гда  этот  Понт  назывался  Эвксинским,
Ждать  Пенелопа  могла  двадцать  лет  не  старея...
...Старый  Гомер,  припорошенный  пылью  российской,
В  доме  пустом  опоздавшего  ждет  Одиссея...







ВЕЧЕР  ОТДЫХА  ДЛЯ  ТЕХ,  КОМУ  ЗА  ТРИДЦАТЬ

На  темные  пророчества,
волшбу  и  колдовство
слетались  одиночество,
бездомье  и  вдовство.
Кружили,  руки  выпростав,
морщиня  жалко  лбы
надеясь  что-то  выпросить
у  скаредной  судьбы.
Сплеталась  нить  непрочная
печального  родства,
и  мерзло  одиночество
в  объятиях  вдовства...











x x x

Вам,  Арамис,  все  сказано  не  мной,
и  ваших  снов  не  я  золотошвейка...
Я  -  лишь  узор.  Затейливая  змейка
средь  фауны  и  флоры  остальной.

Второй  октавы  пятая  струна,
соль  на  ладони,  легкий  бег  олений...
Мой  завиток,  украсив  письмена,
ни  слова  в  них,  и  буквы  не  изменит...











x x x

И  все-таки,  здравствуй!
Когда  сквозь  молчанье  Вселенной,
сквозь  меру  и  разум,
сквозь  каменный  лом  Вавилона,
сквозь  холод  пустого
томящего,  ждущего  лона
пробьется  ползвука,
я  встану  на  оба  колена
и  просто  заплачу,
как  плакать  давно  разучилась  -
бессильно,  бесстыдно,
как  ливень  -  дробясь  и  мелея,
как  тот  звездочет,
что  дождался  кометы  Галлея,
и  умер  от  счастья...
И  все-таки...
Все-таки,  здравствуй!








МОНОЛОГИ  МАРИИ  И  БОГА


МАРИЯ

Велели  покориться  -  что  ж,  пожалуй...
Иосиф  стар,  а  я  хочу  детей...
Спаси  нас  Бог  от  низменных  страстей,
От  наводненья,  мора  и  пожаров...
Но  даже  без  корысти  -  лучше  Бог,
Чем  случай  ненадежный  и  хмельной...
Иосиф  стар...
Не  век  же  быть  одной,
Копя  бесплодья  горькую  поклажу.
Да  будет  Сын  -  не  Божий  -  только  мой!
Пусть  он  докажет!



БОГ

Зачем  любовью  к  женщине  земной
Осквернено  великое  рожденье?..
Пятак  свиной,
Исчадье,
Наважденье
Тому  виной...
Мария!  Ангел  мой!
Твой  старый  Бог  совсем  сошел  с  ума
И  мелет  чушь  -  прости  великодушно...
Покорная,  а  смотришь  непослушно...
Податлива,  а  все  же  не  сама...
Пойду  в  кабак.  Нарежусь,  заскулю
на  каменном  плече  у  вышибалы...
Мария!  Я  люблю,
А  ты  не  знала,
Как  я  люблю...
Я  в  бесконечном  имени  твоем
Целую  каждый  звук  и  пью  отдельно,
Измятою  простынкою  постельной
У  ног  твоих  обласкан  и  смирен,
И  Божьей  волей  ночь  все  длю  и  длю  -
В  бесплотном  теле  плоти  места  мало...
Мария!  Я  люблю,
А  ты  не  знала,
Как  я  люблю...


МАРИЯ

Такая  нежность,  будто  вниз  лицом
Я  в  ландыши  упала  или  мяту,
И  так  тепло,  счастливо  и  невнятно
В  его  руках,  заплетенных  венцом...
Не  за  грехи  -  за  стынь  и  маяту
Копеечных  постылых  ежедневий
Рожденные  не  в  радости,  но  в  гневе,
Зачатые,  как  кошки,  на  свету,
Мы  падаем  друг  в  друга...  И  без  снов
Кружится  ночь  над  солнечным  сплетеньем,  -
И  легкий  сплав  един  и  совершенен
Без  слов.




БОГ

Бог  родился  -  упругий,  золотой,
Дав  мне  Отца  единственное  званье,
И  крошечной  властительной  пятой
Уже  попрал  мое  существованье,
И  молоко  из  лопнувших  сосков
К  нему  спешит...  Мария!  Дай  скорее,  -
Пусть  не  кричит...  Ну,  хочешь,  я  побреюсь,
сменю  на  джинсы  тогу  -  и  готов
Рысить  за  молоком  за  два  квартала,
Стирать  пеленки,  день  и  ночь  не  спать...
Затих...  уснул...
Усни  и  ты...  устала...
Мария...
Мать.



МАРИЯ

Стерты  губы.  В  глазах  убежавшая  ночь
Задержалась,  к  вискам  проведя  полукружья...
За  стеною  архангелы  пробуют  ружья...
Безмятежны  в  кроватках  сынишки  и  дочь...
И  любимые  руки  -  знакомый  озноб,
И  вода  пересохшим  губам,  как  причастье,
И  влажнеют  ладони  от  вечного  счастья,
Опускаясь  крылами  на  Божеский  лоб...
Что  архангелы  -  пусть  гомонят  за  стеной:
-  Бог  лишился  ума!  Бог  рожает  мышей!
Я  Иисусами  всех  назову  малышей,
Он  Мариями  девочек  -  всех  до  одной!
Пусть  готовят  распятье  -  великий  искус  -
В  сумасшедших  домах  и  теперь  не  новей!
Эй,  архангелы,  гляньте,  который  Иисус
Из  моих  сыновей?
Не  ищите,  -  колышется  тень  от  сетей,
Назначайте  Христа  из  ближайшей  родни  -
Мы  уходим.
Любимый,  закутай  детей.
Мы  идем  не  одни.



БОГ  И  МАРИЯ

Мы  знали  брань,  площадное  гнилье,
Но  Смерть  уже  не  давит  страшным  грузом  -
Мы  вечные  -  в  Мариях  и  Иисусах,
В  любви  и  бесконечности  ее!




















ПАУЗА  В  МОЛЧАНЬИ











x x x

Пальцы  не  просят  колец,
уши  не  просят  серег...
Зодиакальный  Стрелец
над  головами  залег...
... Если  бы  веком  назад,  -
было  бы  время  балов,
и  расцветали б глаза
в  мраморе  женских  голов,
и  кружевной  котильон
плыл  бы,  качаясь  слегка,
милями,  верстами,  лье,
пылью  до  потолка...
... Век  мой!  Смола  и  свинец!
Третьего  Рима  позор,
третьего  Рейха  конец,
ветер,  ноябрьский  сор...
... Век  мой  -  горбун  и  главарь,
бреющий  души  и  лбы,
я  дочитала  букварь
к  водоразделу  судьбы!..
Я  добрела,  наконец,
к  тайне,  и  тайна  проста  -
пальцы  не  просят  колец,
тело  не  просит  креста...





x x x

Еще  не  знаю  -  по  какому  списку,
по  тайной  канцелярии  какой
мне  проходить,
но  чувствую,  как  низко
судьба  огонь  проносит  над  рукой...
Паленым  пахнет  волосом,  но  кожа
пока  еще  ознобно - холодна...
О,  Господи!  Как  призрачно  похожи
на  этой  части  суши  времена!
Как  будто  утомясь  от  вечных  бдений,
не  дожидаясь  Страшного  Суда,
Бог  создал  заповедные  владенья
и  перестал  заглядывать  туда...










x x x

Мелкотравчаты  все  измышленья  -
в  них  ни  грамма  от  боли  всерьез,  -
от  томленья  до  тихого  тленья
цепь  заученных  формул  и  поз...

Да  простится  нам  это  актерство,
может,  спишется  на  времена,  -
слишком  долго  с  завидным  упорством
под  горшок  нас  равняла  страна,

та  страна,  коей  более  нету,
что  почила  не  в  Бозе,  но  в  зле,
та  шестая  -  закрытая  свету  -
часть  блаженных,  снующих  в  золе,

та  последняя  в  мире  задача
из  раздела  судеб  и  примет...
Почему  же  сегодня  я  плачу,
подсмотрев  у  соседа  ответ?..







x x x

Нынче  модно  висеть  на  кресте,
но  не  до смерти  и,  чтоб  недаром...
Ты  не  пробуй  -  пусть  пробуют  те,
у  кого  есть  привычка  к  базару...

В  королевстве  неверных  зеркал
переплет  притворится  оконный
тем  крестом,  что  так  жадно  искал,
и  лубок  притворится  иконой,

и  под  смех  одиноких  зевак,
под  веселые  оклики  снизу,
как  весенний  предпраздничный  флаг,
будешь  ты  трепетать  над  карнизом...

... Постарайся.  Не  пробуй.  Стерпи.
Это  душу  насилуют  черти!
Добреди.  Доскрипи.  Дохрипи
до  короткого:  "Умер  от  Смерти",

и  когда  зацветет  на  кусте
синий  терн  после  долгого  снега,
может,  скажут:  "Он  был  на  кресте,
потому  что  не  мыслил  побега..."






ВЫХОД

... и  боль  отпустила  и  стала  терпимой...
Сегодня  -  я  тонкого  волоса  легче,
лишь  теплые  токи  тревожат  мне  плечи...
Взлетаю!..  Прощайте!..  Я  мимо!..
                                                               Я  -  мимо...
Беспечных,  усталых,  безумных  -  я  мимо,
я  мимо  домов,  где  идет  пантомима,
я  мимо  рисованных  рощ  и  оврагов,
я  мимо  владений  и  мимо  бараков  -
туманом,  дыханьем, дымком  сигаретным
взлетаю  туда,  где  ни  зла,  ни  запретов!..
Туда,  где  порвутся   последние  нити...
Но  вы  -  дорогие  -  живите!
Живите!..








ПЕРЕДЕЛКИНО

Из  дачной  электрички  выйти  в  дождь,
брести  остатком  леса  и  погостом
в  чужую  дачу,  в  ночь,  в  чужие  гости...
А  дождь  причем?  Да  так  уж  вышло  -  дождь...
В  чужом  камине  высушить  дрова
и  ждать  кукушку  будто  откровенья,
и  не  дождаться.  Вытряхнуть  колени
и  не  заплакать,  ибо  здесь  -  Москва,
почти  Москва,  слезам  почти  не  веря,
в  почтенные  сбежалась  имена...
В  игрушечном  лесу  не  встретить  зверя
и  в  местном  магазинчике  -  вина,
но  есть  зубные   щетки  и  урюк,
и  продавщица  смотрит  как  ГеБешник,
а  ты  не  падший  ангел  -  просто  грешник,
хоть  тщишься  быть  не  просто...
Старый  трюк  -
иллюзия  значимости  грешка,
раздутость  щек,  нестойкость  акварели...
Идем,  подруга,  нас  уже  погрели
бенгальскими  огнями  из  мешка,
и  фокусник  устал...  и  новый  вождь
по  телеку  бубнит  о  бурном  росте...
А  истинно  живые  -  на  погосте...
Им  худо  в  дождь.
Да  так  уж  вышло  -  дождь...





x x x

Горчичным  привкусом  во  рту
родился  стих  и  выжал  слезы
из  глаз,  которые  давно
себя  не  числили  в  плаксивых,
и  застыдились,  и  улыбкой
смахнули  стыд,  и  между  тем,
под  сердцем  тренькнул  бубенец,
сто  лет  молчавший...
Ну,  дела!
Выходит,  что  не  все  пропало?
Я  плачу  и  смеюсь  стыдливо
из-за  стихов?..
Но,  Боже  мой!
Я  записать  их  не  успела!
Остался  лишь  горчичный  привкус,
а  он  рождает  глупый  ряд
совсем  иных  ассоциаций:
шашлык,  котлета,  мититей,
алаверды,  "Киндзмараули"...
И  остается  лишь  вздохнуть
о  том,  что  все  необратимо






x x x

Совсем  не  пишется  с  утра...
Слова  -  в  дневные  траты,
в  изгиб  руки,  в  изгиб  двора
уходят  невозвратно.
И  вся  ночная  нагота,
естественность  ночная  -
в  бессилье  стиснутого  рта,
в  звонки  и  визг  трамвая...
И  иссыхает  край  пера
мучительно  и  зримо...
Совсем  не  пишется  с  утра,
и  ждать  -  невыносимо...










x x x

Давай  покурим  или  посвистим,
заполним  как-то  паузу...
Хотела...
хотела  бы  сказать  -  меж  поцелуев!..
Но  это  будет  первая  неправда,
а  мы  с  тобою,  в  общем,  не  вруны...
Давай  заполним  паузу  в  молчаньи,
попробуем  хотя  бы  на  секунду
соприкоснуться  голосом,
а  вдруг
мир  обретет  -  и  мы  разбогатеем  -
какой-то  небывалый  инструмент,
не  струнный,  не  ударный  и  не  медный,
созвучный  только  Божьему  старанью
увидеть  в  нас  хоть  капельку  добра...

... Пора,  мой  друг,  я  чувствую  -  пора!..
Подай  же  мне  хоть  слово,
спутник  бедный!..








x x x

Я  твой  колоколец - бубенец,
отзовусь  на  каждое  касанье,
разгоняя  утренний  свинец,
золотыми  звякну  волосами,

пропою  короткое:  "Пора!",
не  влагая  горестного  смысла,
в  то,  что  мы  дожили  до  утра
и  совсем  изжили  наши  числа...

Пять  минут  судьбы  -  к  лицу  лицом,
пяти  минут  судьбы  -  но  телом  к  телу!..
Золотым  залетным  бубенцом
по  твоей  душе  я  пролетела,

но  -  кто  знает?  -  может,  над  крыльцом
в  доме,  где  и  так  всего  в  избытке,
я  когда-то  стану  бубенцом  -
певчим  наваждением  на  нитке...






x x x

Мне  не  вспомнить  лица  твоего:
только  сомкнутый  угол  ресниц,
пять  морщинок,  как  будто   иглой
проведенных  к  виску,
только  горько - счастливый  излом,
разделивший  страдание  лба
и  мятежную  радость  глазниц,
а  еще...  а  еще  -  ничего,
потому  что  глазам  не  дано
горькой  памятью  в  трещинках  губ
среди  множества  лиц  отыскать
лишь  одно  -  с  расстояния  вдоха...












x x x

Все  обошлось.  Утешься.  Я  жива.
Опять  побег  был  плохо  подготовлен.
Я  зацепилась  платьем  за  слова,
и  краткий  бунт  был  тихо  обескровлен.
Все  обошлось.  Будильник  вновь  взведен,
и  можно  отходить  от  перепалки...
... "Мой  колосок!  Осталось  девять  ден..."  -
Аксинья  сушит  слезы  в  полушалке...
Счастливая  -  ей  целых  девять  дней
гореть  огнем  -  то  страхами,  то  страстью...
Что  может  быть  прекрасней  и  странней,
и  непереводимей  слова  "счастье"?..
... Все  обошлось.  Я  -  здесь,  Но  сон  сбежал...
Квадрат  окна  давно  молочно - светел...
Мой  сонный  страж  меня  не  удержал  -
я  утекла  в  слова.  Он  не  заметил.










РОГНЕДА,  ДОЧЬ  РОГВОЛОДА

...  и  нарек  ее  князь  Гориславой
во  многие  скорби,
и  велел  позабыть,
что  отец  нарекал  по-иному...
Горислава...  Горюха...
как  жизнь  тебя  скорбная  горбит  -
муж  ли,  князь  ли,  насильник  -
все  омут...
... не  крестом  осенясь,
меч  вложила  в  сыновью  ручонку:
"Как  отец  убивать  меня  станет  -
все  помни  и  ведай!..
Не  Горюхой  умру  -
отойду  непоклонной  Рогнедой!
А  присудится  жить  -
быть  мне  Богом  иным  нареченной..."
... и  судилась  ей  жить...









ЛЖЕДМИТРИЙ

Нет,  не  видела  мать  своего  малыша  мертвым,  -
как  явились  сказать  -  только  охнула  и  оземь...
Сорок  дней  и  ночей  под  тяжелой  дохой  мерзла
да  стучала  зубами,  да  выла...  Да  выть  -  поздно...

Что  осталось  от  глаз,  если  ночью  и  днем  мокли?
Чтобы  в  крик  не  кричать,  губы  жала  тугой  гузкой,
а  застряло  в  мозгу:  "Обманули!..  Не  он!..  Мог  ли?..
Не  его,  не  его  положили  во  гроб  узкий!.."

А  когда  подвели  молодца  через  срок  долгий,
где  и  силы  взяла?  -  растолкав  шептунов  в  свите,
затряслась  на  плече:  "Не  возьмете,  зверье!..  Волки!..
Нету  глаз  у  меня,  да  на  ощупь  скажу  -  Митя!.."









x x x

Не  вольная  птица  -  жена  -  не  девица,
мне  мужнее  имя  марать  не  годится...
Спи,  мой  богоданный!  Пускай  не  приснится
тебе  золотая  воровка - куница...

Я  шапочку  кунью  на  брови  надвину  -
спи,  мой  богоданный!  Спи,  мой  чужевинный!
Сапожки  сниму  и  босой  до  порога
легонько  пройду,  половицей  не  дрогнув...

А  утром  меня  призовешь  ты  к  ответу:
- Что ножки, как лед?  Может, бегала где-то?..
 Скажу,  не  моргнув,  только  губы  кусая:
- Напиться  вставала...  бежала  босая...









x x x

Взращено  византийством  и  гречеством,
бито  темником,  бито  огнем,
называется  гордо  -  Отечество!
Не  пройти,  не  объехать  конем.

Челобитчество  ли?..  Человечество?..
Снег  и  ветер  -  не  райское  пение.
Называется  кратко  -  Отечество,
а  назвать  бы  -  Тоска  и  Терпение,

а  назвать  бы  -  в  привычке  витийствовать  -
бедным  полем,  где  Богом  обронены,
скудным  местом,  где  не  византийствуя,
родились  -  отмотали  -  схоронены.









x x x

Ах,  что  за  потолки!  Белить  бы  да  белить!
И  люстра  на  крюке  висит  сиротски  косо...
Какому  бы  врагу  ехидно  подарить
похмельную  любовь  великоросса?..

Он,  глухо  отсопев,  ухмылку  сжав  в  горсти,
щетину  поскребет,  ремнем  задавит  брюхо:
"Сударыня,  прости!"  -  сударыня  простит.
И  чарку  поднесет,  и  корку  даст  -  занюхать...










КАИР

Хоть  не  знаю,  где  сменится праздник постом  -
в  этой  области  глухо  и  мглисто,  -
но  себя  осеняю  широким  крестом
на  глазах  у  фундаменталиста.
Хулиганка  с  отсутствием  чувства  беды,
голоногая  стерва,  холера!
Так  во  все  времена  -  с  пустяка,  с  ерунды  -
начинаются  войны  за  веру.













ВОСЕМЬ  ЗАПОВЕДЕЙ

Закрыть  Америку.  Остаться  тет-а-тет
с  забавной  географией  по  Швейку.
Не  вешать  маскарадных  эполет
на  слабое  изделье  местной  швейки.
Не  доводить  до  драки  каждый  спор,
где  в  равенстве  "менты" - "минтай" - "ментальный".
Не  ковырять  болячки  до  тех  пор,
пока  врачи  не  выдохнут:  "Летальный!.."
Дать  выбродиться  глупому  вину.
Решить,  что  неизбежен  этот  климат.
И  бросить  перекладывать  вину
на  тех,  что  все  равно ее не  имут.










x x x

Что  упало  -  пропало.
                       Мы  равных  кровей,
в  этой  скачке  летим  голова  к  голове,
под  трибун  "у-лю-лю"  -
                           ты  пылишь,  я  пылю.
Обойдешь  -  ненавижу.
Догонишь  -  люблю.
Хлещет  паром  из  пор  -
он  горяч  и  упруг!
Мы  не  видим  в  упор
отстающих  на  круг.
Мы  не  помним,  как  выглядят
                                 лица  в  анфас:
профиль  к  профилю  -  страшный
от  скошенных  глаз.
Голова  к  голове  жизнь  копытим  к  нулю.
Обойдешь  -  ненавижу.
Догонишь  -  люблю.
Но  становятся  уже
и  уже  круги...
Ты  не  смеешь  отстать!
Ну,  беги  же!
Беги...







x x x

Ищу  свое  лицо  -
Сегодня  во  вчерашнем...
Дружила  с  подлецом  -
сегодня  стало  страшно,
сегодня  ноет  зуб,
как  совести  бы  надо,  -
стираю  краску  с  губ,
а  там  опять  помада...
Как  будто  тонкий  лед
подошвой  прогибаю...
Как  будто  кто-то  врет,
а  я  ему  киваю...
Ищу,  ищу,  ищу
песчинки  в  мути  споров,
себя  себе  прощу,
когда  найду  опору  -
хоть  в  Бога,  хоть  в  зарю
грядущего  поверя,
хоть  в  то,  что  говорю,
но  только  в  полной  мере.








x x x

Лопухи  вдоль  обочины,
Воздух  вязок  и  тих.
Бездорожная  вотчина
Из  обочин  одних.
Отче  наш!  Обносились  мы,
Сбили  в  кровь  башмаки,
А  пути  не  осилили
До  молочной  реки.
Ладим  жидкое  хлебово,
Льем  кондер  в  котелки,
Чтоб  дорогу  не плевую
Помянуть  по-людски.
Ну  и  пусть,  что  не  пожили,
Сами  выбрав  суму,  -
Нам  бы  Царствие  Божие,
Нет  -  так  все  ни  к  чему!








x x x

Мое  поколение,
рожденное  и  созревшее
от  потепления,
до  потепления,
упавшее  не  орлами,
а  решками,
и  невостребованное  временем,
закрывшее  брешь
между  шестидесятыми
и  восьмидесятыми,
рассыпанное  на  инертные  атомы,
молчаливое  -  хоть  режь,
не  ломаное,  но  мятое,
несъедобное,
но  склонное  к  самосъедению,
самокопанию,
самоубийству,
мое  поколение,
бегущее  от  идолищ  и  мекк,
мое  поколение,
замыкающее  двадцатый  век,
сегодня  пробует  голос  -
хриплый  и  мятый,
как  слежавшееся  белье,
запоздалый  от  долгого
неупотребления...
МОЕ  поколение,
только  МОЕ,
да  станешь  ты  гумусом
ВОСКРЕСЕНИЯ!


x x x

Мне  снятся  реки,  горы,  перевалы,
Оленьи  нарты,  рыжие  верблюды,
Саванна  и  таежные  завалы,
Пещеры,  сталактиты,  камни,  руды...

И  никогда  не  снится  тот  автобус,
Которым  столько  лет  дорогу  мерю,  -
Второй  раз  опоясываю  глобус,
Не  открывая  никаких  америк.

Но,  может  быть,  однажды  южный  ветер
Тряхнет  автобус,  и  случится  чудо  -
Кондуктор  скажет:  "Дальше  не  поедем!
Конечная  -  отсюда  на  верблюдах..."










x x x

Из  себя  тянем  соки  -
нам  земля  не  опора,
измолчались  до  срока,
искричались  до  спора,
исцарапано  горло
стружкой  слов  однополых  -
нищих  вывели  в  город
и  оставили  -  голых...
Бесполезны  над  плотью
издевательства  воли  -
выше  боли  бесплодья
не  придумано  боли...
Можно,  корча  "презренье",
отыграться  на  пепле,
но  не  надо  прозренья,
если  люди  не  слепли.










x x x

День  ослеп  от  сплошного  дождя...
Дождь  свивается  в  нити  и  полосы...
Маяки  непрерывно  гудят,
и  суда  ищут  берег  по  голосу.
Мокнут  шлюпки  на  серой  воде,
по-щенячьи  уткнувшись  в  причалы,
и  не  видно  в  соленом  дожде
ни  конца,  ни  начала,  -
будто  все  на  одном  корабле,
как  один  -  постояльцы...
Только  тянется  небо  к  земле
миллионами  пальцев.
Только  море  на  тысячу  луж
глубже.
Только  суша  на  тысячу  суш
уже.
И  не  верится,  будто  есть  брег
знойный  -
вечный  дождь  омывает  ковчег
Ноев...







ЛАБРАДОР

Странное  слово  застряло  на  уровне  бреда  -
в  диком  ряду  между  ламой  и  бряцаньем  шпор...
Память  ночная,  ведунья,  спаси  и  поведай,
кто  же  такой  ЛАБРАДОР?

Глупо  вести  диалоги  на  уровне  спора
в  кухне  на  восемь  конфорок  с  ошметками  свар:
тут  мне  подскажут,  что  звался  жилец  ЛАБРАДОРОМ,
тот,  что  налево...  А  впрочем,  он  был  ГИБРАЛТАР.

Книжная  полка  пылится  ехидным  укором:
пять  детективов  -  допрыгалась,  вот  и  терпи!
Черт  побери,  я  свихнусь  до  утра  с  ЛАБРАДОРОМ,
мерзкое  слово  кофейною  гущей  запив.

Ночь,