гка
поколебавшись, физики выбрали вторую возможность". (287) На самом же деле и
выбор был вовсе не из двух возможностей, и "колебания" были совсем не
легкими.

В хорошо известном учебнике по философии физики мы узнаем, что (1) "закону
(или принципу) сохранения энергии был брошен серьезный вызов экспериментами
по b -распаду, результаты которых были неоспоримы";

(2) "тем не менее, закон не был отброшен, и было допущено существование
новых частиц ("нейтрино"), чтобы привести этот закон в соответствие с
экспериментальными данными"; (3) "основанием для этого допущения было то,
что отрицание закона сохранения лишило бы значительную часть нашего
физического знания его систематической связности" (288)- (289)

Все три пункта - ошибочны. Первый ошибочен, ибо никакой закон не может быть
поставлен под сомнение из-за одного только эксперимента. Второй - ибо новые
научные гипотезы нужны не для того только, чтобы заделывать трещины между
данными и теорией, но для того, чтобы предсказывать новые факты. Третий
ошибочен потому, что все было наоборот: тогда казалось, что только
отрицание закона сохранения спасло бы "систематическую связность" нашего
физического знания.

(г4) Заключение. Требование непрерывного роста

Нет ничего такого, что можно было бы. назвать решающими экспериментами, по
крайней мере, если понимать под ними такие эксперименты, которые способны
немедленно опрокидывать исследовательскую программу. На самом деле, когда
одна исследовательская программа терпит поражение и ее вытесняет другая,
можно - внимательно вглядевшись в прошлое - назвать эксперимент решающим,
если удается увидеть в нем эффектный подтверждающий пример в пользу
победившей программы и очевидное доказательство провала той программы,
которая уже побеждена (придав этому тот смысл, что данный пример ни когда
не мог быть "прогрессивно объяснен" или просто "объяснен" в рамках
побежденной программы ) . Но ученые, конечно, не всегда правильно оценивают
эвристические ситуации. Сгоряча ученый может утверждать, что его
эксперимент разгромил программу, а часть научного сообщества - тоже сгоряча
- может согласиться с его утверждением. Но если ученый из "побежденного"
лагеря несколько лет спустя предлагает научное объяснение якобы "решающего
эксперимента" в рамках якобы разгромленной программы (или в соответствии с
ней), почетный титул может быть снят и "решающий эксперимент" может
превратиться из поражения программы в ее новую победу.

Примеров сколько угодно. В XVIII веке проводилось множество экспериментов,
которые, как свидетельствуют данные историко-социологического анализа,
воспринимались очень многими как "решающие" свидетельства против
галилеевского закона свободного падения и ньютоновской теории тяготения. В
XIX столетии было несколько "решающих" экспериментов, основанных на
измерениях скорости света, которые "опровергали" корпускулярную теорию и
затем оказались ошибочными в свете теории относительности . Эти "решающие"
эксперименты были потом вычеркнуты из джастификационистских учебников как
примеры постыдной близорукости или претензиозной зависти. (Недавно они
снова появились в некоторых новых учебниках, на этот раз с тем, чтобы
иллюстрировать неизбежную иррациональность научных стилей). Однако, в тех
случаях, когда мнимые "решающие эксперименты" производились на самом деле
гораздо позднее того, как были разгромлены программы, историки обвиняли
тех, кто сопротивлялся им, в глупости, подозрительности или недопустимом
подхалимстве по отношению к тем, кому эти программы были обязаны своим
рождением. (Вошедшие ныне в моду "социологи познания" - или "психологи
познания" - хотели бы объяснить подобные положения исключительно в
социальных или психологических терминах, тогда, как они, как правило,
объясняются принципами рациональности. Типичный пример - объяснение
оппозиции Эйнштейна к принципу дополнительности Бора тем, что "в 1926 г.
Эйнштейну было сорок семь лет. Этот возраст может быть расцветом жизни, но
не для физика". (290))*

Учитывая сказанное ранее, идея скороспелой рациональности выглядит
утопической. Но эта идея является отличительным признаком большинства
направлений в эпистемологии. Джастификационистам хотелось бы, чтобы научные
теории были доказательно обоснованы еще прежде, чем они публикуются;
пробабилисты возлагают надежды на некий механизм, который мог бы,
основываясь на опытных данных, немедленно определить ценность (степень
подтверждения) теории; наивные фальсификационисты верили, что по крайней
мере элиминация теории есть мгновенный результат вынесенного экспериментом
приговора. (291) Я, надеюсь, показал, что все эти теории скороспелой
рациональности - и мгновенного обучения - ложны. В этой главе на примерах
показано, что рациональность работает гораздо медленнее, чем принято
думать, и к тому же может заблуждаться. Сова Минервы вылетает лишь в
полночь. Надеюсь также, что мне удалось показать следующее: непрерывность в
науке, упорство в борьбе за выживание некоторых теорий, оправданность
некоторого догматизма - все это можно объяснить только в том случае, если
наука понимается как поле борьбы исследовательских программ, а не отдельных
теорий. Немного можно понять в развитии науки, если держать за образец
научного знания какую-либо изолированную теорию вроде "Все лебеди белые",
которая живет сама по себе, не относясь к какой-либо большой
исследовательской программе. Мой подход предполагает новый критерий
демаркации между "зрелой наукой", состоящей из исследовательских программ,
и "незрелой наукой", работающей по затасканному образцу проб и ошибок.
(292) Например, мы имеем гипотезу, затем получаем ее опровержение и спасаем
ее с помощью вспомогательной гипотезы, не являющейся ad hoc, в том смысле,
о котором шла речь выше. Она может предсказывать новые факты, часть которых
могут даже получить подкрепление. (293) Такой "прогресс" может быть
достигнут и при помощи лоскутной, произвольной серии разрозненных теорий.
Для хорошего ученого такой суррогат прогресса не является
удовлетворительным;

может быть, он даже отвергнет его как не являющийся научным в подлинном
смысле. Он назовет такие вспомогательные гипотезы просто "формальными",
"произвольными", "эмпирическими", "полуэмпирическими" или даже "ad hoc".
(294)

Зрелая наука состоит из исследовательских программ, которыми
предсказываются не только ранее неизвестные факты, но, что особенно важно,
предвосхищаются также новые вспомогательные теории; зрелая наука, в отличие
от скучной последовательности проб и ошибок, обладает "эвристической
силой". Вспомним, что положительная эвристика мощной программы с самого
начала задает общую схему предохранительного пояса: эта эвристическая сила
порождает автономию теоретической науки.

В этом требовании непрерывного роста заключена моя рациональная
реконструкция широко распространенного требования "единства" или "красоты"
науки. Оно позволяет увидеть слабость двух - по видимости весьма различных
- видов теоретической работы. Во-первых, слабость программ, которые,
подобно марксизму или фрейдизму, конечно являются "едиными", предлагают
грандиозный план, по которому определенного типа вспомогательные теории
изобретаются для того, чтобы поглощать аномалии, но которые в
действительности всегда изобретают свои вспомогательные теории вослед одним
фактам, не предвидя в то же время других . (Какие новые факты предсказал
марксизм, скажем, начиная с 1917 г.?) Во-вторых, она бьет по приглаженным,
не требующим воображения скучным сериям "эмпирических" подгонок, которые
так часто встречаются, например, в современной социальной психологии.
Такого рода подгонки способны с помощью так называемой "статистической
техники" сделать возможными некоторые "новые" предсказания и даже
наволхвовать несколько неожиданных крупиц истины. Но в таком
теоретизировании нет никакой объединяющей идеи, никакой эвристической силы,
никакой непрерывности. Из них нельзя составить исследовательскую программу,
и в целом они бесполезны .

Мое понимание научной рациональности, хотя и основанное на концепции
Поппера, все же отходит от некоторых его общих идей. До известной степени я
присоединяюсь как к конвенционалистской позиции Леруа в отношении теорий,
так и к конвенционализму Поппера по отношению к базисным предложениям. С
этой точки зрения, ученые (и, как я показал, математики (297)) поступают
совсем не иррационально, когда пытаются не замечать контрпримеры, или, как
они предпочитают их называть, "непокорные" или "необъяснимые" примеры, и
рассматривают проблемы в той последовательности, какую диктует
положительная эвристика их программы, разрабатывают и применяют свои
теории, не считаясь ни с чем. (298) Вопреки фальсификационистской морали
Поппера, ученые нередко и вполне рационально утверждают, что
"экспериментальные результаты ненадежны или что расхождения, которые, мол,
существуют между данной теорией и экспериментальными результатами, лежат на
поверхности явлений и исчезнут при дальнейшем развитии нашего познания".
(299) И поступая так, они могут вовсе не идти "вразрез с той критической
установкой, которая... должна характеризовать ученого". (300) Разумеется,
Поппер прав, подчеркивая, что "догматическая позиция верности однажды
принятой теории до последней возможности имеет важное значение. Без нее мы
никогда не смогли бы разобраться в содержании теории - мы отказались бы от
нее прежде, чем обнаружили всю ее силу; и как следствие ни одна теория не
могла бы сыграть свою роль упорядочения мира, подготовки нас к будущим
событиям или привлечения нашего внимания к вещам, которые мы иначе никогда
не имели бы возможность наблюдать". (301) Таким образом, "догматизм"
"нормальной науки" не мешает росту, если он сочетается с попперианским по
духу различением хорошей, прогрессивной нормальной науки, и плохой,
регрессивной нормальной науки; а также, если мы принимаем обязательство
элиминировать - при определенных объективных условиях - некоторые
исследовательские программы.

Догматическая установка науки, которой объясняются ее стабильные периоды,
взята Куном как главная особенность "нормальной науки". (302)
Концептуальный каркас, в рамках которого Кун пытается объяснить
непрерывность научного развития, заимствован из социальной психологии; я же
предпочитаю нормативный подход к эпистемологии. Я смотрю на непрерывность
науки сквозь "попперовские очки". Поэтому там, где Кун видит "парадигмы", я
вижу еще и рациональные "исследовательские программы ".





                                  Глава 4

 4. ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ ПРОГРАММА ПОППЕРА ПРОТИВ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКОЙ ПРОГРАММЫ
                                    КУНА


Теперь кратко подведем итоги спора Куна с Поппером.

Мы показали, что Кун прав в своих возражениях против наивного
фальсификационизма, а также когда он подчеркивает непрерывность научного
развития, упорство в борьбе за выживание некоторых научных теорий. Но Кун
неправ, полагая, что, развенчивая наивный фальсификационизм, он тем самым
опрокидывает все виды фальсификационизма. Кун выступает против всей
исследовательской программы Поппера, он исключает всякую возможность
рациональной реконструкции роста науки. Кратко сопоставляя взгляды Юма,
Карнапа и Поппера, Уоткинс замечает, что, по Юму, рост науки индуктивен и
иррационален, по Карнапу,-индуктивен и рационален, по Попперу,- не
индуктивен и рационален (303). Это сопоставление можно продолжить: по Куну,
рост науки не индуктивен и иррационален. С точки зрения Куна, не может быть
никакой логики открытия - существует только психология открытия, (3 04)
Например, по Куну, наука всегда изобилует аномалиями, противоречиями, но в
"нормальные" периоды господствующая парадигма задает образец роста, который
может быть отброшен в период "кризиса". "Кризис" - психологическое понятие,
здесь оно обозначает нечто вроде паники, которой заражаются массы ученых.
Затем появляется новая "парадигма", несоизмеримая со своей
предшественницей. Для их сравнения нет рациональных критериев. Каждая
парадигма имеет свои собственные критерии. Этот кризис уничтожает не только
старые теории и правила, но также и критерии, по которым мы доверяли им.
Новая парадигма приносит совершенно новое понимание рациональности. Нет
никаких сверхпарадигматических критериев. Изменение в науке - лишь
следствие того, что ученые примыкают к движению, имеющему шансы на успех.
Следовательно, с позиции Куна, научная революция иррациональна и ее нужно
рассматривать специалистам по психологии толпы.

Сведение философии науки на психологию науки - не изобретение Куна. Еще
раньше волна психологизма пошла вслед за провалом джастификационизма.
Многие видели в джастификационизме единственно возможную форму
рационализма: конец джастификационизма означал, казалось, конец
рациональности вообще. Крушение тезиса о том, что научные теории могут быть
доказательно обоснованы, что прогресс науки имеет кумулятивный характер,
вызывало панику среди сторонников джастификационизма. Если "открыть -
значит доказать", но доказать ничего нельзя, то и открыть ничего нельзя, а
можно только претендовать на открытие. Поэтому разочарованные
джастификационисты, точнее, экс-джастификационисты, решили, что разработка
критериев рациональности - безнадежное дело и все, что остается, - это
изучать и описывать Научный разум в том виде, как он проявляет себя в
деятельности известных ученых.

После крушения ньютоновской физики Поппер разработал новые, не
джастификационистские критерии. Кое-кто из тех философов, на которых
произвело столь сильное впечатление падение джастификационистской
рациональности, теперь стали прислушиваться, часто из третьих уст, к
необычным лозунгам, выдвинутым наивным фальсификационизмом. Найдя их
несостоятельными, они приняли неудачу наивного фальсификационизма за конец
всякой рациональности. Разработка рациональных критериев опять предстала
как безнадежное предприятие; опять-таки раздались призывы ограничиться
изучением Научного Разума. (305) Критическая философия должна была уступить
место тому, что Полани назвал "посткритической" философией. Но в
исследовательской программе Куна была новая идея: изучать следует не
мышление отдельного ученого, а мышление Научного Сообщества. Психология
индивидуума сменяется социальной психологией; подражание великим ученым -
подчинением коллективной мудрости сообщества.

Но Кун просмотрел утонченный фальсификационизм Поппера и ту
исследовательскую программу, начало которой было им положено. Поппер
заменил центральную проблему классического рационализма, старую проблему
поиска оснований, новой проблемой погрешимокритического развития и
приступил к разработке объективных критериев этого развития. Здесь я
пытался продвинуть его программу еще дальше. Я думаю, что тот небольшой шаг
вперед, который удалось сделать, достаточен хотя бы для того, чтобы отбить
критические выпады Куна. (306 )

Реконструкция научного прогресса как размножения соперничающих
исследовательских программ, прогрессивных и регрессивных сдвигов проблем,
создает картину научной деятельности, во многом отличную от той, какая
предстает перед нами, если развитие науки изображается как чередование
смелых теорий и их драматических опровержений. В главных чертах эта
реконструкция опирается на идеи Поппера, в особенности на "запрете"
конвенционалистских, т. е. уменьшающих эмпирическое содержание, уловок.
Главное отличие этой реконструкции от первоначального замысла Поппера
состоит, я полагаю, в том, что в моей концепции критика не убивает - и не
должна убивать - так быстро, как это представлялось Попперу. Чисто
негативная, разрушительная критика, наподобие "опровержения" или
доказательства противоречивости не устраняет программу. Критика программы
является длительным, часто удручающе длительным процессом, а к
зарождающимся программам следует относиться снисходительно. ( 307 )
Конечно, можно ограничиться указанием на вырождение исследовательской
программы, но только конструктивная критика с помощью соперничающих
программ приводит к реальному успеху; что же касается поражающих
воображение результатов, то они становятся видны только после рациональной
реконструкции всего процесса.

Нельзя отрицать, что Куну удалось показать, как психология науки способна
раскрывать важные и, прямо скажем, грустные истины. Но психология науки не
может рассчитывать на свою автономию. Рост науки, каким он предстает в
рациональной реконструкции, имеет место, по существу, в мире идей, в
платоновском или попперовском "третьем мире", в мире знания, ясность и
чистота которого не зависит от познающего субъекта. (308 )

Исследовательская программа Поппера направлена на описание этого
объективного роста науки. (309) Исследовательская программа Куна,
по-видимому, стремится к описанию изменения в ("нормальном") научном
мышлении (будь то мышление индивида или целого сообщества). (310). Но
зеркальное отражение третьего мира в мышлении индивидуального ученого -
пусть даже "нормального" - обычно является карикатурой оригинала; если
описывать эту карикатуру, не соотнося ее с оригиналом из третьего мира,
можно получить карикатуру на карикатуру. Нельзя понять историю науки, не
учитывая взаимодействия этих трех миров.



                                     5

                                ПРИЛОЖЕННИЕ:

ПОППЕР, ФАЛЬСИФИКАЦИОНИЗМ И "ТЕЗИС ДЮГЕМА-КУАИНА"

Поппер начинал как догматический фальсификационист в 20-х гг., но скоро
осознал несостоятельность этой позиции и воздерживался от публикаций, пока
не придумал методологический фальсификационизм. Это была совершенно новая
идея в философии науки, и выдвинута она была именно Поппером, который
предложил ее как решение проблем, с которыми не мог совладать догматический
фальсификационизм. В самом деле, центральной проблемой философии Поппера
является противоречие между положениями о том, что наука является
критической и в то же время подверженной ошибкам. Хотя Поппер предлагал и
последовательную формулировку, и критику догматического фальсификационизма,
он так и не сделал четкого разграничения между наивным и утонченным
фальсификационизмом.

В одной из своих прежних статей 311 я предложил различать три периода в
деятельности Поппера: Поппер0, Поппер1 и Поппер2.. Поппер0 - догматический
фальсификационист, не опубликовавший ни слова: он был выдуман и
"раскритикован" сначала Айером, а затем и другими.312 В этой статье я
надеюсь окончательно прогнать этот призрак. Поппер1 - наивный
фальсификационист, Поппер2 - утонченный фальсификационист. Реальный Поппер
развивался от догматического к наивному методологическому
фальсификационизму в 20-х гг.; он пришел к "правилам принятия" утонченного
фальсификационизма в 50-х гг. Этот переход был отмечен тем, что к
первоначальному требованию проверяемости было добавлено требование
"независимой проверяемости",313 а затем и третье требование о том, чтобы
некоторые из независимых проверок приводили к подкреплениям.314 Но реальный
Поппер никогда не отказывался от своих первоначальных (наивных) правил
фальсификации. Вплоть до настоящего времени он требует, чтобы были "заранее
установлены критерии опровержения: следует договориться относительно того,
какие наблюдаемые ситуации, если ни будут действительно наблюдаться,
означают, что теория опровергнута".315 Он и сейчас трактует "фальсификацию"
как исход дуэли между теорией и наблюдением без необходимого участия
другой, лучшей теории. Реальный Поппер никогда не объяснял в деталях
процедуру аппеляции, по результату которой могут быть устранены некоторые
"принятые базисные предложения". Таким образом, реальный Поппер - это
Поппер с некоторыми элементами Поппера2.

Идея демаркации между прогрессивными и регрессивными сдвигами проблем, как
она обсуждалась в этой статье, основана на концепции Поппера; по сути, эта
демаркация почти тождественна его известному критерию демаркации между
наукой и метафизикой.316

Поппер первоначально им