучему Митре,  который даровал тебе,  царь царей,  эту
большую победу...
     - Подожди,  -  прервал его речь Гобрий.  - Может быть, еще кто желает
растолковать значение даров?
     Но все молчали.
     - Тогда я скажу,  -  продолжал Гобрий.  - Можно ли считать, что скифы
признали себя побежденными?  Я думаю,  нет.  Не было ни одной битвы.  Наши
войска обессилены,  и неведомая хворь преследует нас. Скифы знают об этом.
Мы  сейчас слабее,  чем  были в  начале похода,  когда скифы и  не  думали
сдаваться нам.  Я  много слыхал о  скифах.  Они никогда по  доброй воле не
сдавались.
     Гобрий перевел дыхание.  Никто не помнит, чтобы он-так много говорил.
Но это было не все. Он сурово взглянул на Барта и снова обратился к Дарию:
     - Мне кажется,  что скифы хотят вот что сказать своими дарами:  <Если
вы,  персы, не станете птицами и не полетите в небо, или не станете мышами
и не спрячетесь в землю,  или лягушками не прыгнете в воду,  то сгинете от
стрел наших!>
     Дарий нахмурился и искоса взглянул на Видарну. Тот промолвил:
     - Серьезное дело. Надо поразмыслить, обсудить.
     Царь  в  ответ  сердито потер ухо  и  приказал удалиться всем,  кроме
Гобрия и Видарны.
     - Я согласен с толкованием Гобрия, - Видарна будто продолжал внезапно
прерванную речь.  -  Скифы сильны сейчас, как никогда. Нам необходимо быть
настороже.
     - На  месте  скифов я  бы  именно теперь начал атаковать,  -  вставил
Гобрий.
     - На стоянках надежно укреплять лагерь и выставлять двойной дозор!  -
прозвучал наконец голос Дария.  -  Время покажет,  кто  прав в  толковании
даров...


                                    5

     ...Под  вечер  сотню  Гаусаны сменили на  страже около  шатра  Дария.
Сотник направился к  ближайшему костру.  Люди  его  сотни раздвинулись,  и
Гаусана достал из-за пояса широкий вавилонский кинжал.  Раб-гетт провернул
в  очередной раз обломок копья,  на  котором был насажен худосочный старый
баран,  и Гаусана,  ни на кого не глядя,  отрезал левую лопатку. Достал из
мешочка соль, перец, вонзил в мясо крупные ровные зубы. Только после этого
к барану потянулась рука десятника...
     Гаусана отбросил за спину обглоданную лопатку и вытер  руки  о  плащ.
Оглянулся. Луна поднялась над горизонтом на две лошадиные головы.
     Сидел в стороне,  думал: покупка второго строевого коня, снаряжения и
запасов вина обошлась куда больше платы,  которую он  получал раз в  шесть
лун.  Правда,  перепало немного  серебра от  Видарны за  пленного скифа  и
добыта еще одна палатка.  Она теперь очень пригодилась... Гаусана привстал
и отпил глоток вина.
     Но что все это в сравнении с его нуждами?  Ведь пора подумать о своем
доме.  Ему пристало иметь не меньше трех жен. Для этого необходима удача в
походе...  А тут,  в Скифии...  Что-то неладно с самого начала...  Столько
времени  гоняться  за врагом - и не догнать!  Люди недовольны:  не хватает
еды,  одежда износилась,  вино кончилось,  непонятные хвори  появились,  и
знахари  не  в  силах  справиться,  а  главное  -  не  видно  всему  этому
конца-края.
     ...Вчера разнимали   саков-рыбоедов  и  вавилонцев.  Угнал  кто-то  у
кого-то три кобылицы и,  конечно, съели. Дошло до резни. А раньше люди его
же сотни угнали пару овец у мидийцев. Он покрыл своих, но...
     Гаусана легко вскочил на коня и направился в объезд оврага.
     Тихо свистнул. Тотчас послышался ответный свист.
     - Приветствую тебя, господин.
     - Она уже тут? - тихо спросил Гаусана.
     - Да, господин, - ответил раб.
     Гаусана не сразу различил Тию в полумраке палатки. На толстом войлоке
лежали на  бронзовом подносе зажаренные куропатки и  кусок копченого мяса,
заманчиво мерцали на  серебре засахаренные фрукты,  а  две глиняные амфоры
обещали терпкую прохладу. Сотник опустился на войлок, Тия, следя за каждым
его движением, присела рядом.
     Гаусана жадно  набросился на  еду.  Давно уже  общие скупые трапезы у
костра не  насыщали его.  Все меньшую пайку выделял осмотрительный Видарна
воинам.  Поэтому то,  что приносила Тия со стола Видарны,  было как нельзя
кстати.  Ведь воину надо иметь сытый желудок, тогда рука его будет тверда,
а глаз зорким, и он вернется домой с победой и добычей.
     Потом  Гаусана,  опершись на  локоть,  рассматривал Тию.  Она  совсем
непохожа на  женщин из обоза,  которые,  садясь с  мужчинами,  хватают еду
из-под рук.  Тия ведет себя как настоящая жена. Муж должен наесться, в это
время нужно подавать и угождать.  Правильно ведет себя. Ведь у них уже все
сговорено.   Тия  будет  его,  Гаусаны,  старшая  жена.  Она  знает  дело,
насмотрелась у  Видарны.  Заведет  в  его  доме  порядок  знатных людей...
Гаусана протянул руку и ощутил под гладким прохладным шелком ее тело...
     Непонятная тревога пробудила сотника.  Казалось,  что никакой причины
не было.  Рядом ровно дышала Тия,  за пологом палатки ворчал во сне раб, в
ночном лагере -  знакомый глухой шум.  Лениво ворочались привычные мысли о
доме в долине под Персеполем,  о трех женах и старшей из них Тие...  Потом
выплыла картина знакомства с  ней,  когда перед мостом через Истр  Видарна
послал его в обоз проследить за переправой своего добра и женщин.  Гаусана
сразу  приметил  старшую  служанку,  но  подле  неотступно крутился евнух.
Только на мосту, когда обоз растянулся, им удалось перемолвиться словом...
     Новые звуки ворвались в  ночь,  в  полудремоту сотника.  Он несколько
мгновений помедлил и  вскочил.  Сомнения не  было:  ночной набег.  Гаусана
разбудил Тию и  раба.  Топот и  крики слышались со стороны оврага.  Сотник
приказал Тие  завернуться в  толстую войлочную подстилку и  резким  ударом
выбил опору палатки -  нападающим не придет в голову поднимать палатку,  а
подстилка предохранит Тию от возможных ударов копыт. Потом сотник выхватил
копье у первого попавшегося навстречу воина и пустил коня галопом.  Сжимая
толстое для  его  руки  древко,  Гаусана врезался в  темный клубок людей и
коней, сплетения разноязыких криков.
     Крики, удары мечей,  стоны,  храп лошадей, проклятье - все это быстро
приближалось.  Тия лежала,  укрытая палаткой,  сжавшись в комок. Уже сопят
рядом кони,  кто-то упал,  земля дрогнула.  Над ней ревели, гикали, ржали,
плевались, проклинали, захлебывались кровью, падали с коней воины персов и
сколотов.
     Но один звук,  надрывный и тошнотворный,  не смолкал,  не унимался, а
вскоре пересилил звуки боя - то был рев перепуганных мулов и ослов. Тия не
сразу поняла,  что это,  потом ее  даже затошнило от  этого гадкого крика,
казалось, что ревет не скот, а его желудки.
     Крики людей, свист и удары нагаек по конским бокам - все это внезапно
удалилось и стихло.
     Тия  выбралась  из-под  палатки.  Отовсюду  стоны.  Испуганно мечутся
лошади без всадников.  Умолкли ослы и мулы.  Тия побрела,  наталкиваясь на
тела, щиты и копья.
     - Ох, проклятая стрела, - послышался знакомый голос.
     Тия пошла на стон. Раб Гаусаны!
     - Кто  это?  А-а...  Помоги вытянуть стрелу...  Сидит глубоко.  Тяни!
А-а-а!! - Раб ударил ее ногой в грудь. - Оставь меня. Стрела с зазубриной.
Ты  разорвешь мне внутренности.  Их  лошади испугались рева наших ослов...
Эти глупые, эти упрямые твари... помогли нам... Иди отсюда!
     - Но рана не заживет, если не вытянуть стрелы.
     - Не прикасайся... Или я заколю тебя!
     Тия вытянула руки,  ощупывая темноту,  упала на  чье-то большое тело.
Нагнулась,  рассмотрела мертвого  мидийца  с  накладной  бородой,  которая
отвязалась и лежала на спине, шею воина сжимала петля, веревка тянулась, в
сторону. Тия зажала веревку, ступила за ней несколько шагов и снова упала,
зацепившись за другое тело.
     Нащупала кожаный кафтан. Решила снять - пригодится, уж очень холодные
здесь ночи.  Кафтан липкий, наверное, в крови, но не беда - завтра отмоет.
Перевернула тело  -  уж  больно легкое,  и  кафтан будто с  мальчика.  Тия
наклонилась к убитому, различила безбородый и безусый профиль, простенькую
сережку в ухе,  веревка,  тянувшаяся от мидийца, была накручена на локоть.
Хм,  юный скиф. Живой еще. Воин застонал, в горле заклокотала кровь. Белая
рубашка, заправленная в штаны, а между лопаток - кровавое пятно.
     Из-за  туч  вышла луна.  Тия повернула мальчика на  спину -  хотелось
рассмотреть лицо скифа.
     - Амазонка!
     Постояла над воином.  Амазонка среди скифов!  Подложила ей под голову
кафтан, рукавом вытерла кровь с подбородка. На Тию смотрели темные, полные
муки  большие  глаза.  Блеснула  на  шее  бронзовая  гривна  со  львицами.
Стиснутые уста сдерживали стон,  но разжались судорожно,  выпустив струйку
крови...


                                    6

     А на Истре изнывали от безделья греки.  Тираны ионийские разбили свой
лагерь на  высоком правом берегу,  спасаясь от  жары в  гротах.  Продик из
Эдеса  и   Гистией  из  Милета  играли  в  кости.   На  круглый  столик  с
отполированной поверхностью падали ребристые агатовые камешки.
     Мильтиад из  Херсонеса сидел на камне,  на открытом солнце,  бросал в
воду гальку.  Ветер спрятался от  зноя в  камышах противоположного берега.
Вдоль  него,  сколько видно  глазу,  стояли  вытянутые на  сушу  греческие
триеры.  Люди на них еле двигались.  Неторопливо конопатили щели, смолили,
обивали весла бронзовыми пластинами.
     Мост терялся в плавнях.  Две триеры, на одной из них тиран из Самоса,
плавали вдоль моста, охраняя его.
     Мильтиад сбросил хитон и  пошел к  воде.  Гистией,  закончивший игру,
крикнул Мильтиаду, чтобы тот обождал.
     - Знаешь, друг, когда-то меня считали лучшим пловцом Милета.
     - Так давай посоревнуемся, уважаемый Гистией, кто быстрее доплывет до
двадцатого плота!
     Прыгали в воду.  Фонтаном взметнулись брызги. Продик отодвинул кости,
моряки бросили свои дела. Весь высокий берег смотрел на пловцов. Худощавый
Мильтиад опережал упитанного, старшего лет на десять Гистиея. И тот понял,
что проигрывает,  лег на спину,  тяжело дыша и  отплевываясь.  Мильтиад не
заметил этого. Когда доплыл, схватился руками за колоду, завертел головой,
плечи  быстро  поднимались  и   опускались.   Посмотрел  назад  и   весело
рассмеялся.
     - Ты плохо себя чувствуешь, уважаемый Гистией? - крикнул.
     - Мне  просто  не  захотелось  плыть  дальше,  -  безразлично ответил
Гистией и лениво направился к берегу.
     Мильтиад взобрался на мост и пошел назад.  Ступал с колоды на колоду,
ощущая ступнями теплую шершавость.  На берегу повалился на песок, зажмурил
глаза.
     ...Он   увидел   зеленые  оливки  Афин   накануне  праздника  Великих
Панафиней. Мильтиад идет не спеша по Керамику*, видит предпраздничный люд,
видит, как украшают корабль, стоящий возле Аэропага.
     _______________
          * К е р а м и к,  П н и к с  - районы Древних Афин.

     Между  праздничными белыми  хитонами  горожан,  подбитыми бахромой  и
расшитыми яркими узорами,  выделяются оранжевые одежды жрецов.  Побеленные
заборы и стены домов слепят глаза,  а высокая голубизна неба благословляет
будущий праздник.
     В стороне остался Пникс, а Мильтиад блуждал по улицам, пока не попала
ему на глаза стройная девушка в желтом хитоне.  Темно-русые волосы девушки
были причесаны в большой узел на затылке и убраны под сетку.  Неправильные
черты ее смуглого лица представились Мильтиаду необычно красивыми, а тихая
печаль  в  глубине  глаз  завлекла его.  Мильтиад искал  и  находил взгляд
девушки, чувствовал теплую тяжесть его в своих глазах, в своем сердце.
     Девушка прошла мимо,  в сторону Акрополя, не оглядываясь, а Мильтиад,
следуя за ней,  мог видеть гордую походку и  сандалии,  легко ступавшие по
плитам,  а  впереди,  вверху,  возвышалась медная Афина  с  копьем.  Толпа
разлучила их...
     Долго  и   напрасно  искал  он  ее  потом  в  суете  шумного  города.
Соревнования,  игры,  пение в  Одеоне -  ничто не привлекало Мильтиада,  и
утром, перед началом процессии, его потянуло к морю.
     По пути к  Пирейским* воротам он на некоторое время смешался с толпой
горожан.  Отмеченные  венками  победители,  вооруженные воины,  женщины  с
кувшинами на  головах -  все это вскоре осталось позади,  и  около полудня
Мильтиад очутился в Пирее.
     _______________
          * П и р е й  - порт вблизи Афин.

     Тут они встретились вновь.  Девушка одиноко стояла возле усыпальницы,
будто ожидая кого-то, а потом они шли рядом...
     Было  солнце,  и  бархат  волн,  и  чистая,  нежная  голубизна  неба,
обвенчавшая их.  Они  любили друг друга,  и  неугомонно шумящее море белой
пеной, как пышными цветами, украсило их.
     Мильтиад восторженно смотрел на нее,  всю залитую лучами,  когда море
топило  солнце  в  потемневшем просторе волн,  на  ее  статную фигуру,  на
красные волосы,  спадающие на округлые плечи. Стройные ноги с широковатыми
икрами  придавали  ей  легкую  монументальность,   и   можно  было  понять
мастеров-ваятелей, которые творили по такому образцу.
     Они  возвращались в  город.  В  свете  факелов ходили  справа  налево
двудонные кубки  и  ревел  веселый пир.  Они  молча несли мимо  людей свое
счастье, ибо негоже девушке-жрице любить кого-нибудь, кроме богов.
     Они вошли в храм. Недостижимая, суровая Афина смотрела на них. Плечом
к  плечу  стояли,   угнетенные  величественной  пустотой  храма.   Девушка
встрепенулась,  коснулась рукой подбородка и  колен...  С  неистовой верой
молила она лучезарную Афину-заступницу благословить их  любовь,  простить,
спасти их своей силой.
     Мильтиад смотрел,  и слушал,  и начинал верить, что счастье возможно.
Вокруг вздымались,  мигали пламенем светильников стены,  и  взирала на них
загадочная богиня.  Потом  они  молились вдвоем -  в  отчаянии,  не  слыша
собственных слов,  не  замечая ничего  вокруг,  и  только свежее дуновение
ветра  вернуло  их  к  действительности.  Они  очутились  среди  просторов
степного ковыля.  Ни единого живого существа,  только они да степь, и мрак
ночи,  и  таинственные сезвездия,  глядящие сверху  на  неисповедимые пути
человеческой жизни и человеческой любви...
     Мильтиад сел,  не мог сообразить,  где он,  что с ним... Немилосердно
палило солнце, сверху доносились голоса Продика и Гистиея.
     Гистией   подумал,   что   поступил  неосмотрительно,   состязаясь  с
Мильтиадом в  плавании.  Ведь  именно ему,  Гистиею,  Дарий поручил охрану
моста и присмотр за греками.  Мильтиад из Херсонеса, этот сын красильщика,
мальчишка по сравнению с ним,  хоть и побывал архонтом в Афинах.  А все от
жары. Лишила Гистиея рассудка на глазах всего войска.
     Пока Гистией размышлял, на противоположном берегу возникла непонятная
суматоха.
     Маленькие фигурки сбегали по лестницам с  триер,  поблескивали щиты и
кончики кольев.
     Гистией, Продик и Мильтиад побежали к триерам. Ударили весла по воде.
Начальники