ким аукционерам известен был один такой клептоман. Если какой-то книги
не хватало, значит, украл ее именно он. Аукционер  взвинчивал  на книгу цену
неимоверную,  чтобы  потом  уступить  ее  несчастному любителю  за бесценок.
Извращение?  Да.  Как и  во  всякой  любви, есть  оно  и  в любви к  книгам.
Значительно опаснее  другая  разновидность  похитителей книг, те, что крадут
книги  ради  их стоимости.  Литература  по библиофилии ведет  свою уголовную
хронику, не менее изобильную  деталями, чем  хроника любого другого  раздела
уголовного  права.  Истории эти  однотипны:  добропорядочные  люди  начинают
злоупотреблять доверием, вступают на путь воровства, кто -- большего, кто --
меньшего. Особенно интересен  случай  Либри. Гильельмо Бруто Ичилио Тимолеон
Либри  Карруччи делла Сомайа, граф,  родился  во Флоренции в 1803 году. Отец
его, видно, был нечист на руку и эмигрировал. Гильельмо оказался во Франции,
где  проявил  исключительные  математические  способности. Сделал  блестящую
научную  карьеру:  стал  профессором College  de  France,  затем  --  членом
Академии,  главным  редактором  "Journal  de  Savants", кавалером  Почетного
легиона и т. д. Он  получил  французское гражданство, его назначили  главным
попечителем  всех   французских  государственных   библиотек.  Такое  обилие
почестей   и  наград   надо  было   оправдать.   С   неутомимым  прилежанием
инспектировал  он библиотеки, работая в некоторых день и ночь.  Работал  он,
точнее,  днем,  а ночью воровал. То,  что  Либри  смог безнаказанно  украсть
тысячи  книг и рукописей,  одна  ценнее  другой,  объяснимо  лишь  известным
французским легкомыслием. В любой из  немецких библиотек кража  обнаружилась
бы в течение суток; а во Франции главный государственный попечитель воровал,
да  еще как воровал, в течение  многих лет. Из библиотеки Карпантра  исчезло
рукописное издание Данте. Исчезло, и все. Может быть, даже  и не заметили. А
если  кто-то  и заметил,  почел  за  мудрое  промолчать.  Обвинишь  ученого,
блистающего  в  лучах  славы  и  общественного  признания,--  не   оберешься
неприятностей. Начали  исчезать библиографические редкости  и  из  парижских
библиотек.  Поползли  слухи,  подозрения,  однако открыто  выступить  против
именитого  академика  не  смел  никто.   Наконец  на  стол  государственного
прокурора легло анонимное письмо, и  судебные власти  вынуждены  были начать
расследование. Либри не  стал дожидаться результатов  и удрал на пароходе  в
Англию.  Удрал  вместе  с  женой и  восемнадцатью  огромными  ящиками  книг.
Последовало второе действие этой  гротескной уголовной  драмы.  У двуличного
Либри  остался во  Франции  легион поклонников.  Как  удалось  ему настолько
заворожить людей, непонятно. Они и тогда остались на стороне вора, когда уже
все раскрылось.  Клялись в  его невиновности,  обращались к  правительству с
петицией  о  прекращении  процесса.  Наивное прошение  было  подписано двумя
сенаторами,  семью  академиками,  двумя  университетскими   профессорами   и
директорами  двух  библиотек. В  Лондоне Либри  тем временем устроил аукцион
краденых книг!  В  каталоге значилось  несколько тысяч изданий.  А  в Париже
составляли  каталог украденных  книг и  рукописей...  И  все же настигла его
Немезида  Франции,   второй   родины,  которой   он  отплатил  столь  черной
неблагодарностью.   In   contumaciam  (Юридический   термин   --   заочно
(лат.)) Либри был приговорен к десяти годам лишения свободы. Французской
полиции поймать  себя он не дал, но дурная  слава преследовала его по пятам.
Счастливая  звезда  Либри закатилась.  Состояние  свое  он растранжирил и  в
полной нищете скончался во  Флоренции 28  сентября 1869 года, оставив о себе
дурную  память и, как это нередко бывает у  французов,-- игру слов. Господа,
подписавшие пресловутое прошение,  говорилось в  анекдоте,-- ничуть не умнее
колибри... (Ко-либри: вместе с Либри, заодно с Либри)


     ДИРЕКТОР, ВОРОВАВШИЙ ТРИДЦАТЬ ЛЕТ КРЯДУ


     В  той же библиотеке  Труа, которую около 1840 года обчистил Либри, два
года  спустя  продолжил  черное  дело  сам  директор  библиотеки. Почтенного
господина  звали  Огюст  Арман.  Тридцать лет  держалась  за  ним  репутация
честного человека, и все эти  тридцать лет стаскивал он домой книги.  Хороши
же были порядки в библиотеке Труа, коли служащие не  заметили краж ни Либри,
ни  директора. Первым  человеком,  у которого через  тридцать  лет  родились
подозрения,  был  сторож  библиотеки; он  просто  случайно заметил,  что его
начальник  таскает  под  полой  плаща  какие-то  книги.   Заявление  сторожа
послужило  основанием  для расследования. Арман  бил  себя в  грудь, говорил
что-то о  личной  мести и  политических  преследованиях. Парижские  судебные
эксперты, высланные на  место действия, никаких следов не  обнаружили. Арман
работал чисто. Он  завел такой порядок составления каталога: служащие делали
сначала карточный каталог; на его основании директор заносил книги в главный
каталог;  заносил,  какие хотел;  книга,  которую он  собирался  украсть,  в
главный каталог, таким образом,  не  попадала. И  эксперты  установили,  что
состав библиотеки  полностью соответствует  каталогу.  -- Проверим-ка теперь
картотеку,--  сказали  эксперты.  Услужливый  директор   провел  комиссию  в
картотеку, которая располагалась в помещении бывшего амбара.  Удивляться тут
нечему:  вечная  беда  всех  библиотек  --  нехватка  места,   так  что  для
второстепенного  материала  годится и  амбар.  Слуги повыдвигали  ящики, вот
тут-то господ из  Парижа и  ждал сюрприз:  влекомые воспоминаниями о золотых
временах, в амбар вернулись мыши и, не найдя зерна, взялись за карточки. Дно
ящиков  выстилали   бумажные  объедки.   Нижняя  губа  директора  насмешливо
оттопырилась... Оба эксперта переглянулись: разве здесь разберешься?! И лишь
порядка ради попросили показать им последний ящик,  дно  его отвалилось, и с
глухим рокотом  хлынула из него  лавина карточек. То был полностью уцелевший
каталог  книг по истории и теологии. Вслед  за карточками, испуганно пища  и
хлопая крыльями, вырвалась из ящика сова, которая, как оказалось, свила себе
там  гнездо,  и мыши сочли за  благо  держаться  от  своего  заклятого врага
подальше.  И  пошел  распутываться  тридцатилетний  клубок  злоупотреблений.
Хищения   директор  оплатил  четырьмя   годами   тюрьмы.  Так  отомстила  за
мародерство птица Афины Паллады.

     БИБЛИОТЕКИ В ОГНЕ

     Древнейший и злейший  враг книг -- огонь. Украденная книга находит себе
новое место, духовное  содержание ее  не  пропадает.  Огонь растворяет  ее в
небытии. Никто еще не взялся за траурный труд -- составить подробную историю
и статистику сожженных книг и библиотек. В черной бездне веков видим мы лишь
зарницы  горящих  библиотек.  Причиной  пожаров  бывало  порой   легкомыслие
служащих  или читателей  библиотек,  порою же -- пожары в  соседних зданиях,
откуда огонь перекидывался на хранилища знаний. Но чаще всего  библиотеки не
сгорали,  а  сжигались. Обычно  приводят  в  пример  историю Александрийской
библиотеки.  И,  наверное, не потому, что  она  была  сожжена.  Такая судьба
постигла  ведь  и библиотеки Триполи,  Константинополя и многие сотни других
знаменитых  собраний. Случай сделался популярным скорее благодаря  анекдоту.
Когда  арабы   захватили  Александрию,  гласит   анекдот,  военачальник  Амр
обратился к халифу Омару с вопросом, что делать с библиотекой, с книгами. --
Если книги  содержат  то,  что давно записано в коране, они никому не нужны.
Если содержат иное, они  опасны. А следовательно  -- их  необходимо сжечь,--
прозвучал  ответ.  И  по  приказу  халифа  книги и  пергаментные свитки были
распределены  по  четырем тысячам бань  Александрии, которые  топились этими
книгами в течение шести месяцев. Те, кто любит анекдоты, утверждают, что так
оно  и  было.  Наверное,  потому,  что  ответ  халифа эффектен и  в рассказе
производит впечатление. Но те, кто не любит прикрас, с возмущением отвергают
эту историю, считая ее праздной и злонамеренной выдумкой. Халиф Омар никогда
не  бывал  в Александрии, к тому времени в знаменитой библиотеке книг уже не
было, четыре тысячи бань  Александрия  никогда не имела, пергамент для топки
не  годится  и  т.  д.  Начало  этому спору было положено арабским историком
Абу-ль-фараджем, который несколькими словами коснулся  этого события в одной
из  своих  хроник.  Ранке  и Гумбольдт  считают эту  историю  недостоверной.
Согласно им, 400 000 свитков  всемирно известной Александрийской библиотеки,
основанной Птолемеями, сгорело в Брухейоне,  когда  город был  взят войсками
Юлия Цезаря.  30 000 свитков находилось в храме Сераписа,  и они уцелели, но
через три  с  лишним  столетия,  в 389  году,  были  сожжены александрийским
епископом  Феофилом. Арабы, вероятно,  нашли лишь жалкие  остатки,  но,  как
говорит Ранке,  они  их не тронули, как  не тронули  и  сокровищ языческих и
христианских   храмов.   Амр   терпеть  не  мог  грабежа   и  удовлетворился
традиционной данью. Достоверно  или  нет  мнение  халифа  Омара  о книгах, с
подобными  девизами  сжигали  книги  и до и после него. "Против книг  велись
также  войны, как и  против  народов.  Римляне  сжигали  сочинения евреев  и
христиан; евреи -- книги  язычников и христиан; христиане бросали  в  костер
труды  евреев,  язычников  и  еретиков. При взятии  Гранады кардинал Хименес
испепелил  пять  тысяч коранов. Несметное множество  не нравившихся  им книг
сожгли  английские  пуритане.  Один  английский  епископ  спалил  библиотеку
собственного  храма.   Рассказывают,  что  и  Кромвель  отдал  приказ  сжечь
библиотеку  Оксфордского  университета".  Цитату   продолжить  нетрудно.   В
Швейцарии  Цвингли бросал в  огонь  католические  книги, Лютер и  Меланх-тон
складывали  костры  из книг Цвингли.  Католики жгли  протестантские  библии,
Кальвин жег библии католические. Сочинения Спинозы сжигались и католической,
и  протестантской, и иудаистской церковью. Все  это  давно известно и  имеет
свои исторические причины.
     Враг, ворвавшийся  в  город, думает  недолго  (если  вообще  думает)  и
страсти свои охлаждает огнем. Теологи, напротив, думали  очень долго и, дабы
опровергнуть противоположное мнение, наиболее эффективным аргументом избрали
костер. Огненная гибель книг оборачивается  комедией, когда книги  предстают
перед судом, суд выносит приговор, и палач приводит приговор в исполнение.

     КНИГИ НА КОСТРАХ

     Одним из выдающихся историков времен императора Августа был Тит Лабиен,
обладавший дурной привычкой писать только правду. Именно из-за этой привычки
и начались у него неприятности  с верноподданническим сенатом.  Тита Лабиена
обвинили в республиканстве, а сочинения  его приговорили  к сожжению. Гордый
римлянин не  вынес такого унижения, заперся в склепе своих предков  и вскрыл
себе вены.
     При  императоре  Тиберии подобная  судьба постигла и  другого  римского
историка, Кремуция Корда. Он тоже не смог вынести позора и покончил с собой,
умерев голодной смертью.
     Оба  случая довольно поучительны, ибо  в  них  явственно  видны причины
сожжения  книг:  1)  уничтожение  опасных  духовных  ценностей; 2)  унижение
авторов в глазах публики. Уничтожение удается не всегда. Бывает, сохраняется
несколько  экземпляров,  и,  когда  времена  и  воззрения  меняются,  книга,
спасшаяся от  огненной  смерти, подобно  зернышку, попавшему  на плодородную
почву, начинает прорастать и плодоносить. А воззрения меняются постоянно.  В
книгах обоих  римлян Калигула уже никакой опасности  не видел  и хождение их
разрешил. Изнанка туч -- из серебра, гласит английская пословица. И в клубах
дыма,  поднимающегося над  горящими книгами, тоже есть толика серебра и даже
золота:  это  --  деньги, которые будущие  библиофилы  заплатят за  немногие
спасенные судьбой экземпляры сожженной книги.

     ПОПАВШАЯ В ВЕНГРИЮ САМАЯ РЕДКАЯ КНИГА МИРА

     Габриэль Пеньо, замечательный французский  библиограф, пишет, что самая
редкая книга мира  принадлежит перу Мигеля Сервета.  Кто же он, этот  Мигель
Сервет? Испанец, родился  в 1509 году  в Вильянуэва, что в  Арагоне. Получил
диплом врача и поселился в Париже. Как нередко бывало в те времена, владение
только одной отраслью  знания  его не  удовлетворяло,  и  он  посвятил  себя
сочинению  книг  по  философии  и  теологии, в  которых  напал  на  основные
христианские   догматы,  в  публичной  полемике  бросил   вызов   Парижскому
университету,  опоре  церковного  мракобесия в те  времена,  и вынужден  был
бежать.  В Женеве был осужден кальвинистами, схвачен и приговорен к казни на
костре  (На  том  месте, где  сгорел  Сервет,  в  1903  году  протестанты
поставили ему  памятник. Времена меняются. В том  же городе, там,  где  Рона
впадает в  Женевское  озеро, есть небольшой островок, носящий имя Руссо;  на
острове  --  памятник  французскому  мыслителю.  В  1763  году  по приговору
женевского магистрата здесь были сожжены палачами его "дерзкие и скандальные
сочинения,  цель  которых   --  уничтожение  веры   и   свержение   законных
правительств".  Много воды  утекло с тех пор из Роны в Женевское озеро).
Приговор гласил:
     "Мы,  Синдики,  уголовные  судьи  этого  города,  выносим   и  излагаем
письменно  наше  решение,  согласно   которому  тебя,   Мигель   Сервет,  мы
приговариваем в оковах быть доставлену на площадь Шампль, привязану к столбу
и заживо сожжену вместе с твоими книгами,  писанными и печатанными тобою, до
полного испепеления".  Этот  жуткий приговор был  приведен  в  исполнение 27
октября 1553  года. Огненная мука Сервета длилась два часа: ветер  все время
отдувал от него пламя.  "Дайте мне умереть! -- кричал Сервет с костра.-- Сто
дукатов  отобрали  у  меня  в тюрьме,  неужто не хватило  на  дрова?" Книга,
горевшая  вместе с Серветом,  вышла  в свет за несколько месяцев до казни во
Вьенне,  что  во  Франции.  Длинное  название ее  гласило --  "Christianismi
restitutio..." (Восстановление христианства...).  Жизнь ее была короткая,  и
она  не успела распространиться. Палачи  сожгли  весь  тираж, и долгое время
считалось, что  произведение  не сохранилось. Однако  спустя много-много лет
один экземпляр ее  был обнаружен в Англии. За книгу платили  большие деньги,
несмотря на очень плохое состояние ее. Она переходила из рук в руки, пока не
была,  наконец,  приобретена  парижской  Национальной библиотекой. Все  были
убеждены, что экземпляр  этот -- уникум. И вот  пошли  слухи,  что где-то  в
Трансильвании  сохранился  еще один экземпляр, в состоянии куда лучшем,  чем
парижский.  Слух  оправдался.  Редкость  редкостей  находилась  во  владении
трансильванского канцлера Шамуэля Телеки. Как она к нему попала, неизвестно.
По  пометам на книге видно, что до Телеки владельцами  ее были  два  венгра.
Одна помета относится к 1665  году и говорит о  том, что книга приобретена в
Лондоне неким Маркушем  Даниэлем  Сентивани. Следующим владельцем был  Михай
Алмаши.  О  нем  известно  больше,  чем  о  его  предшественнике. Родился  в
Хомороде-Алмаше,  учился  за  границей  и в 1692  году был избран  епископом
Коложвара.
     О книге услыхал  император  Иосиф II и  захотел ее приобрести.  Канцлер
Телеки лично отвез ее в Вену и преподнес в подарок дворцовой  библиотеке. За
щедрость  император наградил  Телеки  алмазным  перстнем стоимостью в 10 000
форинтов. Так рассказывает австриец Франц Грэффер (Kleine Wiener Memoiren
und  Wiener Dosenstiicke.  Miinchen,  1918. Во  втором томе Грэффер подробно
рассказывает  о книге  Сервета в  главе под названием "Драгоценная жемчужина
венской придворной библиотеки").

     ПАРАД ПО СЛУЧАЮ СОЖЖЕНИЯ КНИГ

     В  142 номере "Vossische  Zeitung" от  1749 года  опубликована  краткая
заметка о книжном аутодафе. Автором преступной книги был некий Рохецанг  фон
Изецерн,   занимавшийся  историей  Чехии  и  излагавший  свои   взгляды   на
наследственные  права  австрийского императорского дома. Мария-Терезия сочла
эти взгляды вредными и  повелела  предать  книгу в  руки палача. Книга  была
сожжена  в  9 часов  утра на Нойе  Маркт, после  чего палач  прошествовал до
Шоттен-Тор, где в торжественной обстановке пригвоздил к возведенной по этому
случаю виселице имя автора.
     В XVII и XVIII веках сожжение книг было,  вероятно,  явлением настолько
будничным,  что  описывать церемонию подобного газеты считали ненужным. Если
мы  хотим узнать,  как  это  происходило, нам следует  обратиться  к  другим
источникам. На одном из книжных аутодафе во Франкфурте присутствовал Гете, и
вот как он описывает эту церемонию:
     "Право же, трудно представить  себе  что-нибудь страшнее  расправы  над
неодушевленным предметом.  Кипы книг лопались в огне, их ворошили  каминными
щипцами и  продвигали  в пламя.  Потом  обгорелые  листы стали  взлетать  на
воздух,  и  толпа  жадно  ловила  их.  Мы тоже приложили все  усилия,  чтобы
раздобыть себе  экземпляр  этой книжки,  но  и  кроме нас многие  умудрились
доставить себе это  же запретное удовольствие.  Словом, если бы  автор искал
популярности, то  лучше он  и сам бы не мог придумать" (Гете И. В.  Собр.
соч.: В 10-ти т. М., 1976, т. 3, "Поэзия и правда", кн. 4, с. 126). Либо
процедура  была  слишком   поверхностной,   либо  фантазия  поэта  дополнила
разрозненные  листы  до  целых экземпляров.  В  городском архиве  Франкфурта
хранится  достоверный  протокол   подобного   акта  (Heuben   H.  H.  Der
polizeiwidrige  Goethe.  Berlin,  1932,  S.  3--  4.  156):  к  сожжению
приговаривали   сочинения   какого-то   мастерового,  страдавшего   излишним
религиозным   рвением.  Нещадно  длинными  предложениями  этот   официальный
документ  описывает зрелище на потребу толпе,  состоявшееся 18  ноября  1758
года:
     "После  того,  как  командующий здешним гарнизоном  отдал  рапорт главе
города  и   господам  из  магистрата   и  шесть   барабанщиков  под  началом
тамбурмажора  во  второй раз  огласили  площадь  дробью  тревоги,  выступили
четверо  гражданских  судей,  одетых по  случаю  публичной  казни в  красные
мантии, и главный  судья,  также одетый в красную мантию с  гербами, красным
своим жезлом дал  знак внести  четыре связки еретических книг в центр круга,
образованного  шестьюдесятью  солдатами,  что  и  было выполнено  палачом  с
помощью четырех  подручных, после чего  в  круг  вступили  двое  свидетелей,
подтверждающих достоверность данного протокола, а  глава города и господа из
магистрата с  их парадно одетым эскортом остались у входа в означенный круг.
После того, как  уже  упомянутые  шесть  барабанщиков,  находившиеся  внутри
круга,  по  приказу тамбурмажора пробили  в  третий  раз  тревогу,  господин
главный судья огласил публике верховный указ и отдал приказ палачу достойным
образом сжечь вышеупомянутые  подлые книги, что послужило знаком шестнадцати
мушкетерам под  командой младшего лейтенанта образовать в целях безопасности
внутри большого круга круг маленький, в центре  которого пучком соломы палач
поджег костер высотою в три фута, и потом, когда костер уже горел, с помощью
своих подручных он разрубил все четыре связки книг и, пачками вырывая из них
страницы, стал  швырять их в огонь,  где они съеживались и сгорали на глазах
множества  зрителей, как  местных, так и приезжих,  расположившихся в  окнах
домов, которые  окружают площадь".  Такие "торжества" собирали  еще  большие
толпы, когда выносился и приводился в исполнение смертный приговор не только
книгам, но и автору, находящемуся в  бегах. Повесить  можно  лишь того,  кто
пойман,--  истина  старая.  Какой-то слабоумный  законодатель  этот  принцип
расширил,  найдя  способ повесить  и того,  кто не пойман.  Распространились
пресловутые казни in effigie (В изображении, символически (лат.)). He
имея возможности затянуть  петлю на шее преступника, осужденного заочно, его
казнили  символически.  Писали  его имя  на  табличке, которую, как  и  было
сдела