себе Федора и брата Олега. Втроем  они  выехали
вперед, имея перед собой двое дежурных стражников.
     С южной стороны степь  замыкала  лесная  гряда.  Сквозь  редкие  дубы
сверкнула полоска воды.
     - То Онуз, - сказал один из дозорных. - За  тем  Онузом  -  становище
поганых.
     Таясь всячески, князья проехали до леса и углубились в него.
     То и дело  они  слышали  зов  кукушки.  Сироте-птице  унылым  голосом
откликался филин-пустышка.
     - Наши ребята перекликаются, княже,  -  шепотом  сказал  дозорный.  -
Вещают, что можно следовать дальше.
     Юрий въехал на высокий  холм.  Перед  ним  открылась  неширокая,  вся
заросшая кагальником и тростниками река. На другом берегу реки  начиналась
уходившая к самому горизонту равнина. И на этой равнине  стояла  татарская
орда!
     Тысячи черных шатров и кибиток, подобно разбросанным в спешке шапкам,
покрывали степь. Воины,  верблюды,  дети,  стада  овец,  визг  бичей,  дым
костров - все это сливалось в один мощный поток красок, звуков, движений.
     У князя зарябило в глазах. Им казалось, что вся эта лавина  течет  на
них и от нее не будет спасенья никому.
     Юрий посмотрел из-под ладони, и  резкая  гримаса  боли  скривила  его
брови.
     Олег, взглянув на старшего  брата,  приосанился,  но  не  мог  скрыть
испуга,  бледностью  покрывшего  его  белое,  обрамленное  молодой  темной
бородкой лицо.
     Федор, стоявший сзади старших, оглянулся на дозорных стражников:  так
откровенен был испуг на лицах князей, что  видеть  его  простым  людям  не
подобало.
     Молча Юрий повернул коня и, так же ни слова не говоря, миновал лесной
остров, где по прежнему тоскливо перекликались кукушка и пустышка-филин.
     И, только отъехав на добрые пять верст от леса и завидев шатры своего
стана, Юрий сказал Олегу и Федору:
     - Тьма. Не выстоит Русь против такого множества.
     Федор не ответил ему. Олег же проговорил осторожно:
     - Без поля все равно не обойтись.
     Юрий замолк. И так, в молчании, прибыл в стан и сошел с коня.
     После обеда в шатер Юрия стеклись князья и ближние их бояре.
     Федор сидел рядом  с  отцом.  Сзади  него  поместился  Ополоница.  Не
разделял Федор тревоги своего отца. Он считал, что с таким войском,  какое
было у них - еще не притомленном походом, сытым, -  им  не  страшна  любая
орда. Когда же Ополоница принял руку Юрия, Федор поостыл и смолк до самого
конца совета князей.
     Говорили князья шумно и грозно. Предложения князя Юрия - дать татарам
богатые дары и тем откупиться о них, вызвало протест. Князья  жалели  свое
добро - коней, золото и меха - больше, чем жизнь своих воинов и даже свою.
     Но Юрий стоял на своем. Он хотел любой ценой отвести орду  от  границ
Рязанской земли.
     И под утро решено  было  отправить  в  татарский  стан  посольство  с
дарами. Во главе посольства поставлен был князь Федор.
     Неделю снаряжалось посольство. За это  время  привезли  из  Рязани  и
Переяславля, из Коломны  и  Мурома  кованые  княжеские  сундуки,  пригнали
огромных скакунов, сложили на возы несчитанные "сорока" соболей,  отдельно
меха куньи и лисьи, густые медвежьи полости.
     В дружину князя Федора, кроме Ополоницы, вошли Истома Тятев и  восемь
именитых рязанских бояр.
     Напутствуя сына, Юрий сказал:
     - Береги честь Руси, не роняй  славы  рода  своего  княжеского  и  не
поклонись кумирам неверных. Слушай во всем Ополоницу. Он знает мысли мои.
     Ополоница поклонился Юрию, потом  вдруг  взметнул  на  него  большие,
скорбные глаза и протянул к нему руки:
     - Вся жизнь шли мы рядом, княже... Попрощаемся  добром.  Прости  мне,
если чем провинился перед тобой или обидел тебя словом иль делом.
     Юрий поцеловал Ополоницу.
     - Всю жизнь мы думали с тобой, друже, о пользе Рязани, ей мы отдавали
наши помыслы и не отступим от своего до смертного часа.  Иди  и  наставляй
Федора.
     Посольство вышло в орду утром.
     За князем Федором и его дружиной повели коней в дар татарскому хану и
его военачальникам. Коней было четыре раза по  двадцать.  Вороные,  бурые,
белые и пегие в сорочий расцвет кони  были  покрыты  цветными  епанчами  с
алыми потниками; за узду  с  серебряным  набором  каждого  коня  вели  два
отрока.
     Следом за конями тянулись груженые рухлядью возы.
     Когда посольство подошло к реке и вступило на брод, со  стороны  орды
прискакало  множество  всадников  с  луками,  в  лохматых  рысьих  шапках.
Вытянувшись на конях и будто принюхиваясь  своими  приплюстнутыми  носами,
татары молча следили за движением русских. Потом с той  стороны  прискакал
какой-то  начальник  в  блестящих  доспехах.  Над  начальником  развивался
конский хвост бунчука [конский хвост на древке, как знак власти].
     Федора встретил вопросом толмач:
     - Кто прибыл в стан великого царя царей, повелителя  вселенной  князя
батыя?
     После ответа Федора татарский военачальник приложил руку к  сердцу  и
повернул коня назад, приглашая за собой прибывших.
     Федор держался спокойно. В кольчуге и латах, надетых  под  малинового
бархата плащ, в серебряном шлеме с высоким шишаком, он был  светел  лицом.
Глядя на него, приосанились и бояре.
     Русское посольство два дня стояло у стана татарского в своих  шатрах.
Толмач, приставленный к Федору,  сказывал,  что  готовится  царь  царей  и
великий хан достойно принять русских послов.
     К концу второго дня в стан русских послов прибыл одинокий всадник.
     Был он вида необычного, наряден, но не  на  татарский  лад,  бородат,
широкоплеч и горбонос. Несмотря на седину, всадник легко спрыгнул с  коня,
кинул поводья подобострастно изогнувшемуся толмачу и пошел к  шатру  князя
Федора.
     Встретил  прибывшего  Ополоница.  Взглянув  в  лицо  ему,   Ополоница
вздрогнул слегка и насупил  брови.  Прибывший  тоже  остановился  вдруг  и
положил руку на рукоять кривой татарской сабли.
     -  Вот  мы  где  повстречались,  Ополоница!  -   сказал   он,   криво
усмехнувшись. - Ну, здрав буди, мой верный сотник!
     Ополоница чуть склонил голову.
     - Лучше бы не быть тебе  здравым,  изгой  [здесь:  князь,  потерявший
родовое старшинство и всеми презираемый], - сказал он. - О  тебе  на  Руси
забыли давно. Памятуют лишь твое злое дело.
     - А вот мы  Руси  о  себе  и  напомним!  -  злобно  сверкнул  глазами
прибывший. - Пытаетесь отвести хана от Рязани?
     - А ты, Глеб, пытаешься на кривой татарской сабле на  рязанский  стол
выехать?
     Глеб засмеялся:
     - Догадлив ты, старый изменник!
     - Догадаться ли мне тогда и всадить бы нож в твое  поганое  горло!  -
проворчал Ополоница и громко сказал: - Земле  своей  я  служил  верно  всю
жизнь мою и награды за то не спрашивал. Не тебе, убийце, укорять меня...
     Глеб вдруг помутнел и, сверкнув  глазами,  прошел  мимо  Ополоницы  к
княжеской шатру.
     Толмач крикливо и певуче провозгласил:
     - Посланный от великого царя  царей  и  повелителя  орд,  хана  среди
могучих ханов Батыя приветствует тебя, посол Русской земли!..
     Федор беседовал с Глебом с глазу на глаз.
     Когда Глеб отбыл, Ополоница  вошел  к  князю  Федору.  Тот  сидел  за
столом, склонив голову на поставленные руки. Заслыша шаги Ополоницы, Федор
сказал, не поднимая головы:
     - Трудно нам будет выполнить волю отца-князя, Ополоница!
     - А ты прознал ли, кто говорил с тобой?
     - Посол хана Батыя.
     - Нет, княже! То злоумный убийца Глеб, предатель родной земли у  тебя
был.
     Федор недоуменно посмотрел на Ополоницу. Старый воин положил руку  на
плечо своего воспитанника:
     - Он хочет добиться стола рязанского через острую саблю татарскую. Но
не кручинься, Федор Юрьевич: попытаемся и на этот раз отвести  его  подлую
руку.



                            В ТАТАРСКОМ СТАНЕ

     Начались стужи. Почти каждый день дули с восхода пронзительные ветры,
тот и дело с  быстрых  облаков  принималась  сеять  снежная  крупа.  Ветер
взвихривал снежные косицы, потом подхватывал с сухой земли палый  лист,  и
начиналась в просторной степи такая заверть, что кони  переставали  жевать
сено, сбиваясь в кучу.
     Волчьи малахаи и рысьи шапки не согревали татар, привыкших  к  теплу,
татарские воины и их женки забивались в войлочные кибитки, жгли в  очажках
сухой навоз, а выходя наружу, с надеждой смотрели на южную сторону.
     От толмачей узнал Ополоница, что в шатрах Батыевых военачальников все
чаще стали разговаривать об отходе орды в прикаспийские степи на зимовку и
об отсрочки похода на Русь до весны. Ополоница сообщал об  этом  Федору  и
наказывал:
     - Какие бы посулы тебе ни делались, хану и его ближним не  покоряйся,
стой на своем, блюди честь Русской земли.
     Поэтому, когда прибыли от Батыя ближние  его  военачальники  и  муллы
[мусульманский священник] с приглашением Федору и его дружине встать перед
очи хана, русские  пошли  сквозь  орду  неспешно,  без  льстивости,  блюдя
истинное русское достоинство.
     На пути посольства хан выставил лучшие свои полки.  Угрюмые  монголы,
закованные в кольчуги и  блистающие  дорогим  оружием,  с  длинными  усами
туркмены на низких,  будто  отлитых  из  стали  коньках,  чернобородые,  с
горячими глазами арабы на верблюдах,  увешанных  погремушками  и  цветными
лентами, свидетельствовали о несокрушимой силе орды.
     Сотни огромных барабанов гудели не переставая, бесчисленные трубачи в
пестрых халатах, перехваченных в  поясе  красным  кушаком,  вздымая  вверх
руки, дудели в серебряные трубы. Казалось, воздух над степью разрывался от
этих трубных звуков, от дикого гула барабанов и, разрываясь, качал  желтые
языки многих костров, разложенных на пути следования русского посольства.
     Перед самым шатром Батыя, увенчанным золотым  шаром,  Федор  сошел  с
коня. Его взяли под руки седые мурзы в зеленых  тюрбанах  и,  шепча  слова
неведомых  молитв,  повели  по  пестрому  ковру  к   голубым   полотнищам,
развевавшимся перед входом в шатер повелителя.
     Несмотря  на  многие  намеки  мулл  и  на  торопливые   подсказывания
толмачей, ни Федор, ни его дружина не обнажили  голов,  шли,  высоко  неся
серебряные шлемы и держа руки на шитых поясах.
     Батый привстал с пуховых подушек и сделал один шаг навстречу  Федору.
Князь снял шлем и поклонился хану.
     Тот дотронулся правой рукой до груди и улыбнулся.
     Был Батый еще не стар, широк лицом и  красен.  В  косом  разрезе  век
горели  круглые  и  быстрые  глаза.  Высокие  скулы  и  острый  подбородок
обрамляла прямая и редкая борода.
     "Степной  сарыч!"  -  подумал  Федор  и  начал   говорить   заученное
приветствие.
     Бытый обласкал князя Федора и его приближенных. Подарки,  поднесенные
русскими, польстили хану настолько, что он без всяких церемоний  вышел  из
шатра посмотреть дареных скакунов. Золото, меховые  шубы,  парчовые  ткани
Батый начал раздавать своим ближним тут же, у входа в шатер.
     После того начался пир.
     Среди дружины князя-изгоя Глеба нашел  Ополоница  многих  сверстников
своей молодости и через  них  знал  о  каждом  шаге  предателя.  Ему  было
известно, что Глеб торопил  Батыя,  всячески  разжигал  его  рассказами  о
богатстве Руси и о ратной слабости русской людей. Близкая зима, по  словам
Глеба, только послужит к пользе хана, потому что не  проезжи  и  непрохожи
русские леса и топи весной и осенью.
     Когда Батый говорил об этом  Федору,  тот  только  поводил  глазом  в
сторону предателя, сидевшего справа о хана, и твердо стоял на своем:
     - Богата Русь, то правда, но и сильна ратной доблестью. Не доводилось
еще некому из чужеземцев покорить Русь под свое иго.
     - На Руси частые усобицы князей, Мало воинов в городах. Рязань  стоит
некрепко! - заговорил Глеб с позволения хана.
     - Изгой долго скитается по чужим странам и не знает, что за эти  годы
еще сильнее окрепла Русь. Смерть постигнет всякого,  кто  посмеет  воевать
Русь.
     - Хвастает мальчишка! - гневно вспыхивал Глеб.
     - Предателей на Руси вешают за ноги и дают воронью клевать их  черные
сердца! - отвечал Федор.
     Батый переводил взгляд с одного спорщика на другого. Юный  Федор  был
более приятен хану, чем злой, высохший  от  жажды  мщения  старый  русский
князь, живущий ныне его  подачками.  Батый  делал  знак  рукой,  и  толмач
передавал Глебу приказ повелителя сомкнуть уста.
     Так было несколько раз. И  все  больше  склонялось  сердце  Батыя  на
сторону молодого русского князя.
     Хан звал Федора в свой шатер, Устраивал для  него  конские  ристалища
[состязание]; для Федор плясали, извиваясь, нарядные пленницы хана; густые
вина и пряные сладости Востока подавались к столу русского посла.
     Батый отдал приказ не разорять русских порубежных  селений  и  сказал
Федору, что не станет воевать Рязани, уйдет с ордой в степи, а  клеветника
Глеба прикажет убить и выбросить  на  съедение  сторожевым  псам.  Однажды
Ополоница вышел из своего шатра, когда все в татарской орде спали  мертвым
сном. Старому воину не спалось - ныли старые рана и дума  о  Федоре  гнала
дрему.
     Над степью стоял полный месяц. Небо было сине  и  чисто.  Со  стороны
коновязей слышался  хруст  коней,  жующих  ячмень.  Меж  шатров  показался
дозорный татарский всадник в высокой шапке. Тонким голосом  татарин  тянул
свою бесконечную песню.
     Ополоница проводил взглядом татарина, растаявшего в месячной мгле,  и
совсем было хотел возвратиться к себе, как увидел  тонкую  полоску  света,
пробивавшуюся из-под полога шатра боярина Истомы Тятева.
     В шатре светил трехсвечник.  Желтое  пламя  озаряло  стол.  На  столе
стояли мисы и  блюда  с  остатками  ужина  и  наполовину  пустые  жбаны  с
хмельными настоями. У стола, лицом к свету, сидел сам Истома - бледный,  с
взъерошенной бородой и мутноглазый: боярин изрядно выпил и его  клонило  в
сон. Против Истомы сидел большой, сухоплечий человек в  широком  татарском
азяме [верхняя одежда] с тигровой выпушкой по подолу и на  руковах.  Седые
кудри против света казались дымчатыми и сияли.
     Ополоница тихо прикрыл полог и  распрямился.  Он  узнал  сидевшего  в
шатре истомы тятева гостя: то был Глеб.
     Глеб глухо говорил  что-то  осоловелому  Истоме,  обрывая  свою  речь
коротким смехом. Прислушаться к его словам  помешал  Ополонице  стремянный
Истомы, появившийся около шатра.
     Ополоница вышел на  месячный  свет  и  окликнул  стремянного.  Хлопая
руковицей и руковицу, тот приблизился.
     - Продрог? - спросил Ополоница. - Ложился бы...
     - Захолодал совсем, боярин,  -  поежился  плечами  стремянный.  -  Да
приказано быть на слуху.
     - У боярина гости?
     - Гуляют с вечера. Третий жбанчик пенного приканчивают.
     - Не домыслился, кто?
     - По обличью татарин, а речь, словно, наша.
     - Ну, стереги, а я пойду.
     Утром не пришлось Ополонице видеть князя Федора с глазу на глаз: рано
прискакал к Федору ханский гонец упредить, что  в  шатер  к  нему  следует
полководец татарского войска и ханский шурин - Тавлур..
     Церемония встречи  ханского  шурина  была  пышной.  На  пути  Тавлура
выстроились послы и все русские воины. Ополоница стоял сзади Федора.
     Князь был бледен. Ночью долго писал Федор,  отписывая  отцу-князю  об
успехах посольства, потому спать лег только под утро.
     Тавлур просидел в шатре Федора недолго.  Уезжая,  он  передал  Федору
приглашения быть в шатре хана Батыя к вечеру  для  рукобитья  и  получения
ханской хартии о мире с Рязанью и о выплате  татарской  орде  десятины  от
всего живого и мертвого, чем владели князья всех рязанских городов.
     Проводив Тавлура, Федор повеселел.
     Близкий мир радовал его. Он посадил за свой стол Ополоницу и  Истому,
поднял чашу и сказал здравицу Руси и всем ее людям.
     Чокаясь  с  Федором,  Истома  расплескал  вино.  Ополоница   отставил
невыпитую чашу в сторону.
     Федор не заметил разброда среди своих сотрапезников,  осушил  чашу  и
заговорил о скором возвращении в свой городок на Осетре.



                                МЕЧ ЗАНЕСЕН

     Зная о раздоре Федора с Глебом, Батый  не  приказал  звать  изгоя  на
прощальный пир, который он давал рязанскому посольству. Ополоница счел это
добрым знаком, потому и не стал говорить Федору  о  своих  подозрениях  по
поводу Истомы.
     Пир в шатре Батыя начился в сумерках.
     Вокруг шатра  горело  множество  костров.  На  кострах  жарили  целых
баранов и варили в котлах головы молодых коней. Несколько тысяч  татарских
воинов сидели вокруг костров, закутанные в меховые  халаты.  Воины  руками
разрывали горячие мясо, высасывали из костей мозг, пили кумыс и кричали на
разные голоса, выражая свою радость.
     Прежде чем войти в шатер, Ополоница  прошел  к  навесу,  под  которым
поставили их коней, и позвал конюшего:
     - Держи ухо востро, голубь. Не упивайся! Скоро эти косоглазые дьяволы
примутся скакать, бороться или схватятся за ножи...  От  них  всего  ждать
можно. Я покличу, - чибы конь был около меня без промедленья. Понял?
     Конюший был немолодой, серобородый. Он посмотрел на Ополоницу хитрыми
глазками и с сожалением поскоблил под шапкой:
     - Будет по-твоему. Только невмоготу тягостно быть  натощак  на  таком
пиру...
     - Придем в свои шатры - я налью тебе полжбана.
     - За посул благодарствую. Будет по-твоему, не сомневайся, гуляй  себе
на здоровье.
     Двадцать кибиток могло бы разместиться под высоким  пологом  ханского
шатра. Покрытый снаружи белым, сделанным из самой  мягкой  шерсти  молодых
баранов войлоком, внутри шатер был отделан багряным  шелком.  Ковры  цвета
густой крови,  расписанные  драконами  и  зеленью  райских  трав,  золотые
подставки  для  светильников,  источающие  сухое  тепло  медные   жаровни,
наполненные  углями,  горы  разноцветных  подушек,  сверканье  золотой   и
серебряной посуды, пестрые одежды хана и его приближенных, переливы дивных
изумрудов и аквамаринах на перстнях и ожерельях татарских  пленниц  -  все
это без хмеля ослепляло и туманило сознание.
     Федор пил мало. Глядя на него, изо всех  сил  сдерживались  и  бояре,
хотя бывало, что к концу пира выводили их под руки прислужники хана.
     Один лишь Истома не мог владеть собой. Хмель скоро одолел его. Боярин
принимался шуметь, хватал танцовщиц за широкие шаровары, порывался плясать
с ними сам, и не один раз пришлось Ополонице отдаривать за буйного  Истому
обиженных им татарских военачальников и пленниц.
     Войдя в шатер и отдав  поклон  хану,  Ополоница  сразу  заметил,  что
Истома  держит  про  себя   какое-то   намерение,   чаще,   чем   следует,
прикладывается чаше и с явным недружелюбием взглядывает на князя.
     Федор в это время с улыбкой переговаривался через толмача с Батыем.
     Между ними шла ладная беседа о конях, о приемах и  способах  езды,  и
видно было, что хану нравится  удаль  молодого  русского  князя,  умеющего
скакать на коне не хуже любого степного наездника.
     Смуглолицый и ясноглазый льстец и коварный противник Батыя  -  Тавлур
разговаривал с Истомой и все подливал ему  из  чеканного  кувшина  густое,
янтарного настоя вино.
     Старый, с позеленевшей бородой мулла  дружелюбно  закивал  Ополонице.
Помнил старик шедрый дар ближнего  боярина  русского  князя.  Подарил  ему
Ополоница три сорока осенних куней на шубу и  бочонок  меду.  И  этот  дар
оплачивался ему полный ценой: ведал мулла всей перепиской Батыя, знал  все
сокровенные замыслы повелителя и передавал о  них  "седому  медведю",  как
называл мулла Ополоницу.
     И сейчас мулла показал Ополонице  свиток  с  печатью  хана.  То  была
ханская хартия о мире с Рязанью, которой так ждал Федор!
     Успокоился  старый  воин,  а  успокоившись,  полюбовался  на   своего
воспитанника. Достойно и легко вел себя Федор на шумном пиршестве. В  меру
важен был, - нельзя же не важничать послу Руси  великой!  -  улыбался  без
легкомыслия, хану отвечал неторопливо, дабы не показаться льстивым.
     "Умен мой Федор! - под