тебя скрежетать зубами подольше.
        Ты хоть свободный и - думаешь сам - собутыльник патрону,
        Все ж он считает, что ты привлечен ароматами кухни;
         Не ошибается он: в самом деле, кто так беззащитен,
        Чтобы два раза его выносить, если кто носил в детстве
        Знак из этрусского золота или хоть кожаный шарик?
        Вас обманула надежда на вкусный обед. - "Вот ужо он
        Даст нам объедки от зайца, кой-что от кабаньего зада,
        Вот ужо мелкая птица дойдет до нас". Так, приготовив
        Хлеб и сминая его, остаетесь в безмолвии все вы.
170  Этак с тобой обращаться умно. Выносить можешь все ты -
        И выноси! Под щелчки ты подставишь и голову с бритой
        Маковкой, не побоишься принять и удары жестокой
        Плети; достоин вполне ты и пира, и друга такого.

                           Ювенал. Сатира шестая.

        САТИРА ШЕСТАЯ.

        Верю, что в царстве Сатурна Стыдливость с людьми пребывала:
        Видели долго ее на земле, когда скромным жилищем
        Грот прохладный служил, которого тень заключала
        Вместе весь дом - и огонь, и ларов, и скот, и владельца;
        В те времена, что супруга в горах устилала лесное
        Ложе соломой, листвой и шкурами дикого зверя.
        Эта жена не такая была, как ты, Цинтия, или
        Та, чьи блестящие взоры смутил воробей бездыханный:
        Эта несла свою грудь для питания рослых младенцев,
10    Вся взлохмачена больше, чем муж, желудями рыгавший,
        Да, по-другому тогда в молодом этом мире, под новым
        Небом жил человек; рожденный из трещины дуба
        Или из глины комка, не имел он родителей вовсе,
        Может быть, сколько-нибудь следов Стыдливости древней
        Были заметны еще при Юпитере, но лишь пока он
        Не отрастил бороды, когда греки еще не решались
        Клясться чужой головой, никто не боялся покражи
        Зелени или плодов, и сады оставались открыты.
        Вскоре затем к высоким богам удалилась Астрея
 20    Вместе с Стыдливостью: обе сестры убежали совместно.
        С самых старинных времен ведется, мой Постум, обычай
        Портить чужую постель, издеваться над святостью ложа.
        Скоро железный век все другие принес преступленья, -
        Первых развратников знали уже и в серебряном веке.
        Все же готовишься ты к договорным условиям брака.
        Ищешь помолвки - в наши-то дни! - и прическу наводишь
        В лучшей цирюльне; пожалуй, уже обручен ты с невестой?
        Был ты в здравом уме - и вдруг ты женишься, Постум?
        Гонит тебя Тизифона, ужален ты змеями, что ли?
30    Хочешь терпеть над собой госпожу? Ведь есть же веревки
        Крепкие, окна открытые есть на жутких высотах;
        Вон и Эмилиев мост поджидает тебя по соседству.
        Если из многих смертей ни одна тебе не по вкусу,
        Разве не лучше тебе ночевать хотя бы с мальчишкой?
        Ночью не ссорится он, от тебя не потребует, лежа,
        Разных подарочков там и тебя упрекать он не станет,
        Что бережешь ты себя и ему не во всем потакаешь.
        "Принял Урсидий закон о женитьбе, что Юлием издан:
        Хочет наследника милого дать, - забывает он горлиц,
40    Спинки барвен забывает и все поглощающий рынок".
        Если кто-то и впрямь за Урсидия замуж выходит, -
        Может случиться все. Давно всем известный развратник
        Глупый свой рот протянул к недоуздку, - и это сидевший
        Столько уж раз в ларе ожидавшего смерти Латина!
        Что ж, и ему захотелось жены старомодного нрава?
        Вену открой ему, врач: надулась она черезмерно.
        Что за нелепый чудак! Если ты повстречаешь матрону
        С чистой, стыдливой главой, - припади к Тарпейскому храму
        Ниц и телку Юноне зарежь с позолоченным рогом:
50    Так мало женщин, достойных коснуться повязок Цереры,
        Чьи поцелуи не страшны отцу их. - Вот и сплетайте
         Для косяков их венки, для порогов густые гирлянды.
        Вот, Гиберине единственный муж достаточен? Легче
        Было б ее убедить - с единственным глазом остаться.
        Правда, хвалят одну, что живет в отцовской усадьбе
        Пусть-ка она поживет, как жила в деревне, - в Фиденах,
        В Габиях, скажем, - и я уступлю отцовский участок.
        Даже и тут - кто заверит, что с ней ничего не случилось
        В гротах, в горах? Разве Марс и Юпитер вконец одряхлели?
60    Где бы тебе показать под портиком женщин, достойных
        Жертвы твоей? Разве можешь найти ты в театре такую,
        Чтобы ты выбрал ее и мог полюбить безмятежно?
        Видя Бафилла, как он изнеженно Леду танцует,
        Тукция вовсе собой не владеет, а Апула с визгом.
        Будто в объятиях, вдруг издает протяжные стоны,
        Млеет Тимела (она, деревенщина, учится только);
        Прочие всякий раз, когда занавес убран, пустынно
        В долго закрытом театре и только на улицах шумно
        (После Плебейских игр - перерыв до игр Мегалезских), -
70    Грустно мечтают о маске, о тирсе, переднике Акка.
        Урбик в эксодии всех насмешит, сыграв Автоною,
        Как в ателланах; напрасно ты, Элия, Урбика любишь,
        Бледная: ведь дорога застежка у комедианта!
        Есть и такие, что петь не дают Хрисогону; Гиспулла
        Трагика любит. - Не жди, чтоб влюбились в Квинтилиана.
        Женишься ты, а жене настоящим окажется мужем
        Иль Эхион-кифаред, иль Глафир, или флейта-Амброзий.
        Ставьте подмостки в длину всех улиц узких, богато
        Лавром украсьте все косяки и дверные пороги:
80    Лентула знатный сынок в своей черепаховой люльке
        Весь в Эвриала пошел иль в другого еще мирмиллона!
        Бросивши мужа, жена сенатора Эппия с цирком
        В Фарос бежала, на Нил и к славному городу Лага;
        Сам Каноп осудил развращенные нравы столицы:
        Эта блудница, забыв о супруге, о доме, о сестрах,
         Родиной пренебрегла, позабыла и детские слезы,
        После же - странно совсем - и Париса забросила с цирком.
        С детства росла средь великих богатств у отца и привыкла
        Спать на пуху в своей золоченой, резной колыбели,
90    Но одолела моря, как раньше честь одолела
        (Дешево стоило честь потерять на мягких сиденьях).
        Смело и стойко она и терренские вынесла волны,
        И далеко раздающийся шум Ионийского моря;
        Много морей ей пришлось переплыть. Но когда предстоит им
        Выдержать праведный искус и честный, то женщины трусят:
        Их леденеют сердца и от страха их ноги не держат.
        Храбрости хватит у них на постыдное только дерзанье.
        Если прикажет супруг на корабль взойти, - тяжело ей:
        Трюм противен, вонюч, в глазах все ужасно кружится.
100  Если с развратником едет, она здорова желудком,
        Эту при муже рвет, а та, с моряками поевши,
        Бродит себе по корме и охотно хватает канаты.
        Впрочем, что за краса зажгла, что за юность пленила Эппию?
        Что увидав, "гладиаторши" прозвище терпит?
        Сергиол, милый ее, уж давно себе бороду бреет,
        Скоро уйдет на покой, потому что изранены руки,
        А на лице у него уж немало следов безобразных:
        Шлемом натертый желвак огромный по самому носу,
        Вечно слезятся глаза, причиняя острые боли.
110  Все ж гладиатор он был и, стало быть, схож с Гиацинтом.
        Стал для нее он дороже, чем родина, дети и сестры,
        Лучше, чем муж: ведь с оружием он! Получи этот Сергий
        Меч деревянный - и будет он ей вторым Вейентоном.
        Эппией ты изумлен? преступлением частного дома?
        Ну, так взгляни же на равных богам, послушай, что было
        С Клавдием: как он заснет, жена его, предпочитая
        Ложу в дворце Палатина простую подстилку, хватала
        Пару ночных с капюшоном плащей, и с одной лишь служанкой
        Блудная эта Августа бежала от спящего мужа;
 120  Черные волосы скрыв под парик белокурый, стремилась
        В теплый она лупанар, увешанный ветхим лохмотьем,
        Лезла в каморку пустую свою - и, голая, с грудью
        В золоте, всем отдавалась под именем ложным Лициски;
        Лоно твое, благородный Британник, она открывала,
        Ласки дарила входящим и плату за это просила;
        Навзничь лежащую, часто ее колотили мужчины;
        Лишь когда сводник девчонок своих отпускал, уходила
        Грустно она после всех, запирая пустую каморку:
        Все еще зуд в ней пылал и упорное бешенство матки;
130  Так, утомленная лаской мужчин, уходила несытой,
        Гнусная, с темным лицом, закопченная дымом светильни,
        Вонь лупанара неся на подушки царского ложа.
        Стоит ли мне говорить о зельях, заклятьях и ядах,
        Пасынкам в вареве данных? В припадке страсти и хуже
        Делают женщины: похоти грех - у них наименьший.
        "Но почему не нахвалится муж на Цензеннию?" - Взял он
        Целый мильон сестерций за ней и за это стыдливой
        Назвал ее; от колчана Венеры он худ, от светильни
        Жарок ее? Нет, в приданом - огонь, от него идут стрелы.
140  Можно свободу купить, - и жена подмигнет и ответит
        На объяснение: вроде вдовы - богачиха за скрягой.
        К Бибуле что же горит таким вожделеньем Серторий?
        Любит, по правде сказать, не жену он, а только наружность.
        Стоит морщинкам пойти и коже сухой позавянуть,
        Стать темнее зубам, а глазам уменьшиться в размере,
        Скажет ей вольный: "Бери-ка пожитки да вон убирайся!
        Нам надоело с тобой: сморкаешься часто; скорее,
        Живо уйди! Вон с носом сухим приходит другая".
        Жены, пока в цвету, как царицы, требуют с мужа
150  Стад канузийских овец, фалернских лоз, - да чего там? -
        Требуют всех рабов молодых, все их мастерские;
        Дома не хватит чего, но есть у соседа, - пусть купит.
        В зимний же месяц, когда купец Язон загорожен
         И моряков снаряженных палатки белые держат, -
        Им доставляется крупный хрусталь, сосуды из мурры
        Больше еще да алмаз драгоценный, тем знаменитый,
        Что красовался на пальце самой Береники: когда-то
        Дал его варвар блуднице, - сестре он подарен Агриппой
        Там, где цари обнажением ног соблюдают субботу
160  И по старинке еще доживают до старости свиньи.
        Ты из такой-то толпы ни одной не находишь достойной?
        Пусть и красива она, и стройна, плодовита, богата,
        С ликами древних предков по портикам, и целомудра
        Больше сабинки, что бой прекращает, власы распустивши,
        Словом, редчайшая птица земли, как черная лебедь, -
        Вынесешь разве жену, у которой все совершенства?
        - Пусть венузинку, но лучше ее, чем Корнелию, Гракхов
        Мать, если только она с добродетелью подлинной вносит
        Высокомерную гордость, в приданом числит триумфы.
170  Нет, убери своего Ганнибала, Сифакса и лагерь,
        Где он разбит; убирайся, прошу, ты со всем Карфагеном!
        "О, пощади, умоляю, Пеан, и ты, о богиня,
        Стрелы сложи; неповинны сыны! Только мать поражайте".
        Так кричит Амфион. Аполлон же лук напрягает:
        Кучу детей уж хоронит Ниоба и вместе супруга
        Только за то, что считала свой род знатнее Латоны,
        А плодовитость свою - как у белой свиньи супоросой.
        Где добродетель и где красота, чтобы стоило вечно
        Ими тебя попрекать? Удовольствия нет никакого
180  В этом высоком и редком добре, что испорчено духом
        Гордым: там горечи больше, чем меда. Кто предан супруге
        Вплоть до того, чтобы часто не злиться, чтоб целыми днями
        Не ненавидеть жену, которую так превозносит?
        Правда, иная мала, но для мужа она нестерпима.
        Хуже всего, что супруга себя не признает красивой,
        Если не сможет себя из этруски сделать гречанкой,
        Из сульмонянки - афинянкой чистой: все, как у греков.
         Хоть и позорнее нашим не знать родимой латыни,
        Греческой речью боязнь выражается, гнев и забота,
190  Радость и все их душевные тайны. Чего еще больше?
        Любят, и то - как гречанки! Простительно девушкам это;
        Ну, а вот ты - девяносто тебе уже скоро ведь - тоже
        Хочешь по-гречески? Нет, для старух эта речь непристойна,
        Сколько уж раз говоришь ты по-гречески так похотливо:
        "Жизнь ты моя и душа"; при всех произносишь, что было
        Только что под одеялом! Бесстыдно-разнеженный голос
        Похоть разбудит у всех, захватит, как пальцами; пусть же
        Перья спадут, и лицо твои годы выдаст, хотя бы
        Ты говорила нежнее, чем Гем, нежней Карпофора.
200  Ежели ты не намерен любить законной супруги,
        Значит, нет и причин, чтоб тебе на ком-то жениться,
        Трат не надо на пир, не нужно и винных лепешек,
        Тех, что дают в конце церемонии сытому гостю,
        Ни подношений за первую ночь, когда на роскошном
        Блюде блестят золотые монеты - Траян и Германик.
        Если в супружестве ты простоват и к одной лишь привязан
        Сердцем, - склонись головой и подставь под ярмо свою шею:
        Ты не найдешь ни одной, что бы любящего пощадила;
        Если сама влюблена, все же рада и мучить и грабить.
210  Стало быть, меньше всего полезна жена для того, кто
        Сам обещается быть желанным и добрым супругом:
        Ты никогда ничего не даришь, коль жена не захочет,
        Ты ничего не продашь без нее, против воли не купишь;
        Склонность твою предпишет она и откажет от дома
        Старому другу, который бывал здесь еще безбородым.
        Сводники или ланисты вольны составлять завещанья,
        Право такое ж дано гладиаторам - слугам арены, -
        Ты же добро завещай соперникам разным в наследство.
        "Крестную казнь рабу!" - "Разве он заслужил наказанье?
220  В чем преступленье? Свидетели кто? Кто доносит? Послушай:
         Если на смерть посылать человека, - нельзя торопиться". -
        "Что ты, глупец? Разве раб человек? Пусть он не преступник, -
        Так я хочу, так велю, вместо довода будь моя воля!"
        Так она мужу велит; но скоро она покидает
        Царство жены и меняет семью, затоптав покрывало,
        Вновь исчезает - и снова приходит к постылому ложу;
        Входа недавний убор, занавески она покидает,
        В доме висящие там, и у двери зеленые ветви.
        Так возрастает число, и в пять лишь осенних сезонов
230  Восемь будет мужей - достойный надгробия подвиг!
        Теща покуда жива, не надейся в семье на согласье:
        Теща научит ценить разорение полное мужа,
        Теща научит искусно, хитро отвечать на записки,
        Что соблазнитель прислал; она расположит подачкой
        Иль проведет сторожей; хоть здорова вполне ее дочка, -
        Теща зовет Архигена, одежды тяжелые снимет;
        Скрытый меж тем в потаенных местах, любовник запрятан;
        Он, нетерпения полный, молчит - и готовит оружье.
        Ты не дождешься, чтоб мать дала дочери честные нравы -
240  Нравы, каких не имеет сама: ведь гнусной старухе
        Полный расчет - воспитать такую же гнусную дочку.
        Чуть не во всех судебных делах начинается тяжба
        Женщиной: где не ответчик Манилия - глядь, обвиняет.
        Сами они сочинят заявленье, записку составят,
        Цельзу подскажут, с чего начинать и в чем аргументы.
        Кто не видал эндромид тирийских, не знает церомы,
        Кто на мишени следов не видал от женских ударов?
        Колет ее непрерывно ударами, щит подставляя,
        Все выполняя приемы борьбы, - и кто же? - матрона!
250  Ей бы участвовать в играх под трубы на празднике Флоры;
        Вместо того не стремится ль она к настоящей арене?
        Разве может быть стыд у этакой женщины в шлеме,
        Любящей силу, презревшей свой пол? Однако мужчиной
         Стать не хотела б она: ведь у нас наслаждения мало.
        Вот тебе будет почет, как затеет жена распродажу:
        Перевязь там, султан, наручник, полупоножи
        С левой ноги; что за счастье, когда молодая супруга
        Свой наколенник продаст, затевая другие сраженья!
        Этим же женщинам жарко бывает и в тонкой накидке,
260  Нежность их жжет и тонкий платок из шелковой ткани.
        Видишь, с каким она треском наносит мишени удары,
        Шлем тяжелый какой ее гнет, как тверды колени,
        Видишь, плотность коры у нее на коленных повязках.
        Смейся тому, как оружье сложив, она кубок хватает.
        Лепида внучки, Метелла слепого иль Фабия Гурга!
        Разве какая жена гладиатора так наряжалась?
        Разве Азила жена надрывалась вот так у мишени?
        Спальня замужней жены всегда-то полна перебранок,
        Ссор: на постели ее заснуть хорошо не удастся.
270  В тягость бывает жена, тяжелее бездетной тигрицы,
        В час, когда стонет притворно, задумавши тайный поступок,
        Или ругает рабов, или плачется, видя наложниц
        Там, где их нет; ведь слезы всегда в изобилье готовы,
        Ждут на своем посту, ожидая ее приказанья
        Течь, как захочется ей; а ты-то, балда, принимаешь
        Слезы ее за любовь, упоен, поцелуями сушишь!
        Сколько бы ты прочитал записок любовных и писем,
        Если б тебе шкатулку открыл" ревнивицы грязной!
        Вот она спит с рабом, вот всадник ее обнимает
280  "Квинтилиан, оправдай, прикрась что-нибудь!" - "Затрудняюсь.
        Ты уж ответь сама". И она говорит: "Решено ведь, -
        Ты поступаешь как хочешь, и я уступаю желаньям
        Так же, как ты. Негодяй, баламуть хоть море, хоть небо:
        Я - человек!" - Наглее не сыщешь, когда их накроют:
        Дерзость и гнев почерпают они в самом преступленье.
        Спросишь: откуда же гнусность такая и в чем ее корни?
        Некогда скромный удел охранял непорочность латинок,
        И небольшие дома не давали внедряться порокам
        Там, где был труд, где недолог был сон, и грубые рук
 290  Были от пряжи этрусской жестки, а к самому Риму
        Шел Ганнибал, и мужья охраняли Коллинскую башню.
        Ныне же терпим мы зло от долгого мира: свирепей
        Войн налегла на нас роскошь и мстит за всех побежденных.
        Римская бедность прошла, с этих пор у нас - все преступленья
        И всевозможный разврат; на наши холмы просочился
        Яд Сибариса, Родоса, Милета, отрава Тарента,
        Где и венки и разгул и где господствует пьянство.
        Деньги презренные сразу внесли иностранные нравы;
        Нежит богатство, - оно развратило роскошью гнусной
300  Все поколение: нету забот у прелестницы пьяной;
        Разницы меж головой и ногами своими не видит
        Та, что огромные устрицы ест в полуночное время,
        В час, когда чистый фалерн дает благовониям пену,
        Пьют из раковин все, когда потолок закружится,
        Лампы двоятся в глазах, а стол вырастает все больше.
        Вот и любуйся теперь, как с презрительной фыркнет ужимкой
        Туллия, Мавры известной сестра молочная, тоже
        Мавра, коль древний алтарь Стыдливости встретят дорогой.
        Ночью носилки здесь остановят они - помочиться,
310  Изображенье богиня полить струёй подлиннее,
        Ерзают в свете луны, верхом друг на друга садятся,
        После уходят домой; а ты, проходя на рассвете
        К важным друзьям на поклон, на урину жены наступаешь.
        Знаешь таинства Доброй Богини, когда возбуждают
        Флейты их пол, и рог, и вино, и менады Приапа
        Все в исступленье вопят и, кису разметавши, несутся:
        Мысль их горит желаньем объятий, кричат от кипящей
        Страсти, и целый поток из вин, и крепких и старых,
        Льется по их телам, увлажняя колени безумиц.
320  Здесь об заклад венка Савфея бьется с девчонкой
        Сводника - и побеждает на конкурсе ляжек отвислых,
        Но и сама поклоняется зыби бедра Медуллины:
        Пальма победы равна у двоих - прирожденная доблесть!
         То не притворства игра,