ановится он рукой,
     которую так легко
     по-дружески протянуть...
     Засилие кулаков
     руки извращает суть.
     Планета трещит по швам!
     Спрошу без пустых бравад:
     зачем же природой нам
     подарена голова?..



     . . .

     Мой каждый шаг - находки и потери:
     то лезу вверх, то вниз слетаю с круч.
     А за спиной захлопывают двери
     и в темноту выбрасывают ключ.

     На каждый вдох, улыбку, каплю, строчку,
     на час покоя, годы мятежа
     мне просто жизнь оформила рассрочку,
     в которой нет отмены платежа...




     . . .

     В разобщеньи под общей крышей -
     автономность опасный зверь! -
     отвыкаем друг друга слышать,
     не считаем людских потерь.

     Дом гудит, как весенний улей,
     чудо века и сотен сот!
     Не смыкаются наши судьбы,
     параллелятся - вот и все

     Не поможет ни суд, ни вече -
     век диктует, какой там бунт!
     Только жалко мне каждый вечер
     мертвой лодкой лететь на грунт,

     чтоб тонуть в новостях экрана,
     незаметно съедая ночь...
     Там, за стенкой - живая рана,
     но меня не зовет помочь.

     Там за стенкой - живая радость,
     но ее не спешат делить...
     Может, просто самой мне надо
     постучаться и дверь открыть?..


     . . .

     Детство вниз скатилось по перилам,
     ясный взгляд, прощальный взмах платка,
     ласточкой весенней в небе взмыло
     и осталось запахом цветка...


     . . .

     Какой мужчина! Ах, какой мужчина!
     Он, без сомненья, знает в жизни толк:
     сменил работу, женщину, машину
     и вылетел на следующий виток!..




     . . .

     В венецианский канал
     превратил мою улицу дождь
     В мокрый веселый бал
     я выхожу, как дож,
     в сказочный карнавал,
     в радуги перепляс!
     Площадь - огромный зал,
     капли танцуют вальс.
     В лужу ступаю важно:
     - Здравствуйте! Бона сера!
     Вот мой корабль бумажный,
     нету лишь гондольера,
     это не страшно, право,
     город - пера абрис...
     Ливню кричу я "браво"!
     Ливню кричу я "бис"!
     Только бы дождик дожил -
     ярким, цветным - не серым!
     Буду сегодня дожем,
     свитой и гондольером!



     . . .

     Чем пахнут дороги?
     Бензиновым дымом,
     клубящейся пылью,
     оврагом полынным,
     затерянной былью,
     несбывшейся сказкой,
     непрошеным словом,
     оборванной лаской...
     А, может быть, домом?
     Порогом знакомым?
     И мамой -
     дыханьем ее невесомым?..
     ... Любая на свете дорога -
     к порогу и от порога...




     . . .

     Я падала больно, ревела, вставала,
     колени и локти я в кровь разбивала,
     а мама, лаская дрожащий комочек,
     шептала: "Ходить ты научишься, дочка!"
     Колени в порядке - шагаю, не трушу,
     но вот спотыкаюсь и - вдребезги душу!..
     Осколки в газетку смету осторожно,
     свое пентамино сложить мне несложно:
     вот место любви и надежды, вот - веры,
     вот это - привычки, а это - манеры,
     тут место забот и печалей, тут - жалость,
     ну вот, посмотри, еще много осталось!
     Достоинство, гордость, к мещанству презренье,
     а эти осколки - мои озаренья...
     Вот тут потускнело, а там - потерялось,
     я слезы не лью - еще много осталось!
     Жестокость и трусость - крупинки металла
     (с асфальта ведь я все подряд наметала!) -
     и зависть, и подлость, и жадности крохи
     ползут по душе, ищут места, как блохи.
     Я им не позволю забраться поглубже,
     я лучше опять раскрошу свою душу -
     столкну с подоконника жестко и грубо,
     а после возьму семикратную лупу,
     промою осколки, чтоб каждую малость
     сложить и сказать: "Еще много осталось!"



     . . .

     Любое время исторично -
     и час, и век, и день за днем...
     Кому дано категорично
     судить о времени своем?

     Оно еще расставит знаки,
     оно еще воздаст сполна
     и, как обычно, после драки
     на щит поднимет имена...

     И мы забудем, что вторично
     и похороним мелкость тщет...
     Кому дано категорично
     судить о времени вообще?




     . . .

     Сложите мечи, эрудиты!
     Не хмурься, высокий Парнас!
     Я буду и гнутой, и битой,
     но после, потом, а сейчас
     бегу бестолково, но резво,
     не прячу дурацкий вопрос -
     скорей, вполпьяна, а не трезво,
     скорее, взахлеб, чем взасос!
     Стучусь в неоткрытые двери,
     люблю без насилья строку...
     Стараюсь идти без истерик -
     пока это все, что могу.



     . . .

     Преждевременны итоги -
     целы, в общем, кулаки,
     не истоптаны дороги,
     и не сбиты каблуки

     По асфальту, по мощенке:
     от "привета" до "пока" -
     сколько будет непрощенных
     слов, слетевших с языка?

     Кто-то спросит: "Все блажишь ты?"
     Кто-то буркнет: "Лгунья, тать!"
     Сколько будет непростивших?
     Кто возьмется подсчитать?

     Где, когда сломаю ноги?
     Чем побалует судьба?
     Преждевременны итоги.
     Неистоптана тропа...



     . . .

     Осень, хлябь, сбесившийся норд-вест
     отжимает серую волну...
     Узкий, будто скальпельный порез,
     день, непрочно спрятавший луну

     Куцый день, подстриженный под нуль,
     зябкая промозглость по спине...
     В этот день не верится в июль -
     отчего ж ты вспомнил обо мне?

     Раскатились судьбы - не снизать,
     хлопоты тебе не по плечу...
     Так хотела многое сказать
     без тебя тебе... И вот - молчу...

     След от слов больней, чем след от пуль,
     лучше не касаться этих мест...
     Извини, не верится в июль -
     в осень, в хлябь, в сбесившийся норд-вест...



     . . .

     В голод, мор, любое лихолетье,
     в дни, когда весь мир лежал в золе,
     за подол держали женщин дети -
     матерью держались на земле.

     Женщинам бы плакать, биться, выть бы,
     да вытьем детей не прокормить!..
     И плелись невидимые нити
     в прочную связующую нить

     Зарастали дикие прокосы,
     поднималась новая трава...
     Падали на утренние росы
     женские тревожные слова:

     - Люди, на себя беду примерьте!
     Отведите худшее из зол!
     Ведь ничто не сможет, кроме смерти,
     у детей наш выдернуть подол!



     ТРАМВАЙНАЯ ЗАРИСОВКА

     Говорил ей парнишка весомо,
     щеря светлый уверенный глаз:
     - Это, бабка, не лавка у дома,
     а трамвай в самый пиковый час.

     Что, толкают? А как ты хотела?
     Все с работы, а ты - от тоски!
     Вечно ищут на пенсии дела -
     лучше б внукам вязали носки!

     Краем рта усмехнулась старуха,
     не спеша дать парнишке ответ,
     и жалела его, лопоухого,
     зная скорость течения лет...




     . . .

     "Девочка на шаре" Пикассо:
     девочка - арена - шарик между...
     До паденья только волосок,
     но на непаденье есть надежда...
     Мы стоим, как девочка на шаре,
     равновесье - тоненькая нить...
     Охватить бы Землю теплой шалью
     и узлом надежно закрепить.
     Люди - их безумье - шар наш между -
     вечной ночи ядерная пасть...
     Но на непаденье есть надежда.
     Удержаться б только. Не упасть.



     . . .

     Куда ты так спешишь, мой бывший друг?
     Не торопись, не брошусь я в погоню,
     и не окликну, не заплачу вдруг,
     платок не стисну нервною ладонью...
     Когда ушел ты, и саднила боль,
     когда горчила на губах потеря,
     я и тогда (напомнить мне позволь!)
     с упреком не стучала в твои двери.
     Так почему же нет тебе покоя?
     Зачем весь этот прошлогодний снег?
     И что за наваждение такое
     несет тебя, все убыстряя бег?
     Ты не поставил в предложеньи точку -
     а это ведь всегда неоднозначность,
     и надо дописать финала строчку,
     чтоб мир обрел конкретность и прозрачность...
     Но мой сюжет окончился давно,
     и не ищу я больше с ним свиданья,
     а потому, мне, право, все равно,
     как ты расставишь знаки препинанья.




     . . .

     Рыжий кот - хвост трубой!
     У часов старинный бой,
     на паркете лунный свет...
     Есть любовь, а счастья нет.
     Не горюй, не беда,
     так бывает иногда,
     счастье - рыжая вода:
     кап и сгинет без следа!..
     Бой часов, ночь без сна,
     в окна брызжет весна!
     Выше нос, хвост трубой:
     есть любовь - все с тобой!
     Лунный свет, рыжий кот,
     талый снег, хрупкий лед,
     осень, лето, весна,
     бой часов, ночь без сна...
     На судьбу не греши -
     это все не гроши,
     не кляни, не губи
     и обид не копи!..
     Может, дождь, может, снег!
     Может, да, может, нет!
     Не взлелеивай месть:
     есть любовь - счастье есть!



     . . .

     Хамство бывает разное -
     трамвайное и площадное,
     любезное, безобразное,
     трусливое, беспощадное.
     Мелкое хамство, лабазное,
     где-то в корню не удавленное,
     разное хамство, разное.
     Хуже - высокопоставленное.
     В чистый костюмчик втиснутое,
     с барственным баритончиком,
     надо - спровадит быстренько,
     надо - задок в поклончике.
     Подлые, рабьи мысли
     с чиновничьих этих высей
     людям талдычат: "В жизни
     от вас ничего не зависит!"
     - Этот опять, что ли с бедами? -
     Скука в глазах свинцовая,
     - Что, позвонишь куда следует?
     Пробуй! Дело не новое!
     Жалобку вздумал? Жалуйся!
     Вот она, макулатура!
     Но не особо радуйся:
     я же - номенклатура!
     Что, развалил работу?
     Вот навязался критик!
     Знай свое место! То-то!
     Ты в этом деле винтик!
     Хуже любого предательства
     слабому душу выржавит,
     будто бы вид на жительство
     милость чинушью выдавит.
     Но ведь людей немало
     крепких во всяком смысле:
     вечно Россия рожала
     тех, кто пошире мыслит:
     винтик, шурупчик, гаечка -
     это деталь крепежная!
     Ну, а как разболтается?
     Рухнет постройка сложная!
     Ну, человек рабочий,
     значит, опять за дело:
     чистить и откурочивать
     то, что к нам прикипело.
     И, не терпя двурушия,
     жестким сдирать абразивом
     хамского равнодушия
     подлую образину!



     . . .

     Лес, ты мне слово одно подари -
     слово огня и любви,
     полное неги и страсти!
     К этому слову ты, море, мотив подбери
     в ритме волны, в такт веслу и в тональности снасти...
     Воздух сосновый, ту песню наполни до края
     острым и свежим дыханием шишек смолистых,
     так, чтобы каждый сказал - эту песню я знаю
     и подпою этим строчкам нехитрым и чистым.
     Я эту песню спишу на тетрадный листочек,
     голубя сделаю - пусть он летает по свету,
     пусть донесет он тепло этих песенных строчек
     всем, кто в пути - не в постели
     встречает рассветы.
     Пусть над землей он рассыплется звуками бубна...
     Тайно я верю, что светлая музыка эта
     лучшие струны затронет в сердцах, пусть подспудно,
     и оправдает меня на миру, как поэта!



     . . .

     Поговорим, не разжимая губ,
     не возводя обиды наши в куб
     истерик и словесной шелухи,
     и не казня за прошлые грехи.

     Поговорим, не отводя глаза,
     без блефа, без козырного туза,
     без камня в спину, выспренних угроз,
     без самоумиления и поз.

     Поговорим, не открывая рта,
     о том, что вслух не скажем никогда:
     нам повезло - хоть в счастьи каждый глуп -
     все понимать, не разжимая губ...





     . . .

     Падает тень на лица,
     время летит, пыля.
     Выпустила синицу,
     где искать журавля?

     Прошлых дел вереница -
     шелковая петля.
     Где ты, моя синица?
     Сколько ждать журавля?

     Каждую ночь мне снится:
     точкой внизу Земля...
     Верю, была синица
     вестницей журавля!






     . . .

     Спасибо за недоверье -
     хоть соли и съеден пуд,
     но общим аршином меря,
     вы скорый свершили суд...

     Но если вот также круто
     пойдет под удар другой,
     вы дайте ему минуту,
     чтоб сердце прикрыть рукой...


     . . .

     Сладкое, горькое - все перемешано,
     черное, белое, зимнее, вешнее...
     Все разделить - это дело неспешное:
     зимнее - к зимнему, вешнее - к вешнему.
     Только вот черное с белым не делится,
     а ведь казалось - такая безделица!
     Черная радость, белая скука,
     зависть, и та не всегда чернорука!
     Черные мысли, белые четки -
     образ неясный, размытый, нечеткий...
     Черное счастье, белое горе -
     Черное море... Белое море...
     Неоднозначность любого ответа -
     мир в разноцветной обертке конфетной.
     Краски разбрызганы, смешаны, слиты,
     монокристалльны и монолитны...
     Черного нет, белого нет -
     это и есть черно - белый наш свет!




     . . .

     "Ты мальчик или девочка? -
     к ребенку пристают. -
     Не Ленечка, а Леночка!"
     И яблочко дают.
     Глядит малыш доверчиво
     На дядь до потолка -
     Ведь мальчик или девочка
     Не знает он пока!




     . . .

     Живем и любим, не спеша -
     Кто во грехе, кто в мелком блуде...
     Парализована душа,
     А значит, и стихов не будет...





     МИКРОБИОЛОГИЧЕСКАЯ ФАНТАЗИЯ
     Здесь спорили о сути бытия:
     "Что этот мир? Что в этом мире я? -
     ораторствовал некий гражданин. -
     Вопрос не стоит порванных штанин!
     Мир - это я, мой дом, моя семья!
     Я - целый мир - надежда бытия!"
     Да, безусловно, в каждом - целый мир,
     Но в знаньях столько пятен, столько дыр,
     Что не о сути ваших личных тщет
     Мы говорим - о БЫТИИ ВООБЩЕ!
     Есть мнение, что мир - простой бульон,
     Природой сделан, был и будет он,
     А потому, хлебайте, мол, супец -
     Начало мира есть его конец!
     Кричал горячий юный голосок:
     "До истины, быть может, волосок,
     А может, просто есть другой отсчет,
     Где время не по-нашему течет,
     А может, мы - пробирка с мелюзгой,
     И нами управляет мир другой!"
     Чем кончится научный этот спор
     Мы разгадать не можем до сих пор -
     Биолог юный, альтруист и сноб,
     Пробирку взял, настроил микроскоп,
     Взглянул, вздохнул, подвинулся к весам
     И бормотнув, "совсем негодный штамм!.." -
     Взболтал пробирку, вымолвил: "На кой!",
     И вылил в умывальник под рукой,
     И ус меланхолично теребя,
     Подумал: "Что есть мир? И что в нем я?.."



     . . .

     Семь лучиков бежали по стене:
     один шмелем засел на занавеске,
     другой - лиловый - размывая резкость,
     смягчил углы стола. А третий мне
     сел на висок, пульсирующей веной,
     чтоб подогнать медлительную нить...
     А остальные прыгали по стенам,
     не зная, как себя употребить.



     . . .

     Прифонарная тень
     удлиняет короткие мысли...
     Обрывается день
     чередой надоевших картин...
     У меня - карантин.
     Так беспомощно руки повисли,
     и жирует бумага
     до будущий щедрых путин...





     . . .

     И снова я играю в компромисс,
     опять колдуют призрачные тени,
     и снова уплывает главный приз,
     разбитый о размытость и сомненья.

     И безнадежность возведя в квадрат,
     в котором сторона равна утрате,
     по чьей-то воле сотый раз подряд
     ряжусь, ряжусь в чужое чье-то платье...

     А платье жмет, и жест - пустой декор,
     в завязках и крючках завязли годы...
     Пусть мир - театр, пусть каждый в нем - актер,
     но так обидны съемки в эпизоде!..




     . . .

     Нам тесно в словах -
     мы устало уходим от них,
     и в разных углах
     остаемся опять "при своих"

     Нам тесно в молчаньи,
     и снова мы воду толчем,
     и старую дверь
     открываем все тем же ключом

     Все дело в замке -
     так нам кажется, раз! - и войдем!
     Но дверь на крючке,
     и за дверью не то, что мы ждем...




     . . .

     Не прощаясь, тихонько уйду,
     не накликав на дом ваш беду,
     льдом растаю на краешке дня -
     белый свет, отдохни от меня!

     Все останется: ветер и дождь,
     рыжих листьев неровная дрожь,
     только дым отлетит от огня
     и в дорогу проводит меня...

     И друзья в неотложности дел
     не заметят, что дом опустел -
     просто скажут: "Закат полинял!.."
     И забудут, забудут меня...



     . . .

     День проступает сквозь шторы,
     сквозь дымный угар.
     День проступает -
     и надо ли праздновать труса?
     Тонко над ухом зудит тонконогий комар...
     Этот - укусит.
     Этот укусит и сытым взлетит за карниз,
     пятнышком темным лепясь к травянистым обоям.
     Я, расслабляясь, поглажу волдырь, будто приз:
     нам полегчало - обоим.
     Нам полегчало - комар отвопил и затих,
     я же укус раздираю до крови, до сути:
     если напиться хотят из сосудов моих,
     значит, и я что-то значу в сегодняшней смуте.



     КИШИНЕВ

     Центральный проспект - осевая старого города.
     Сто шагов в сторону,
     и он превратится в заворот кишок
     темных одноэтажных уличек...
     Калека - фонарь
     качается в жестяной тарелке так,
     что кажется,
     будто качается улица
     и скрипит вместе с ним.





     . . .

     Как пощечина на остывшем асфальте
     багровеет кленовая пятерня.
     Дождь.
     Сентябрь.
     И для меня
     уже окончился год.



     . . .

     День догорает - мутно, бескрыло...
     День догорает - так безнадежно...
     Где это было? С кем это было?
     Сколько повторов в жизни возможно?

     Все повторялось, все пережито -
     кем-то, когда-то, в общем и целом -
     так же по ребрам била копытом
     подлость, снимая с чести проценты,

     Дружеский вексель с правды сканючив,
     стригла купоны, ярко наглела,
     в спину пинала - дай только случай!
     И процветала, и не добрела!

     День догорает - выцветший снимок...
     Тянется вечер тенью безвольной...
     Быть бы мудрее - все объяснимо...
     В общем - конечно. В частностях - больно.


     . . .

     Постыден акт холодного ума
     с крупинками гашишных возбуждений -
     три маковых зерна и вырожденье:
     Верлен - верлибр - верхушки - Хохлома!
     Макайте хлеб в раствор адреналина,
     хватайте жизнь за острые рога:
     была Яга, а стала - Магдалина,
     лишь шаг шагни от "деге-" до Дега.
     И минус - корабли в отсчет обратный
     кузнечиков крошащийся хитин
     несут как чек, отбитый для оплаты
     каких-то непонятных каватин.
     И меряя извилины линейкой,
     ты давишь иронический смешок:
     юродивый несет свою копейку
     в пустой благотворительный горшок...
     Над оловянной крашеной эстрадой
     кружится порошковая зима...
     О, ради Бога! Кришны! Беса ради!
     Куда тебя заносит, Хохлома?!.



     . . .

     Мы подковали море и подкову
     прибили пирсом к грязи берегов...
     Последний краб запряг конька морского
     и был таков.





     ЮНЫЙ "НАЦИ" ДОМАШНЕЙ ФОРМАЦИИ

     Он жаждет порядка -
     обмеров и тестов.
     Он гладит любовно
     коричневый китель.
     Простите, Бетховен,
     и Пушкин - простите,
     но вам на земле
     не отводит он места:
     вы глухи, герр Людвиг,
     а вы, Сан Сергеич,
     имели несчастье
     болеть аневризмой...
     Он жаждет давать
     разрешение людям
     себя продолжать -
     пережевок фашизма
     железно уверен,
     что сам полноценен,
     не нужен ему ни Ван Гог,
     ни аптека!
     Проснитесь! Спектакль
     на внутренней сцене!
     В последнюю четверть
     двадцатого века.



     . . .

     Не под сенью парнасских олив
     возлежу - это все разговоры,
     я - тот камень, с которым Сизиф
     обречен подниматься на гору,

     я сама этот камень