еще  жестокость  и  алчность  войска.  Многих   эта
тягостная   необходимость   привела   к  гибели,  ибо  трудно  было  угодить
одновременно и народу, и войску. Народ желал  мира  и  спокойствия,  поэтому
предпочитал  кротких  государей,  тогда  как  солдаты предпочитали государей
воинственных, неистовых, жестоких и хищных -- но только при условии, что эти
качества будут проявляться по отношению к народу, так, чтобы самим  получать
двойное жалованье и утолять свою жестокость и алчность.
     Все  это  неизбежно приводило к гибели тех императоров, которым не было
дано -- врожденными свойствами  или  стараниями  --  внушать  к  себе  такое
почтение,  чтобы  удержать  в  повиновении  и народ, и войско. Большая часть
императоров -- в особенности те, кто возвысился до императорской  власти,  а
не получил ее по наследству,-- оказавшись меж двух огней, предпочли угождать
войску,  не  считаясь с народом. Но другого выхода у них и не было, ибо если
государь не может избежать ненависти кого-либо из подданных,  то  он  должен
сначала  попытаться  не  вызвать  всеобщей  ненависти.  Если же это окажется
невозможным, он должен приложить все  старания  к  тому,  чтобы  не  вызвать
ненависти у тех, кто сильнее. Вот почему новые государи, особенно нуждаясь в
поддержке,  охотнее  принимали  сторону  солдат,  нежели народа. Но и в этом
случае терпели неудачу, если не умели внушить к себе надлежащего почтения.
     По указанной  причине  из  трех  императоров  --  Марка,  Пертинакса  и
Александра,   склонных   к   умеренности,   любящих  справедливость,  врагов
жестокости, мягких и милосердных, двоих постигла  печальная  участь.  Только
Марк  жил  и  умер в величайшем почете, ибо унаследовал императорскую власть
iure hereditario [по праву наследства (лат.)] и не нуждался в  признании  ее
ни  народом,  ни  войском.  Сверх  того, он внушил подданным почтение своими
многообразными добродетелями, поэтому сумел удержать в  должных  пределах  и
народ,  и  войско и не был ими ни ненавидим, ни презираем. В отличие от него
Пертинакс  стал  императором  против  воли  солдат,  которые,  привыкнув   к
распущенности  при  Коммоде,  не  могли  вынести честной жизни, к которой он
принуждал их, и возненавидели его, а так как к тому же они презирали его  за
старость, то он и был убит в самом начале своего правления.
     Здесь  уместно  заметить,  что  добрыми  делами  можно  навлечь на себя
ненависть точно также, как и дурными, поэтому государь, как я  уже  говорил,
нередко  вынужден отступать от добра ради того, чтобы сохранить государство,
ибо та часть подданных, чьего расположения ищет государь,-- будь  то  народ,
знать  или войско,-- развращена, то и государю, чтобы ей угодить, приходится
действовать соответственно, и в этом случае добрые дела могут ему повредить.
Но перейдем к Александру: кротость его, как рассказывают ему в похвалу, была
такова, что за четырнадцать лет его правления не был казнен без суда ни один
человек. И все  же  он  возбудил  презрение,  слывя  чересчур  изнеженным  и
послушным матери, и был убит вследствии заговора в войске.
     В  противоположность  этим  троим  Коммод,  Север,  Антонин Каракалла и
Максимин отличались крайней алчностью и жестокостью. Угрожая войску, они как
могли разоряли и  претесняли  народ,  и  всех  их,  за  исключением  Севера,
постигла  печальная  участь.  Север  же  прославился такой доблестью, что не
утратил расположения солдат до конца жизни и счастливо правил,  несмотря  на
то  что  разорял  народ. Доблесть его представлялась необычайной и народу, и
войску: народ она пугала и ошеломляла, а войску внушала благоговение. И  так
как  все  совершенное  им в качестве нового государя замечательно и достойно
внимания, то я хотел бы, не вдаваясь в  частности,  показать,  как  он  умел
уподобляться  то льву, то лисе, каковым, как я уже говорил, должны подражать
государи.
     Узнав  о  нерадивости   императора   Юлиана,   Север   убедил   солдат,
находившихся под его началом в Славонии, что их долг идти в Рим отомстить за
смерть  императора  Пертинакса, убитого преторианцами. Под этим предлогом он
двинул  войско  на  Рим,  никому  не  открывая  своего  намерения   добиться
императорской  власти, и прибыл в Италию прежде, чем туда донесся слух о его
выступлении. Когда он достиг  Рима,  Сенат,  испугавшись,  провозгласил  его
императором  и  приказал  убить Юлиана. Однако на пути Юлиана стояло еще два
препятствия: в Азии Песценний Нигер, глава  азийского  войска,  провозгласил
себя императором, на западе соперником его стал Альбин. Выступить в открытую
против  обоих  было опасно, поэтому Север решил на Нигера напасть открыто, а
Альбина устранить хитростью. Последнему он  написал,  что,  будучи  возведен
Сенатом  в  императорское  достоинство,  желает  разделить  с ним эту честь,
просит  его  принять  титул  Цезаря  и  по  решению  Сената  объявляет   его
соправителем. Тот все это принял за правду. Но после того, как войско Нигера
было  разбито, сам он умерщвлен, а дела на востоке улажены, Север вернулся в
Рим и подал в Сенат жалобу: будто бы Альбин, забыв об оказанных ему  Севером
благодеяниях,  покушался на его жизнь, почему он вынужден выступить из Рима,
чтобы покарать Альбина за неблагодарность. После чего он настиг  Альбина  во
Франции и лишил его власти и жизни.
     Вдумавшись в действия Севера, мы убедимся в том, что он вел себя то как
свирепейший  лев, то как хитрейшая лиса; что он всем внушил страх и почтение
и не возбудил ненависти войска.  Поэтому  мы  не  станем  удивляться,  каким
образом ему, новому государю, удалось так упрочить свое владычество: разоряя
подданных, он не возбудил их ненависти, ибо был защищен от нее своей славой.
Сын  его  Антонин  также  был  личностью  замечательной  и,  сумев  поразить
воображение народа, был угоден солдатам. Он  был  истинный  воин,  сносивший
любые  тяготы,  презиравший  изысканную  пищу, чуждый изнеженности, и за это
пользовался любовью войска. Но, проявив неслыханную свирепость и  жестокость
-- им было совершено множество убийств и истреблены все жители Александрии и
половина  жителей  Рима,--  он  стал ненавистен всем подданным и даже внушил
страх своим приближенным, так что был убит на глазах своего войска одним  из
центурионов.
     Здесь  уместно  заметить,  что  всякий,  кому  не  дорога  жизнь, может
совершить покушение на государя, так что нет верного способа избежать гибели
от руки человека одержимого.  Но  этого  не  следует  так  уж  бояться,  ибо
подобные   покушения  случаются  крайне  редко.  Важно  лишь  не  подвергать
оскорблению окружающих тебя должностных лиц и  людей,  людей  находящихся  у
тебя  в услужении, то есть не поступать как Антонин, который предал позорной
смерти брата того центуриона, каждый день грозил смертью ему самому,  однако
же  продолжал  держать  его у себя телохранителем. Это было безрассудно и не
могло не кончиться гибелью Антонина, что, как мы знаем, и случилось.
     Обратимся теперь к Коммоду.  Будучи  сыном  Марка,  он  мог  без  труда
удержать власть, полученную им по наследству. Если бы он шел по стопам отца,
то этим всего лучше угодил бы и народу, и войску, но, как человек жестокий и
низкий,  он стал заискивать у войска и поощрять в нем распущенность, чтобы с
его помощью обирать народ. Однако он  возбудил  презрение  войска  тем,  что
унижал  свое  императорское  достоинство, сходясь с гладиаторами на арене, и
совершал  много  других  мерзостей,  недостойных   императорского   величия.
Ненавидимый  одними  и  презираемый другими, он был убит вследствии заговора
среди его приближенных.
     Остается рассказать о качествах Максимина. Это был человек на  редкость
воинственный,  и  после  того  как Александр вызвал раздражение войска своей
изнеженностью, оно  провозгласило  императором  Максимина.  Но  править  ему
пришлось  недолго,  ибо  он  возбудил ненависть и презрение войска тем, что,
во-первых, пас когда-то овец во Фракии -- это обстоятельство, о котором  все
знали,  являлось  позором в глазах его подданных; во-вторых, провозглашенный
императором, он отложил выступление в Рим,  где  должен  был  принять  знаки
императорского  достоинства,  и  прославил себя жестокостью, произведя через
своих префектов жесточайшие расправы  в  Риме  и  повсеместно.  После  этого
презрение  к  нему  за  его  низкое  происхождение  усугубилось  ненавистью,
внушенной страхом перед  его  свирепостью,  так  что  против  него  восстала
сначала  Африка,  потом  Сенат  и  весь римский народ, и, наконец, в заговор
оказалась вовлеченной вся  Италия.  К  заговору  примкнули  его  собственные
солдаты,  осаждавшие  Аквилею,  которые  были  раздражены  его жестокостью и
трудностями осады: видя, что у него  много  врагов,  они  осмелели  и  убили
императора.
     Я  не  буду  касаться  Гелиогабала,  Макрина  и  Юлиана  как совершенно
ничтожных и неприметно сошедших правителей, но перейду к заключению. В  наше
время  государям  нет  такой уж надобности угрожать войску. Правда, войско и
сейчас требует попечения; однако эта трудность легко разрешима, ибо  в  наши
дни  государь не имеет дела с солдатами, которые тесно связаны с правителями
и властями отдельных провинций, как это было в Римской империи. Поэтому если
в то время приходилось больше угрожать  солдатам,  ибо  войско  представляло
большую  силу,  то  в наше время всем государям, кроме султанов, турецкого и
египетского, важнее угодить народу, ибо народ представляет большую силу.
     Турецкий султан отличается от других  государей  тем,  что  он  окружен
двенадцатитысячным  пешим  войском и пятнадцатитысячной конницей, от которых
зависит крепость и безопасность его державы. Такой государь поневоле должен,
отложив прочие заботы, стараться  быть  в  дружбе  с  войском.  Подобным  же
образом  султану  египетскому,  зависящему  от солдат, необходимо, хотя бы в
ущерб народу, ладить со своим войском.  Заметьте,  что  государство  султана
египетского  устроено не так, как все прочие государства, и сопоставимо лишь
с папством в христианском  мире.  Его  нельзя  назвать  наследственным,  ибо
наследниками  султана  являются  не  его дети, а тот, кто избран в преемники
особо на то уполномоченными лицами. Но  его  нельзя  назвать  и  новым,  ибо
порядок  этот  заведен  давно,  и  перед  султаном  не встает ни одна из тех
трудностей, с которыми имеют дело новые государи. Таким образом, несмотря на
то, что султан в государстве -- новый, учреждения в нем  --  старые,  и  они
обеспечивают преемственность власти, как при обычном ее наследовании.
     Но  вернемся  к  обсуждаемому  предмету.  Рассмотрев сказанное выше, мы
увидим, что главной причиной гибели императоров была либо ненависть  к  ним,
либо  презрение,  и  поймем,  почему из тех, кто действовал противоположными
способами, только двоим выпал счастливый, а остальным несчастный конец. Дело
в том, что Пертинаксу и Александру, как новым государям, было  бесполезно  и
даже  вредно  подражать  Марку,  ставшему императором по праву наследства, а
Коммоду и Максимину пагубно было подражать Северу, ибо они не  обладали  той
доблестью,  которая  позволяла  бы им следовать его примеру. Соответственно,
новый государь  в  новом  государстве  не  должен  ни  подражать  Марку,  ни
уподобляться  Северу,  но должен у Севера позаимствовать то, без чего нельзя
основать новое государство, а у Марка -- то наилучшее и наиболее  достойное,
что  нужно  для  сохранения  государства,  уже  обретшего  и устойчивость, и
прочность.

ГЛАВА XX

      О ТОМ, ПОЛЕЗНЫ ЛИ КРЕПОСТИ,
      И МНОГОЕ ДРУГОЕ, ЧТО ПОСТОЯННО
      ПРИМЕНЯЮТ ГОСУДАРИ.

     Одни государи, чтобы упрочить свою власть, разоружали своих  подданных,
другие  поддерживали  раскол  среди  граждан  в  завоеванных  городах,  одни
намеренно создавали себе врагов, другие  предпочли  добиваться  расположения
тех,  в ком сомневались, придя к власти; одни воздвигали крепости, другие --
разоряли их и разрушали до основания.  Которому  из  этих  способов  следует
отдать  предпочтение,  сказать трудно, не зная, каковы были обстоятельства в
тех государствах, где принималось то или иное решение; однако же я попытаюсь
высказаться  о  них,  отвлекаясь  от  частностей  настолько,  насколько  это
дозволяется предметом.
     Итак,  никогда  не бывало, чтобы новые государи разоружали подданных,--
напротив, они всегда вооружали их, если те оказывались не вооруженными,  ибо
вооружая  подданных,  обретаеш  собственное  войско, завоевываеш преданность
одних, укрепляеш преданность в других и таким образом обращаеш  подданных  в
своих  приверженцев.  Всех  подданных невозможно вооружить, но если отличить
хотябы часть их, то это позволит с большой уверенностью полагаться и на всех
прочих. Первые, видя, что им оказано предпочтение,  будут  благодарны  тебе,
вторые  простят тебя, рассудив, что тех и следует отличать, кто несет больше
обязанностей и подвергается большим опасностям. Но, разоружив подданных,  ты
оскорбишь  их недоверием и проявишь тем самым трусость или подозрительность,
а оба эти качества не прощаются государям. И так как ты не сможешь  обойтись
без  войска,  то поневоле обратишся к наемникам, а чего стоит наемное войско
-- о том уже шла речь выше; но, будь они даже отличными  солдатами,  их  сил
недостаточно  для  того,  чтобы  защитить  тебя  от  могущественных врагов и
неверных подданных.
     Впрочем, как я уже говорил, новые государи в новых государствах  всегда
создавали  собственное  войско,  что  подтверждается множеством исторических
примеров.  Но  если  государь  присоединяет   новое   владение   к   старому
государству,  то  новых  подданных  следует  разоружить,  исключая  тех, кто
содействовал  завоеванию,  но  этим  последним  надо   дать   изнежиться   и
расслабиться,  ведя  дело  к  тому,  чтобы  в  конечном счете во всем войске
остались только коренные подданные, живущие близ государя.
     Наши предки, те, кого почитали мудрыми, говаривали,  что  Пистойю  надо
удерживать  раздорами,  а  Пизу  -- крепостями, почему для укрепления своего
владычества поощряли распри в некоторых подвластных им городах.  В  те  дни,
когда Италия находилась в относительном равновесии, такой образ действий мог
отвечать  цели.  Но  едва ли подобное наставление пригодно в наше время, ибо
сомневаюсь, чтобы расколы когда-либо  кончались  добром;  более  того,  если
подойдет  неприятель,  поражение  неминуемо,  так  как  более  слабая партия
примкнет к нападающим, а сильная -- не сможет отстоять город.
     Венецианцы поощряли  вражду  гвельфов  и  гибелинов  в  подвластных  им
городах  -- вероятно, по тем самым причинам, какие я называю. Не доводя дело
до кровопролития, они стравливали  тех  и  других,  затем,  чтобы  граждане,
занятые распрей, не объединили против них свои силы. Но как мы видим, это не
принесло  им пользы: после разгрома при Вайла сначала часть городов, а затем
и все они, осмелев, отпали от венецианцев. Победные приемы изобличают, таким
образом, слабость правителя, ибо крепкая и  решительная  власть  никогда  не
допустит  раскола;  и  если  в  мирное  время  они полезны государю, так как
помогают ему держать в руках подданных, то в  военное  время  пагубность  их
выходит наружу.
     Без  сомнения  государи обретают величие, когда одолевают препятствия и
сокрушают  недругов,  почему  фортуна,--  в  особенности  если  она   желает
возвеличить  нового  государя,  которому признание нужней, чем наследному,--
сама насылает ему врагов и принуждает вступить с ними в  схватку  для  того,
чтобы,  одолев их, он по подставленной ими лестнице поднялся как можно выше.
Однако многие полагают, что мудрый государь и сам  должен,  когда  позволяют
обстоятельства, искусно создавать себе врагов, чтобы, одержав над ними верх,
явиться в еще большем величии.
     Нередко  государи,  особенно  новые,  со временем убеждаются в том, что
более преданные и полезные для них люди -- это  те,  кому  они  поначалу  не
доверяли.  Пандольфо  Петруччи, властитель Сиены, правил своим государством,
опираясь более на тех, в ком раньше сомневался, нежели на  всех  прочих.  Но
тут   нельзя   говорить  отвлеченно,  ибо  все  меняется  в  зависимости  от
обстоятельств. Скажу лишь, что расположением тех, кто  поначалу  был  врагом
государя,  ничего  не  стоит заручиться в том случае, если им для сохранения
своего положения требуется его покровительство. И они тем  ревностнее  будет
служить  грсударю,  что  захотят делами доказать превратность прежнего о них
мнения. Таким образом они всегда окажутся полезнее для государя, нежели  те,
кто, будучи уверен в его благоволении, чрезмерно печется о своем благе.
     И  так  как  этого требует обсуждаемый предмет, то я желал бы напомнить
государям,  пришедшим  к  власти  с  помощью  части  граждан,  что   следует
вдумываться в побуждения тех, кто тебе помогал, и если окажется, что дело не
в личной приверженности, а в недовольстве прежним правлением, то удержать их
дружбу  будет  крайне трудно, ибо удовлетворить таких людей невозможно. Если
на примерах из древности и современной жизни мы  попытаемся  понять  причину
этого,  то  увидим,  что всегда гораздо легче приобрести дружбу тех, кто был
доволен прежней властью и потому враждебно встретил нового государя,  нежели
сохранить   дружбу   тех,   кто  был  недоволен  прежней  властью  и  потому
содействовал перевороту.
     Издавна государи ради упрочения своей власти  возводят  крепости,  дабы
ими, точно уздою и поводьями, сдерживать тех, кто замышляет крамолу, а также
дабы  располагать  надежным  убежищем  на случай внезапного нападения врага.
Могу похвалить этот ведущийся издавна обычай. Однако в нашей  памяти  мессер
Николо  Вителли  приказал  срыть  две  крепости  в  Читта ди Кастелло, чтобы
удержать в своих руках город. Гвидо Убальдо,  вернувшись  в  свои  владения,
откуда  его  изгнал  Чезаре Борджа, разрушил до основания все крепости этого
края, рассудив, что так ему  будет  легче  удержать  государство.  Семейство
Бентивольи,  вернувшись  в  Болонью,  поступило подобным же образом. Из чего
следует, что полезны крепости или нет -- зависит от обстоятельств, и если  в
одном  случае  они  во  благо,  то  в  другом  случае  они во вред. Разъясню
подробнее: тем государям,  которые  больше  боятся  народа,  нежели  внешних
врагов,  крепости  полезны;  а тем из них, кто больше боится внешних врагов,
чем народа,  крепости  не  нужны.  Так  семейству  Сфорца  замок  в  Милане,
построенный  герцогом  Франческо  Сфорца,  нанес  большой  урон,  нежели все
беспорядки, случившиеся в государстве. Поэтому лучшая из всех  крепостей  --
не  быть ненавистным народу: какие крепости ни строй, они не спасут, если ты
ненавистен народу, ибо когда народ берется за оружие, на подмогу ему  всегда
явятся чужеземцы. В наши дни от крепостей никому не было пользы, кроме разве
графини  Форли, после смерти ее супруга, графа Джироламо; благодаря замку ей
удалось  укрыться  от  воставшего  народа,  дождаться  помощи  из  Милана  и
возвратиться  к  власти;  время  же  было такое, что никто со стороны не мог
оказать поддержку народу; но в последствии и ей не помогли  крепости,  когда
ее  замок  осадил Чезаре Борджа и враждебный ей народ примкнул к чужеземцам.
Так что для нее было бы куда  надежнее,  и  тогда  и  раньше,  не  возводить
крепости, а постараться не возбудить ненависти народа.
     Итак, по рассмотрении всего сказанного выше, я одобрю и тех, кто строит
крепости,  и  тех,  кто  их  не  строит, но осужу всякого, кто, полагаясь на
крепости, не озабочен тем, что ненавистен народу.


ГЛАВА XXI

      КАК НАДЛЕЖИТ ПОСТУПАТЬ ГОСУДАРЮ,
      ЧТОБЫ ЕГО ПОЧИТАЛИ

     Ничто  не  может  внушить  к  государю  такого  почтения,  как  военные
предприятия  и  необычайные  поступки.  Из  нынешних  правителей  сошлюсь на
Фердинанда Арагонского, короля Испании. Его  можно  было  бы  назвать  новым
государем, ибо, слабый