орой раздел достоин лишь  осуждения,  ибо  не  может  быть
оправдан победной необходимостью.
     Итак,   Людовик  совершил  общим  счетом  пять  ошибок:  изгнал  мелких
правителей, помог усилению сильного государя внутри Италии,  призвал  в  нее
чужеземца, равного себе могуществом, не переселился в Италию, не учредил там
колоний.
     Эти  пять  ошибок  могли оказаться не столь уж пагубными при его жизни,
если бы он не совершил шестой: не посягнул на венецианские владения. Венеции
следовало дать остраску до того, как он  помог  усилению  Церкви  и  призвал
испанцев,  но,  совершив  обе  эти  ошибки,  нельзя  было допускать разгрома
Венеции. Оставаясь могущественной,  она  удерживала  бы  других  от  захвата
Ломбардии как потому, что сама имела на нее виды, так и потому, что никто не
захотел  бы  вступать  в  войну  с  Францией  за то, что Ломбардия досталась
Венеции, а воевать с Францией и Венецией одновременно ни у кого  не  хватило
бы  духу.  Если  же  мне возразят, что Людовик уступил Романью Александру, а
Неаполь --  испанскому  королю,  дабы  избежать  войны,  я  отвечу  прежними
доводами,  а  именно:  что  нельзя попустительствовать беспорядку ради того,
чтобы избежать  войны,  ибо  войны  не  избежать,  а  преимущество  в  войне
утратишь.  Если же мне заметят, что король был связан обещание папе: в обмен
на  расторжение  королевского  брака  и  кардинальскую  шапку   архиепископу
Руанскому  помочь  захватить  Романью,-- то я отвечу на это в той главе, где
речь пойдет об обещаниях  государей  и  о  том,  каким  образом  следует  их
исполнять.
     Итак,  король  Людовик потерял Ломбардию только потому, что отступил от
тех правил, которые соблюдались государями, желавшими  удержать  завоеванную
страну.  И  в  этом  нет  ничего  чудесного,  напротив,  все весьма обычно и
закономерно. Я  говорил  об  этом  в  Нанте  с  кардиналом  Руанским,  когда
Валентино  -- так в просторечии звали Чезаре Борджа, сына папы Александра --
покорял Романью: кардинал заметил мне, что итальянцы мало смыслят в  военном
деле,  я  отвечал  ему,  что  французы мало смыслят в политике, иначе они не
достигли бы такого усиления Церкви. Как  показал  опыт,  Церковь  и  Испания
благодаря  Франции  расширили свои владения в Италии, а Франция благодаря им
потеряла там все. Отсюда можно извлечь вывод, многократно  подтверждавшийся:
горе  тому,  кто  умножает  чужое могущество, ибо оно добывается умением или
силой, а оба эти достоинства не вызывают доверия  у  того,  кому  могущество
достается.

ГЛАВА IV

      ПОЧЕМУ ЦАРСТВО ДАРИЯ, ЗАВОЕВАННОЕ АЛЕКСАНДРОМ,
      НЕ ВОСТАЛО ПРОТИВ ПРИЕМНИКОВ АЛЕКСАНДРА
      ПОСЛЕ ЕГО СМЕРТИ

     Рассмотрев,   какого  труда  стоит  учреждать  власть  над  завоеванным
государством, можно лишь подивиться, почему вся держава Александра  Великого
--  после  того, как он в несколько лет покорил Азию и вскоре умер,-- против
ожидания не только распалась, но мирно перешла к его преемникам,  которые  в
управлении  ею  не  знали  других  забот,  кроме  тех,  что навлекли на себя
собственным  честолюбием.  В  объяснении  этого  надо   сказать,   что   все
единовластно  управляемые  государства,  сколько  их  было  на памяти людей,
разделяются на те, где государь правит в окружении слуг, которые милостью  и
соизволением  его  поставлены  на  высшие должности и помогают ему управлять
государством, и те, где государь правит в окружении баронов, властвующих  не
милостью  государя,  но  в  силу  древности рода. Бароны эти имеют наследные
государства и подданных, каковые признают над собой их власть и питают к ним
естественную привязанность. Там, где государь правит  посредством  слуг,  он
обладает большей властью, так как по всей стране подданные знают лишь одного
властелина;  если  же  повинуются  его  слугам,  то  лишь  как  чиновникам и
должностным лицам, не питая к ним никакой особой привязанности.
     Примеры разного образа правления являют в наше время турецкий султан  и
французский  король.  Турецкая  монархия  повинуется  одному властелину; все
прочие в государстве -- его слуги; страна поделена на  округи  --  санджаки,
куда  султан  назначает  наместников, которых меняет и переставляет, как ему
вздумается. Король Франции напротив, окружен многочисленной родовой  знатью,
привязанной   и   любимой   своими  подданными  и,  сверх  того,  наделенной
привилегиями, на которые король не может безнаказанно посягнуть.
     Если мы сравним эти государства, то увидим, что монархию султана трудно
завоевать, но по завоевании легко удержать; и  напротив,  такое  государство
как  Франция,  в  известном  смысле  проще  завоевать, но зато удержать куда
сложнее. Державой султана нелегко овладеть потому, что завоеватель не  может
расчитывать  на  то,  что его призовет какой-либо местный властитель, или на
то, сто мятеж среди приближенных султана облегчит  ему  захват  власти.  Как
сказано  выше,  приближенные султана -- его рабы, и так как они всем обязаны
его милостям, то подкупить их труднее, но и от подкупленных от них  было  бы
мало  толку,  ибо  по  указанной причине они не могут увлечь за собой народ.
Следовательно, тот, кто нападет на султана, должен быть готов  к  тому,  что
встретит  единодушный  отпор, и расчитывать более на свои силы, чем на чужие
раздоры. Но если победа над султаном одержана и войско его наголову  разбито
в  открытом  бою,  завоевателю  некого  более опасаться, кроме разве кровной
родни султана. Если же и эта истреблена, то можно никого не бояться, так как
никто другой не может  увлечь  за  собой  подданных;  и  как  до  победы  не
следовало  надеяться  на  поддержку  народа, так после победы не следует его
опасаться.
     Иначе обстоит дело в  государствах,  подобных  Франции:  туда  нетрудно
проникнуть,  вступив  в  сговор с кем-нибудь из баронов, среди среди которых
всегда найдутся недовольные и охотники до перемен. По указанным причинам они
могут открыть завоевателю доступ в страну и облегчить  победу.  Но  удержать
такую  страну  трудно,  ибо  опасность угрожает как со стороны тех, кто тебе
помог, так и со стороны тех, кого ты покорил силой. И  тут  уж  недостаточно
искоренить  род  государя,  ибо  всегда останутся бароны, готовые возглавить
новую смуту; а так как ни удовлетворить их притязания, ни истребить их самих
ты не сможешь, то они при первой же возможности лишат тебя власти.
     Если мы теперь обратимся к государству Дария, то увидим, что оно сродни
державе султана, почему Александр и должен был сокрушить его  одним  ударом,
наголову  разбив войско Дария в открытом бою. Но после такой победы и гибели
Дария он, по указанной причине, мог не опасаться за прочность своей  власти.
И  преемники  его  могли бы править, не зная забот, если бы жили во взаимном
согласии: никогда в их государстве не возникало других смут, кроме тех,  что
сеяли они сами.
     Тогда  как  в  государствах,  устроенных наподобие Франции, государь не
может править столь беззаботно. В Испании, Франции, Греции, где  было  много
мелких властителей, то и дело вспыхивали востания против римлян. И пока живо
помнилось  прежнее  устройство, власть Рима оставалась непрочной; но по мере
того, как оно забывалось, римляне, благодаря своей мощи и  продолжительности
господства,  все  прочнее  утверждали  свою  власть  в этих странах. Так что
позднее, когда римляне воевали между собой, каждый из соперников вовлекал  в
борьбу  те  провинции,  где был более прочно укоренен. И местные жители, чьи
исконные  властители  были  истреблены,  не  признавали  над  собой   других
правителей,  кроме римлян. Если мы примем все это во внимание, то сообразим,
почему Александр с легкостью удержал азиатскую державу, тогда  как  Пирру  и
многим  другим  стоило  огромного  труда  удержать  завоеванные  ими страны.
Причина тут не в большей или меньшей  доблести  победителя,  а  в  различном
устройстве завоеванных государств.

ГЛАВА V

      КАК УПРАВЛЯТЬ ГОРОДАМИ ИЛИ ГОСУДАРСТВАМИ,
      КОТОРЫЕ, ДО ТОГО КАК БЫЛИ ЗАВОЕВАНЫ,
      ЖИЛИ ПО СВОИМ ЗАКОНАМ.

     Если,  как сказано, завоеванное государство с незапамятных времен живет
свободно и имеет свои законы, то есть три способа его  удержать.  Первый  --
разрушить; второй -- переселиться туда на жительство; третий -- предоставить
гражданам  право  жить  по своим законам, при этом обложив их данью и вверив
правление небольшому числу  лиц,  которые  ручались  бы  за  дружественность
государю.  Эти  доверенные  лица будут всячески поддерживать государя, зная,
что им поставлены у власти и сильны только его дружбой и мощью. Кроме  того,
если  не  хочешь  подвергать  разрушению  город, привыкший жить свободно, то
легче всего удержать его при  посредстве  его  же  граждан,  чем  каким-либо
другим способом.
     Обратимся  к  примеру Спарты и Рима. Спартанцы удерживали Афины и Фивы,
создав там олигархию, однако потеряли оба города.  Римляне,  чтобы  удержать
Капую,  Карфаген  и  Нуманцию,  разрушили  их и сохранили их в своей власти.
Грецию они пытались удержать почти тем же способом, что спартанцы,  то  есть
установили  там олигархию и не отняли свободу и право жить по своим законам,
однако же потерпели неудачу и, чтобы не потерять всю Грецию  вынуждены  были
разрушить в ней многие города.
     Ибо  в действительности нет способа надежно овладеть городом иначе, как
подвергнув его разрушению. Кто захватит город,  с  давних  пор  пользующийся
свободой,  и  пощадит  его, того город не пощадит. Там всегда отыщется повод
для мятежа во имя свободы и старых порядков, которых не заставят  забыть  ни
время,  ни  благодеяния новой власти. Что ни делай, как ни старайся, но если
не разъединить и не рассеять жителей  города,  они  никогда  не  забудут  ни
прежней  свободы, ни прежних порядков и при первом удобном случае попытаются
их возродить, как сделала Пиза через сто лет после  того,  как  подпала  под
владычество флорентийцев.
     Но  если  город  или страна привыкли стоять под властью государя, а род
его истребили, то жители города не так-то легко возьмутся за оружие, ибо,  с
одной  стороны, привыкнув повиноваться, с другой -- не имея старого госудря,
они не сумеют ни договориться об избрании нового, ни жить свободно. Так  что
у  завоевателя  будет  достаточно времени, чтобы расположить их к себе и тем
обеспечить себе безопастность. Тогда как в республиках больше жизни,  больше
ненависти,  больше  жажды мести; в них никогда не умирает и не может умереть
память о былой свободе. Поэтому самое верное средство удержать  их  в  своей
власти -- разрушить их или же в них поселиться.

ГЛАВА VI

      О НОВЫХ ГОСУДАРСТВАХ,
      ПРИОБРЕТАЕМЫХ СОБСТВЕННЫМ ОРУЖИЕМ ИЛИ
      ДОБЛЕСТЬЮ.

     Нет  ничего  удивительного  в  том,  что, говоря о завоевании власти, о
государе и государстве, я буду ссылаться на примеры величайших  мужей.  Люди
обычно  идут путями, проложенными другими, и действуют, подражая какому-либо
образцу, но так как невозможно  ни  неуклонно  следовать  этими  путями,  ни
сравняться  в  доблести  с  теми,  кого  мы избираем за образец, то человеку
разумному  надлежит  избирать  пути,  проложенными  величайшими  людьми,   и
подражать  наидостойнешим,  чтобы  если  не сравниться с ними в доблести, то
хотя бы исполниться ее духа. Надо  уподобиться  опытным  стрелкам,  которые,
если  видят, что мишень слишком удалена, берут гораздо выше, но не для того,
чтобы стрела прошла вверх, а для того, чтобы,  зная  силу  лука,  с  помощью
высокого прицела, попасть в отдаленную цель.
     Итак,  в  новых государствах удержать власть бывает легче или труднее в
зависимости  от  того,  сколь  велика  доблесть   нового   государя.   Может
показаться, что если частного человека приводит к власти либо доблесть, либо
милость  судьбы,  то  они  же  в  равной  мере помогут ему преодолеть многие
трудности в последствии. Однако в действительности кто меньше  полагался  на
милость  судьбы,  тот  дольше  удерживался  у власти. Еще облегчается дело и
благодаря тому, что новый государь, за неимением других  владений,  вынужден
поселиться в завоеванном.
     Но  переходя  к  тем,  кто приобрел власть не милостью судьбы, а личной
доблестью, как наидостойнеших я назову Моисея, Кира, Тезея и им подобных.  И
хотя  о  Моисее нет надобности рассуждать, ибо он был лишь исполнителем воли
всевышнего,  однако  следует  преклониться  перед  той  благодатью,  которая
сделала  его  достойным  собеседовать  с богом. Но обратимся к Киру и прочим
завоевателям и основателям царства: их величию нельзя ни дивиться, и, как мы
видим, дела их и установления не  уступают  тем,  что  были  внушены  Моисею
свыше. Обдумывая жизнь и подвиги этих мужей, мы убеждаемся в том, что судьба
послала  им  только случай, то есть снабдила материалом, которому можно было
придать любую форму: не явись такой случай, доблесть их угасла бы, не  найдя
применения; не обладай они доблестью, тщетно явился бы случай.
     Моисей  не  убедил  бы  народ Израиля следовать за собой, дабы выйти из
неволи, если бы не застал его в Египте в  рабстве  и  угнетении  у  египтян.
Ромул  не  стал  бы  царем Рима и основателем государства, если бы не был по
рождении брошен на произвол судьбы и если бы Альба  не  оказалась  для  него
слишком  тесной.  Кир  не  достиг  бы такого величия, если бы к тому времени
персы не были озлоблены господством мидян, мидяне -- расслаблены и  изнежены
от  долгого  мира. Тезей не мог бы проявить свою доблесть, если бы не застал
афинян живущими обособленно друг от друга. Итак, каждому из этих людей выпал
счастливый случай, но только их выдающаяся доблесть  позволила  им  раскрыть
смысл случая, благодаря чему отечества их прославились и обрели счастье.
     Кто,  подобно этим людям, следует путем доблести, тому трудно завоевать
власть, но легко ее удержать; трудность же состоит прежде всего в  том,  что
им  приходиться  вводить  новые  установления  и  порядки,  без  чего нельзя
основать государство и обеспечить себе безопастность. А надо знать, что  нет
дела,   коего   устройство   былобы   труднее,   ведение  опаснее,  а  успех
сомнительнее, нежели замена старых порядков новыми. Кто  бы  ни  выступал  с
подобным  начинанием,  его  ожидает  враждебность  тех,  кому выгодны старые
порядки, и холодность тех, кому выгодны новые. Холодность же эта объясняется
отчасти страхом перед  противником,  на  чьей  стороне  --  законы;  отчасти
недоверчивостью  людей,  которые на самом деле не верят в новое, пока оно не
закреплено  продолжительным  опытом.   Когда   приверженцы   старого   видят
возможность  действовать,  они нападают с ожесточением, тогда как сторонники
нового  обороняются  вяло,  почему,  опираясь  на  них,   подвергаешь   себя
опасности.
     Чтобы  основательнее  разобраться  в  этом  деле,  надо  начать с того,
самодостаточны ли такие преобразователи или  они  зависят  от  поддержки  со
стороны;  иначе говоря, должны ли они для успеха своего начинания упрашивать
или могут применить силу. В первом случае они обречены, во втором,  то  есть
если  они  могут  применить  силу,  им  редко грозит неудача. Вот почему все
вооруженные пророки побеждали, а все безоружные гибли. Ибо, в  добавление  к
сказанному, надо иметь в виду, что нрав людей непостоянен и если обратить их
в  свою  веру  легко,  то удержать в ней трудно. Поэтому надо быть готовым к
тому, чтобы, когда вера в народе иссякнет,  заставить  его  поверить  силой.
Моисей,  Кир,  Ромул  и  Тезей,  будь  они  безоружны,  не могли бы добиться
длительного соблюдения данных ими законов. Как оно и случилось в наши дни  с
фра  Джироламо  Савонаролой:  введенные им порядки рухнули, как только толпа
перестала в них верить, у него же не было средств утвердить в вере тех,  кто
еще верил ему, и принудить к ней тех, кто уже не верил.
     На  пути  людей, подобных тем, что я здесь перечислил, встает множество
трудностей и множество опасностей, для преодоления которых требуется великая
доблесть. Но если цель достигнута, если царь заслужил признание подданных  и
устранил  завистников,  то  он  на  долгое время обретает могущество, покой,
почести и счастье.
     К столь высоким примерам я хотел присовокупить пример более скромный, и
думаю, что его здесь достаточно. Я говорю о Гиероне Сиракузском: из частного
лица он стал царем  Сиракуз,  хотя  судьба  не  подарила  его  ничем,  кроме
благоприятного   случая:   угнетаемые   жители  Сиракуз  избрали  его  своим
военачальником, он же, благодаря своим заслугам, сделался их государем.  Еще
до  возвышения он отличался такой доблестью, что, по словам древнего автора,
"nihim illi seerat  ad  regnandum  praeter  regnum"  [для  царствования  ему
недоставало  лишь  царства  (лат.)].  Он упразднил старое ополчение и набрал
новое, расторг старые союзы и заключил новые.  А  на  таком  фундаменте  как
собственное  войско и собственные союзники, он мог воздвигнуть любое здание.
Так что ему великих трудов стоило завоевать власть и малых -- ее удержать.

ГЛАВА VII

      О НОВЫХ ГОСУДАРСТВАХ, ПРИОБРЕТАЕМЫХ ЧУЖИМ
      ОРУЖИЕМ ИЛИ МИЛОСТЬЮ СУДЬБЫ

     Тогда как тем, кто становится государем милостью судьбы, а не благодаря
доблести, легко приобрести власть, но удержать ее трудно. Как  бы  перелетев
весь  путь  к цели, они сталкиваются с множеством трудностей впоследствии. Я
говорю о  тех  гражданах,  которым  власть  досталась  за  деньги  или  была
пожалована  в знак милости. Такое нередко случалось в Греции в городах Ионии
и  Гелеспонта,  куда  Дарий  назначал  правителей   ради   своей   славы   и
безопасности;  так  нередко  бывало  и  в  Риме, где частные лица добивались
провозглашения себя императорами, покупая солдат.
     В этих случаях государи всецело зависят от воли  и  фортуны  тех,  кому
обязаны  властью,  то  есть от двух сил крайне непостоянных и неприхотливых;
удержаться же у власти они не могут и  не  умеют.  Не  умеют  от  того,  что
человеку  без  особых  дарований и доблести, прожившему всю жизнь в скромном
звании, негде научиться повелевать; не могут оттого, что не имеют  союзников
и  надежной  опоры.  Эти  невесть  откуда  взявшиеся  властители,  как все в
природе, что нарождается и растет слишком  скоро,  не  успевает  пустить  ни
корней,  ни  ответвлений, почему и гибнут от первой же непогоды. Только тот,
кто обладает истинной доблестью, при внезапном возвышении сумеет не упустить
того, что фортуна сама вложила ему в руки, то есть сумеет,  став  государем,
заложить  те  основания,  которые другие закладывали до того, как достигнуть
власти.
     Обе эти возможности возвыситься -- благодаря доблести и милости  судьбы
--  я  покажу  на двух примерах, равно нам понятных: я имею в виду Франческо
Сфорца и Чезаре Борджа. Франческо стал Миланским герцогом  должным  образом,
выказав  великую доблесть, и без труда удержал власть, доставшуюся ему ценой
многих усилий. Чезаре Борджа, простонародьем  называемый  герцог  Валентино,
приобрел  власть  благодаря фортуне, высоко вознесшей его отца; но лишившись
отца, он лишился и власти, несмотря на то, как человек умный  и  доблестный,
приложил  все  усилия  и  все  старания,  какие были возможны, к тому, чтобы
пустить прочные корни в государствах, добытых для него чужим оружием и чужой
фортуной. Ибо, как я уже говорил, если основания не заложены заранее, то при
великой доблести это можно сделать и в последствии,  хотя  бы  ценой  многих
усилий зодчего и с опасностью для всего здания.
     Рассмотрев  образ  действия  герцога,  нетрудно убедиться в том, что он
подвел прочное основание под будущее могущество, и я считаю  не  лишним  это
обсудить,  ибо  не  мыслю лучшего наставления новому государю. И если все же
распорядительность герцога не спасла его крушения, то в этом повинен не  он,
а поистине необычайное коварство фортуны.
     Александр  VI  желал  возвысить герцога, своего сына, но предвидел тому
немало препятствий и в настоящем, и в будущем. Прежде  вс