анице приводить  все найденные
опечатки. Этой отдельной странице недолго  пришлось скучать  в  одиночестве,
одна  за  другой к  ней  присоединялись  все новые -- список опечаток достиг
девяти   страниц.   А   в   издании   произведений   великого   итальянского
гуманиста-философа  Джованни Пико делла Мирандола от 1507 года к вящей тоске
читателя errata простиралась  на  пятнадцать страниц!  Кардинала  Беллармино
настолько  обозлили  неряшливые  до  безобразия наборы, что  он распорядился
наново  переписать свои  произведения и тщательно  проверенную  и вычитанную
рукопись  поручил  заботам  одного  авторитетного  венецианского  печатника.
Авторитетный  книгопечатник  приступил к набору не за страх, а  за совесть и
издал книгу  со списком опечаток  на...  восьмидесяти восьми  страницах!  Но
дьяволу опечатки этого  было недостаточно, и в издании "Суммы теологии" Фомы
Аквинского (1578) он раздул список опечаток до ста восьми страниц. В истории
книгопечатания этот рекорд еще ни разу не был побит. Когда же возникло  само
выражение "дьявол опечатки"? В 1562 году был опубликован антипапский трактат
"Missae  as missalis anatomia"  (Мессы  и их  построение). В книге было  172
страницы,  из  них для разнообразия -- 15 страниц с опечатками.  Отчаявшиеся
издатели  оправдывались  в  предисловии  тем,  что  это   проделки  дьявола:
"Проклятый Сатана  вооружился всеми  своими  хитростями, чтобы  протащить  в
текст бессмыслицу и тем самым отбить у читателей охоту брать в руки  книгу".
Хотя и вряд  ли основательно утверждение издателей, что  дьявол  заключил  с
римским  папой перемирие и  вступил с  ним в сделку  по  случаю распри между
католиками  и   протестантами,  выражение   "дьявол  опечатки"  с  тех   пор
закрепилось. Опечатка -- ровесница книгопечатания.  Одна из первых  печатных
книг, "Псалтирь" Фуста, вышедшая в Майнце в 1457 году, уже лелеяла у себя на
груди опечатку.  На  последней  странице ее  вместо  "псалмов" красуется  --
"спалмов". С тех пор  в книгоиздательском деле опечаток  накопилось столько,
сколько звезд на небе. Венгерские опечатки я не  коллекционировал. Просто не
счел достоверными сведения о них. Много историй с  опечатками  публиковали в
прежние времена  сатирические журналы под рубрикой "Книжные опУчатки".  Один
из  добровольных  корреспондентов  утверждал,  что  видел книгу,  на  титуле
которой  вместо  "перевел  Иштван Сабо"  стояло "ревел  Иштван Сабо". Другой
прислал  текст театральной  афиши:  "На  этой неделе  певица Леонора  дважды
выступит как тетеря с оркестром и  хором". То были роковые для актрисы обмен
и  выпадение букв,  желаемое  "выступит  в  театре с оркестром  и  хором" не
получилось. Еще пример: "Свисающие с потолка бюсты излучали яркий свет". И я
окончательно  потерял  доверие,  когда  в  одном сатирическом журнале прочел
хвастливое заявление о том, что где-то в провинции его стараниями обнаружена
газета  --  королева опечаток.  В  выходных  данных газеты должно было  быть
написано:  "Ответственный   редактор   Йожеф   Катона".  Опечатки   исказили
предложение до -- "Ответ вестимо дурак вор кошек Като".
     Одной из наиболее знаменитых классических опечаток считается опечатка в
изданном  в 1648  году  трактате  профессора Флавиньи,  выступившего  против
одного  теологического сочинения. В запале  полемики профессор  прибегнул  к
известному  речению из  евангелия от Матфея: "И что ты  смотришь на  сучок в
глазе брата твоего, а бревна в твоем  глазе не  чувствуешь?" (Матфей, 7; 3).
Цитата приводилась, естественно,  на латыни:  Quid autem vides  festucam  in
oculo fratris tui et trabem  in oculo tuo non vides? Дьявол опечатки похитил
начальное "о" в обоих oculo. Роль глаза  оказалась  в результате  отведенной
той  части  тела,  которая  предназначена  отнюдь не  для  зрения  и  не для
обозрения; последнее, правда, возможно с целью нанесения непристойной  обиды
(Culus -- груб. лат.: зад.). Разразился страшный скандал, несчастному
профессору пришлось публично, перед  всем факультетом поклясться,  что такой
перефразировки у него и в мыслях не было. И тридцать лет спустя, на смертном
одре  своем  он проклинал печатника, который столь непоправимо  его  подвел.
Утверждают,  что  дьявол опечатки  оставил след  своего копытца  и на  имени
Наполеона III. Во  фразе "Да здравствует  Наполеон!!!",  которой завершалось
воззвание по  поводу прихода императора к  власти, три восклицательных знака
наборщик  принял за римскую цифру  три, и в  отпечатанном тексте получилось:
Vive Napoleon III. Листовка была перепечатана всеми газетами. Так что тройку
пришлось оставить,  хотя императорский трон наследовал всего лишь  второй по
счету Наполеон. Это,  впрочем, оправдывалось аналогичным случаем с Людовиком
XVIII, перепрыгнувшим  через  несуществовавшего  Людовика XVII.  В  марафоне
опечаток  именно французы  оказались  лидерами.  В  переводе,  к  сожалению,
первозданный аромат  опечаток  теряется, и, чтобы дать все  же почувствовать
его иностранным читателям, приходится прибегать к  заменам  и аналогиям.  Но
бывают  случаи,  когда  необходимости в этом  нет.  Образованный иностранец,
современник  строительства  Суэцкого   канала,  знавший  по  газетам  автора
проекта,  французского  дипломата  Фернана  Мария  де  Лесепса,  в  переводе
сообщения "С  астмой г-на Лесепса все в  порядке" мог заподозрить опечатку и
даже  догадаться, что искажено  слово isthme (фр-  перешеек), которое
французский наборщик, не слыхавший о строительстве на  знаменитом перешейке,
принял за опечатку  и  исправил  "по смыслу"  на  известное ему по профессии
asthme. Другой  случай: заменив  одну  букву, французские  газеты  накормили
больного политического деятеля сеном -- "Г-ну N стало лучше, к нему вернулся
аппетит, и мы надеемся, что сено (Foin вместо soin (уход)) вернет здоровье и
силу  гордости нашего государства".  Но дьявол опечатки способен на подлости
куда большие.  В  объявлении  о сдаче  в  аренду  сельскохозяйственной фермы
(фр. ferme) сатана подменил  букву  r  на букву  m, превратив ферму в
женщину (femme), и  получилось: Belle  femme a vendre oua louer; tres
productive si on  la cultive bien (Продается или сдается в аренду прекрасная
женщина;  при  правильной   обработке   весьма   производительна).  Опечатка
настолько злокозненная, что авторитетная французская энциклопедия "Larousse"
увековечила ее в статье "Опечатка".
     Французы  над  опечатками  смеялись,  в  то время как в Англии подобные
случаи воспринимались  с  серьезностью  на грани  скандала. Как-то  накануне
королевского выезда "Тайме"  опубликовала объявление о сдаче в частных домах
окон для зрителей.  Опечатка испортила не только объявление, но  и репутацию
одного  дома,  который, получилось,  "сдавал  напрокат двух вдов" (window --
окно, widow  --  вдова). Знаменитый французский географ  Мальт-Брен  (1775--
1826)  в  описании одной горы указал ее  высоту --  36 000 футов над уровнем
моря.  У наборщика,  очевидно, зарябило  в  глазах  от  нулей,  и  в  первой
корректуре  высота  горы  подскочила  до  360  000  футов.  Автор, вычитывая
корректуру, ноль зачеркнул, но  наборщик неверно  истолковал  исправление, и
гора-гигант взметнулась в высоту  до  3 600  000  футов. Разъяренный  ученый
чиркнул  на  полях второй корректуры: "36  миллионов ослов! Я писал  36  000
футов!" Следующую  корректуру  автор  не  получил,  и  книга  вышла в свет с
удивительными  сведениями.  То ли из мести, то  ли по  простоте  душевной --
сказать трудно -- заредактированный текст стараниями наборщика попал в книгу
в  следующем виде: "Самое  высокое плоскогорье, на котором проживают 36  000
ослов, простирается над  уровнем моря на высоте 36  миллионов футов" (Cim
Albert. Nouvelles recreations litteraires. Paris, 1921).
     В  романе Тургенева  "Дым" один из героев  восклицает в возмущении: "Те
Harpagon, limace!"  Словечко limace (нечто вроде русского "слизняк".-- А.
Н.)   во   французском  жаргоне  --  довольно   грубое  оскорбление,  и,
перечитывая  рукопись, Тургенев, видимо,  заколебался, стоит  ли употреблять
это  слово, и чтобы не забыть,  против  него на полях  поставил: N. В.,-- но
забыл обвести пометку кружочком. В результате взрыв возмущения попал в книгу
в следующем виде:
     "Те Harpagon! te notabene!"
     Есть  книга,  опечатки  в  которой  особенно  оскорбительны  для  глаза
постоянных  читателей  ее,  верующих  христиан. Это  Библия. И  несмотря  на
отточенность  стихов ее,  многовековую  известность,  тщательность набора  и
многократные проверки, от  происков  дьявола опечатки страдает и она. Больше
всего безобразий  натворил дьявол опечатки в англиканских изданиях Библии. В
английских книжных коллекциях  известно  шестнадцать запятнанных им изданий.
Будто какой-то чертенок  вселился  в  наборную  кассу,  чтобы  там неуловимо
хулиганить, настолько загадочны опечатки в окончательном тексте этих изданий
священного писания:
     "Библия убийц" ("The  Murderers  Bible").  В тексте  вместо  "ропщущих"
напечатано "убийцы" (вместо
     murmurers -- murderers). Издание 1801 года.
     "Библия  разврата"  ("Adulterous  Bible"). В  седьмой  заповеди  выпала
частичка "не",  осталось: "Прелюбодействуй!" (Thou shalt  commit  adultery).
Издание 1632 года. Печатник заплатил 2000 фунтов стерлингов штрафа.
     "Библия  печатников" ("The  Printers' Bible").  В 119 псалме  (правосл.
118.-- А. Н.) жалуется царь Давид: "Князья гонят меня безвинно" (стих
161). В издании 1702 года Давид жалуется уже не  на князей: "Печатники гонят
меня безвинно" (вместо princes -- printers).
     "Уксусная  библия" ("The Vinegar Bible", 1717). В притче о винограднике
("Проходил  я  мимо  поля  человека ленивого и  мимо  виноградника  человека
скудоумного...".  Притчи,  24; 31--  34)  виноградник  стал  уксусом (вместо
vineyard -- vinegar).
     На книжных  аукционах Англии эти библии ценятся больше,  чем все прочие
книги.  Ведь  первая  заповедь английского библиомана:  "Мое издание  тем  и
хорошо,  что  в  нем  имеется знаменитая опечатка.  Издания без опечаток  --
макулатура!"

     ДА ВОЗДАСТСЯ ПЕРЕПИСЧИКУ ДЕВИЦЕЙ-КРАСАВИЦЕЙ

     Во  времена,  предшествовавшие книгопечатанию, место опечатки  занимала
описка. Переписчика  описки  не волновали,  и исправлять  их он предоставлял
читателю. На последних страницах рукописных кодексов  мы нередко встречаемся
с невинным стишком:
     Si erravit scriptor,
     Debes corrigere lector.
     (Где наврал писец,
     Там исправит чтец.)

     К концу книги  на совести  переписчика накапливались и другие грехи.  И
как бы заговаривая их, переписчики  одобрительно похлопывали себя по плечу в
модных тогда леонинских стихах:
     Qui scripsis scripta,
     Manus eius sit benedicta.
     (Да благословится
     Рука переписца.)
     Hie liber est scriptus,
     Qui scripsit, sit benedictus.
     (Копиисту -- в завершение,
     Боже, дай благословенье.)
     Qui scripsit hunc librum,
     Collocetur in paradisum.
     (Переписчику в награду
     Будут райские прохлады.)

     На  загробном  воздаянии  переписчики,  впрочем,  настаивали  далеко не
всегда. Большинство  их склонны  были принять  вознаграждение  в этой жизни.
Известные стихи обнаруживают недюжинную практичность авторов:
     Finito libro detur bona vacca magistro.
     (Пусть писцу за книгу эту воздадут коровой.)

     А у  одного  веселого переписчика  практицизм соединился с  идеализмом.
Прошение его звучало так:
     Detur pro penna scriptori pulchra puella.
     (Пусть писцу воздается девицей-красавицей.)

     Так  же  когда-то  была и прошла  мода  на  приветственные стихотворные
послания,  в  которых  друзья  автора на  все лады расхваливали  только  что
опубликованное   произведение.   Когда  появилась   драма  Корнеля   "Вдова"
("Veuve"),  ни  много ни мало тридцать хвалебных  од ополчились на читателя,
чтобы исторгнуть  из  него  слезы умиления.  Пышные  одеяния этого барочного
обычая сменились позднее серым  сюртуком дельца. В одном переплете  с книгой
печаталась  якобы  критическая  статья,  единственной   целью  которой  было
безудержное восхваление необыкновенных достоинств произведения. Мне известен
только один случай, когда издателя смутила хватившая через край похвала и он
выбросил  из  рукописи  рекламный  панегирик.  Впоследствии  этот  панегирик
нашелся  и был  опубликован  в 1865 году  в  журнале "Amateur d'autographes"
(Любитель автографов) в номере от 15 мая. Текст в форме критики рекламировал
роман Бальзака "Шагреневая кожа". Привожу с сокращениями этот знаменательный
документ:
     "Господин Бальзак, место которому рядом с рассказчиками "Тысячи и одной
ночи", доказал, что  драматическое действие,  лишившееся жизнеспособности на
сцене,   вновь   обрело  ее  в  романе.  Он  показал,  как  встряхнуть  наше
пресыщенное,  бездушное и  бессердечное общество  гальваническими импульсами
яркой,  живой, полнокровной поэзии и радужно  искрящимся вином  наслаждения,
восхитительный  дурман  которого  и  источает  это  произведение   господина
Бальзака. Оно срывает лицемерные покровы с  преступлений, с лжедобродетелей,
с усохшей и  бессодержательной  науки, с бездушного  скепсиса, смехотворного
эгоизма,  ребячливого  тщеславия,  продажной  любви  и  многого  другого,  и
потрясенный  читатель с  болью  в сердце узнает XIX век -- век, в котором он
живет.  Чтение  "Шагреневой  кожи"  можно  сравнивать  с  чтением  "Кандида"
Вольтера, комментированного Беранже; эта книга будто  вместила  в себя  весь
XIX век, его блеск и нищету, веру и безверие, его грудь  без сердца и голову
без мозга;  она  --  сам  XIX  век,  щегольский,  надушенный,  мятежный,  но
неотесанный,  непросвещенный,  которому если  и  суждено  стряхнуть  с  себя
летаргию  в ближайшие пятьдесят  лет,  то  лишь благодаря роману,  подобному
"Шагреневой  коже" Бальзака. Поистине свыше дается мастерство повествования!
Если  ты  великий  ученый  или  серьезный писатель,  но  не  владеешь  даром
рассказчика, никогда ты не станешь столь популярен, как "Тысяча и одна ночь"
или  господин  Бальзак.  Читал я, что бог,  сотворив Адама, воскликнул: "Вот
человек!" Так же можно представить, что бог, сотворив Бальзака,  воскликнул:
"Вот рассказчик!" Сколько  размаха! сколько духовности! Неутомимости сколько
в раскрытьи мельчайших  деталей для  каждой ждущей пера  картины романа! Как
удается Бальзаку разобрать по косточкам мир! Какой чудесный хронист! Сколько
же в нем хладнокровья и страсти в неразрывном единстве!"
     Человеком,  в  столь   ослепительных  красках   изобразившим  Бальзака,
оказался не  кто  иной, как сам Бальзак. Уж кого-кого, а себя-то он, в конце
концов, знал лучше, чем кто бы то ни было.

     ЗОЛОТО И ДРАГОЦЕННЫЕ КАМНИ НА КНИГАХ

     Назначение переплета  в добрые  старые  времена  было  тем  же,  что  и
роскошного  женского  платья,--  обольщение.  Для переплета  выбирали  самый
дорогой материал, который, в  свою очередь, украшали  самыми  блистательными
узорами.   Золото  придавало  узору  лучистость,  а   драгоценные  камни  --
переливчатость.  И  как  бывает  с  роскошными  женскими платьями,  пышность
переплетов вырождалась  порою в безвкусицу. Иногда  их настолько перегружали
драгоценными  камнями  и золотыми  украшениями,  что  книга  превращалась  в
настоящий  реликварий. Примером тому  может служить  "Pandectae", рукописная
книга VI века, находящаяся ныне во  флорентийской библиотеке Лауренциана. До
пизанско-амальфийской войны (1135-- 1137) "Pandectae"  пребывала в  Амальфи.
Взяв  штурмом Амальфи и разграбив его, пизанцы  завладели  и книгой.  В 1406
году  у пизанцев выкрали  книгу  флорентийцы,  у  которых  она с  тех пор  и
сохраняется в необыкновенном  почете. Мастера-краснодеревщики изготовили для
нее великолепную дароносицу, дверцы  которой  замечательной росписью  покрыл
Лоренцо  ди  Биччи.   Ключ  от  дароносицы  хранился  у  высокопоставленного
придворного  чина,  и  на  книгу  можно  было взглянуть  только  по  особому
разрешению  с  соблюдением  строго предписанных  церемоний.  Переплет  давал
основательную  возможность  порезвиться.  А  те,  кому  оформительские  идеи
переплетчиков  не позволял оплатить кошелек, довольствовались более дешевыми
способами  выразить  в  переплете  свою  индивидуальность.  Один  английский
библиофил-коллекционер переплел книги об охоте  в оленью шкуру. У другого же
любимым чтением была книга Фокса (1517-- 1587) "История Якова II". А так как
fox  значит  по-английски  "лисица",  остроумный библиофил  использовал  для
переплета, естественно же, лисью шкуру.
     Предыдущая глава | Содержание | Следующая глава

     ВСЕПОГЛОЩАЮЩАЯ СТРАСТЬ




 * ВСЕПОГЛОЩАЮЩАЯ СТРАСТЬ



     ГИМНЫ КНИГЕ

     Писатели  XVII века  часто цитируют латиноязычный  текст  под названием
"Книжная литания",  принадлежащий  перу неизвестного  автора, который  можно
назвать гимном  книге: "О книга, свет,  зажженный  в сердце! О зеркало нашей
плоти! Учит она добродетели и изгоняет грехи; она -- венец мудрецов, товарищ
в пути и  друг  очага, утеха  больных,  советник и  спутник правящих  миром;
кладезь  душистый изысканной речи, сад, отягченный плодами,  цветочный  узор
полей  и  лугов; послушно приходит, когда позовут, всегда под рукой,  всегда
угождает  она,  и коль  спросишь, немедля  ответит; вскрывает  она  потайные
печати и тьму разгоняет, в неудаче -- помощник, в удаче гордыню смиряет она"
(Liber est lumen  cordis, speculum  corporis, virtutum magister, vitiorum
depulsor, corona prudentium, comes itineris, domesticus amicus etc.).
     С  тех пор сотни блестящих умов  выражали в  словах  свою благодарность
великой Учительнице,  великой Усладительнице  и великой Утешительнице. Я мог
бы выложить перед читателем продукцию многих столетий на эту тему. Я мог  бы
составить из нее отдельную  огромную книгу -- Антологию гимнов, сложенных во
славу  Книге.  Я  выбрал  самый  прекрасный  из  этих   гимнов  --   молитву
Прево-Парадоля, обращенную к Книге:
     "О  книга, будь благословенна, великая отрада и утеха!  С  тех пор, как
род  людской  сказать  умеет, что чувствует и мыслит, благим деянием ты  мир
заполонила --  покоем,  что вливаешь в наши души. Хрустально-чистому ключу в
прохладной  сени  в  двух  шагах  от  пыльного  пути  подобна  ты:  скиталец
равнодушный  стопы свои направит  мимо и,  богу ведомо,  чуть  дальше,  быть
может, упадет от  истощенья, но  кто  знаком  с  Тобою, спешит к Тебе,  чтоб
окропить  горящее  чело и сердцу своему  вернуть былую младость. Ты красотою
вечности прекрасна, всегда чиста, верна в любви  и к блудным сынам твоим  ты
благосклонна. Пусть мертвые восстанут из могил, пусть скажут, обманула ль ты
кого-нибудь хоть раз!"

     ЕЩЕ РАЗ О ДУШЕСПАСИТЕЛЬНОЙ АПТЕЧКЕ

     Аанглийский  писатель  Булвер-Литтон (1803-- 1873)  воздал  хвалу книге
шуткой. Один из  героев его  романа "Кэкстоны"  (1849,  рус.  перев. 1850.--
А. Н.) говорит о том, что библиотеки следовало бы каталогизировать не
по областям знания, а по людским болезням и  слабостям. Потому что книга  --
это лекарство, а библиотека  --  аптека. Книга излечивает все заболевания, и
даже  телесные.  Какое-нибудь  легкое  чтение,  например,--  самое  надежное
средство против  насморка; больной может принимать  его, прихлебывая горячий
чай  с  лимоном или  ячменный  отвар.  В случае  душевных потрясений следует
читать биографии.  Может  быть,  со  знаменитостью случилось то же самое,  и
биография учит, как удержать в бурю рулевое  колесо жизни. При невосполнимых
утратах, в  отчаянии  и при сильнейших душевных  болях легкое чтение  строго
противопоказано, оно было бы такой  же  терапевтической ошибкой, как лечение
чумы  розовой водичкой. Измаянная  болезнью душа на  щекотку не реагирует. В
таких случаях излечению способствуют серьезные штудии: следует погрузиться в
глубины науки и  добиться вытеснения болезни страданиями духа, посланного на