шь заменить Эльзу на Жюльетт.
  Она спала за нас  двоих. Утром я вставала  свежая и бодрая, отдохнувшая
отдыхом моей сестры.


  Май  начался хорошо.  Вокруг  Маленького  Зеленого  Озера пышно зацвели
азалии.  Словно искра рассыпала  огненную пыль, вся  гора была покрыта ею. С
тех пор я плавала в розовом цвете.
  Дневная температура  не опускалась ниже 20  градусов:  настоящий рай. Я
уже  начала  думать,  что  май  чудесный  месяц,  когда  разразился скандал:
родители поставили в  саду  шест, на вершине которого колыхалась,  как флаг,
большая рыба из красной бумаги, хлопающая на ветру.
  Я спросила, что это такое. Мне объяснили,  что это карп,  в  честь мая,
месяца мальчиков. Мне сказали также, что карп является символом мальчиков, и
что такое изображение рыбы водружали в семьях, где были мальчики.
  - А когда месяц девочек? - спросила я.
  - Такого нет.
  У меня не было слов. Какая поразительная несправедливость!
  Мой брат и Хьюго насмешливо смотрели на меня.
  - Почему у мальчиков карп? - снова спросила я.
  - Почему дети всегда говорят "почему"? - передразнили они меня.
  Я ушла обиженная, убежденная в уместности своего вопроса.
  Я уже конечно заметила разницу полов, но меня это никогда не волновало.
На  земле было много различий: японцы  и бельгийцы (я думала, что  все белые
бельгийцы, кроме меня, себя я считала японкой),  высокие и маленькие, добрые
и злые и т.д. Мне казалось,  что между мужчинами и  женщинами была такая  же
разница. И вот в первый раз, я поняла, в чем было дело.
  Я встала  в саду под мачтой и  смотрела на карпа. В чем он  был  больше
похож на моего брата, чем на меня? И чем принадлежность к мужскому полу была
лучше, если  этому посвящали  флаг  и  месяц - тем более  месяц  нежности  и
азалий? В  то время, как женственности не  посвятили  ни одного  вымпела, ни
даже одного дня!
  Я пнула ногой мачту, которая осталась к этому равнодушной.
  Я уже больше не  была  уверена,  что люблю май. Впрочем, цветы японских
вишен облетели: это было похоже  на  весеннюю осень. Свежесть поблекла, и ни
один из кустов больше не ожил.
  Май заслуживал быть месяцем мальчиков. Это был месяц упадка.


  Я попросила, чтобы мне показали настоящих карпов, как император требует
увидеть живого слона.
  Нет ничего  проще  в  Японии, чем  увидеть карпа,  тем более в мае. Это
зрелище,  которого трудно избежать. Если в парке есть водоем, то  в нем есть
карпы. Кои (карпов) не едят, - впрочем, сашими из них было бы  ужасным, - но
они  служат предметом  наблюдения и обожания.  Пойти в парк  для  созерцания
карпов такое же цивилизованное времяпрепровождение, как сходить на концерт.
  Нишио-сан  отвела меня  в дендрарий  Футатаби. Я шагала  задрав голову,
растерянная  величественной красотой  криптомерий7, испуганная их
возрастом:  мне было два с половиной года, им двести пятьдесят лет, они были
в буквальном смысле в сто раз старше меня.
  Футатаби был растительным святилищем. Даже живя в самом сердце красоты,
как это было со мной,  нельзя  было не поддаться  очарованию  этой ухоженной
природы. Казалось, деревья осознавали собственную значимость.
  Мы пришли в водяную комнату. Я различила движение цветных пятен в воде.
С  другой  стороны  пруда  подошел человек  и кинул  корм в воду: я  увидела
карпов, подпрыгивающих, чтобы его схватить. Некоторые были огромны. Радужные
брызги переливались от голубого стального до оранжевого цветов, а еще белым,
черным, серебряным и золотым.
  Прищуривая  глаза  можно  было  видеть  только  одни  цветные  искры  и
любоваться  этим.  Но,  открыв  глаза,  уже  невозможно было  оторваться  от
рыб-див, этих закормленных жрецов рыбоводства.
  В глубине они  были  похожи  на  немых  Кастафьоре,  тучных,  одетых  в
переливающийся  чехол.   Разноцветные  одежды   подчеркивали  смехотворность
дурнушек-рыб,  как пестрые  татуировки подчеркивают жир у толстяков. Не было
ничего  более некрасивого, чем карпы. И я не  была недовольна  тем,  что они
были символом мальчиков.
  -  Они  живут  более  ста  лет, - сказала  Нишио-сан тоном, исполненным
глубокого уважения.
  Я не  была  уверена, что  здесь было чем хвалиться.  Долгожительство не
было самоцелью.  Долго жить  для  криптомерии  значило  давать  справедливый
размах  своему гордому  достоинству, это  значило  располагать  временем для
установления  своего  царствования,  вызывать восхищение  и  подобострастный
страх при виде этого монумента силы и терпения.
  Быть   столетним  для  карпа  означало  влачить  жирное  существование,
позволять плесневеть своей вялой рыбьей плоти в стоячей воде. Отвратительнее
молодого сала было сало старое.
  Я оставила свое мнение при себе. Мы вернулись домой. Нишио-сан заверила
моих, что мне очень понравились карпы. Я не  стала их разубеждать утомленная
от одной мысли высказывать мои наблюдения.

  Андре, Хьюго, Жюльетт и я принимали ванну  вместе. Два  хилых  сорванца
походили на все что угодно, только не на  карпов. Но это  не  мешало им быть
безобразными.  Вероятно, в  этом было общее с  происхождением этого символа:
обладать  чем-то  отвратительным.  Девочки  не  могли  бы быть  представлены
каким-нибудь отталкивающим животным.
  Я  попросила  мать  отвести  меня  в  "апуариум"  (я была почему-то  не
способна произнести слово "аквариум") Кобе, один из самых признанных в мире.
Мои родители удивились такой страсти к ихтиологии.
  Я просто хотела увидеть, все ли рыбы так же уродливы как карпы. Я долго
наблюдала фауну  обширного стеклянного  бассейна и  обнаружила животных одно
очаровательнее и  грациознее  другого.  Некоторые  были  фантасмагоричны как
абстрактное  искусство.  Создатель  явно  развлекался,  создавая  элегантные
наряды, непригодные к носке и все же носимые.
  Я сделала безапелляционный вывод: из всех рыб, самым никудышным из всех
никудышных - был карп. Я ухмыльнулась про себя. Мать заметила мое ликование:
"Эта малышка будет морским биологом" - прозорливо постановила она.
  Японцы были правы, избрав это животное символом отвратительного пола.
  Я любила моего  отца, я терпимо  относилась  к Хьюго - все-таки он спас
мне  жизнь  -  но  моего  брата  считала  самым вредным существом. Казалось,
единственной  целью  его   существования  было  терзать  меня:  он  с  таким
удовольствием занимался этим, словно  для него это  было самоцелью. Если  он
часами выводил меня из  себя, его  день удался. Наверное, все старшие братья
такие: может быть, их стоило истреблять.


  С июнем пришла жара. С этих пор я жила в саду, с сожалением покидая его
лишь для сна. В первый день месяца шест и рыбий флаг убрали: мальчики больше
не были в чести. Словно убрали статую кого-то, кого я не  любила. Нет больше
карпа в небе. С этих пор июнь стал мне симпатичен.
  Погода позволяла теперь  устраивать  спектакли под  открытым небом. Нам
объявили, что мы все приглашены идти слушать пение моего отца.
  - Папа поет?
  - Он поет "но"8.
  - Что это?
  - Увидишь.
  Я  никогда  не слышала,  как  мой отец  поет:  он уединялся  для  своих
упражнений или занимался в школе со своим учителем "но".
  Через  двадцать лет  я  узнала как  совершенно  случайно мой  родитель,
который  абсолютно не был расположен к лирической карьере, стал певцом "но".
Он прибыл в Осаку в 1967 в качестве бельгийского консула. Это был его первое
назначение  в  Азии,  и молодой  тридцатилетний дипломат влюбился в страну с
первого взгляда. Япония стала и осталась любовью его жизни.
  С энтузиазмом неофита он хотел открыть все чудеса империи. Поскольку он
еще  не  говорил по-японски,  его повсюду  сопровождала  прекрасная японская
переводчица.  Она   была  одновременно  гидом  и  новатором  различных  форм
национального  искусства.  Видя,  как  отец всем  интересуется, ей  пришла в
голову   идея   показать  ему  одно  из  наименее   доступных   удовольствий
традиционной культуры: "но". В те времена оно было также закрыто для жителей
Запада, как был для них открыт кабуки (жанр старинного японского театра).
  Переводчица  отвела  моего  отца в одну почтенную школу "но"  в Кансае,
учитель  которой  был живым Сокровищем. Отцу показалось,  что он очутился  в
прошлом на тысячу лет назад. Впечатление усилилось, когда он услышал "но": с
первого раза он решил, что это урчание исходило из глубины веков. Он испытал
приступ неловкой смешливости сродни тому, которое испытываешь при созерцании
доисторических сцен в музеях.
  Мало-помалу, он понял, что все  было наоборот, что он имел дело с самой
изысканностью, и что не было ничего более стильного и цивилизованного. Но до
того,  чтобы счесть это еще и красивым, ему оставался один  шаг, которого он
пока не мог преодолеть.
  Несмотря на эти  странные пугающие децибелы, он сохранил на своем  лице
приветливое  очарованное   выражение  истинного   дипломата.   По  окончании
монотонного  протяжного пения,  которое, как и  положено, длилось  несколько
часов, он не обнаружил и тени той скуки, которую испытывал.
  Между тем, его присутствие вызвало удивление всей школы. Старый учитель
"но" подошел к нему и сказал:
  - Досточтимый гость, впервые иностранец присутствует в этом месте. Могу
ли я узнать ваше мнение по поводу пения, которое вы услышали?
  Переводчик перевел.
  Смущенный своим  невежеством  отец  рискнул  высказать общие  клише  по
поводу  значимости древнего  искусства,  богатства культурного наследия этой
страны и прочие глупости, одна трогательнее другой.
  Потрясенная  переводчица решила не переводить  такой глупый  ответ. Эта
образованная  японка  заменила мнение  моего  родителя  своим собственным  и
выразила его изысканными словами.
  По мере того,  как  она "переводила", глаза старого учителя округлялись
все больше  и  больше. Как!  Этот Белый  простачок, только  что прибывший  в
страну, уже понял сущность и утонченность этого высшего искусства!
  И жестом, невообразимым для японца, тем более для живого  Сокровища, он
взял руку иностранца и торжественно сказал ему:
  - Досточтимый гость,  вы волшебник!  Исключительное существо! Вы должны
стать моим учеником!
  И мой отец, как замечательный дипломат, ответил сразу же при посредстве
дамы-переводчика:
  - Это было моим самым заветным желанием.
  Он не соизмерил  сразу  последствий своей вежливости,  предполагая, что
все останется лишь пустой фразой.  Но старый учитель без проволочек сразу же
велел ему придти на первый урок послезавтра в семь утра.
  Чистый  духом  человек  отменил  все  даже  на  завтра, позвонив своему
секретарю. Мой родитель встал на рассвете послезавтра и явился в назначенный
час.  Почтенный  профессор совершенно  не показался удивленным этим  и щедро
преподал свое суровое искусство без тени всякого снисхождения, ибо счел, что
столь благородная душа заслуживала чести обращения с ней со всей строгостью.
  В конце урока мой бедный отец был разбит.
  - Очень хорошо, - оценил старый учитель.  Приходите  завтра утром в это
же время.
  - Дело в том что... я начинаю работу в восемь тридцать в консульстве.
  - Никаких проблем. Значит, приходите в пять часов утра.
  Подавленный ученик повиновался. Он стал  ходить в школу  каждое утро  в
этот нечеловеческий  час, при всем том уже имея всепоглощающую работу, кроме
выходных, когда он  мог себе позволить  начинать занятия  в  семь утра,  что
считалось роскошью лени.
  Бельгийский  последователь чувствовал себя раздавленным этим памятником
японской  цивилизации, к  которому его пытались  приобщить.  Он,  который до
приезда  в Японию любил  футбол  и велоспорт, спрашивал себя благодаря какой
иронии  судьбы   ему  пришлось  принести  себя  в  жертву  на  алтарь  этого
непонятного искусства. Это подходило ему также мало как янсенизм9
кутиле или аскетизм транжире.
  Он ошибался. Старый учитель был совершенно прав. В недрах широкой груди
иностранца он не замедлил обнаружить первоклассный голос.
  -  Вы хороший  певец,  -  сказал  он отцу,  который  между  тем  выучил
японский. - Теперь я дополню ваше обучение и научу вас танцевать.
  -  Танцевать?...  Но,  досточтимый   учитель,  посмотрите  на  меня!  -
пробормотал бельгиец, демонстрируя свой грузный неповоротливый силуэт.
  - Я не вижу  в  чем проблема. Мы начнем урок танца  завтра утром в пять
часов.
  На  следующий день  к концу занятий пришла очередь профессора прийти  в
уныние. За три часа не  смотря на свое терпение, ему  не удалось извлечь  из
моего  родителя  ни  одного  движения,  которое не  было  бы  душераздирающе
нескладным и неуклюжим.
  Удрученный этим, живое Сокровище вежливо заключил:
  - Для вас мы  сделаем исключение.  Вы  будете певцом  "но", который  не
танцует.
  Позже,  умирая со смеху, старый  учитель не преминул  рассказать  своим
хористам, на кого был похож бельгиец, упражняющийся в танце с веером.
  Жалкий  танцор стал, однако, артистом если не сногсшибательным, то,  по
крайней мере, значительным.
  Поскольку  он был единственным  иностранцем  в  мире,  владеющим  таким
талантом, он стал  знаменит в Японии под именем, которое закрепилось за ним:
"голубоглазый певец "но".
  Каждый  день в течение пяти лет своей службы консулом в Осаке  он ходил
на рассвете проводить свои три часа  уроков к  уважаемому профессору. У  них
сложились  замечательные отношения, основанные на дружбе и уважении, которые
соединили в Стране Восходящего Солнца ученика и сенсея10.

  В два с  половиной года  я  еще  ничего  не знала  об этой  истории.  Я
совершенно не представляла, чем мой отец занимается целыми днями. Вечером он
возвращался домой. Я не знала, откуда он приходил.
  - Что делает папа? - спросила я однажды у матери.
  - Он консул.
  Еще одно незнакомое слово, значение которого я в последствии открыла.
  Наступил день  объявленного спектакля. Моя  мать отвела в  храм Хьюго и
своих троих детей. Ритуальная сцена "но" была установлена под открытым небом
в саду святилища.
  Как прочие зрители, каждый из нас получил твердую подушку, чтобы встать
на нее на колени. Место было очень красивое, и я спрашивала себя, что сейчас
должно произойти.
  Опера  началась. Я  увидела, как мой отец чрезвычайно медленно вышел на
сцену. На  нем был  великолепный костюм. Я почувствовала гордость  за  столь
хорошо одетого родителя.
  Потом он запел. Я подавила крик ужаса.  Что это за ужасающие и странные
звуки исходили из его чрева?  Что это за непонятный  язык? Почему  отцовский
голос  превратился  в   неузнаваемый  стон?  Что  произошло?  Мне   хотелось
заплакать, словно от несчастного случая.
  - Что с папой? - прошептала я матери, которая велела мне замолчать.
  И  это  называется  пением?  Когда Нишио-сан пела мне считалки, мне это
нравилось. Здесь же какие-то шумы, исходили из отцовского рта, и я не знала,
нравится ли  мне  это,  я только  знала, что  меня  это пугало, что я была в
панике, что мне хотелось сбежать.
  Позже, гораздо позже, я научилась любить "но", обожать  его, как и  мой
родитель, которому понадобилось научиться его петь, чтобы  безумно полюбить.
Но неискушенный и искренний зритель, который слышит "но" в первый раз, может
испытать  лишь  глубокое неудовольствие, как иностранец, который впервые ест
терпкую  маринованную  сливу  с  солью  в качестве  традиционного  японского
завтрака.
  Я пережила ужасные полдня. Начальный страх сменила скука. Опера длилась
4 часа, в течение которых не произошло абсолютно  ничего. Я спрашивала себя,
зачем мы здесь. Кажется, я не единственная  задавала себе этот вопрос. Хьюго
и Андре явно демонстрировали, что им это надоело. Что до Жюльетт, она просто
заснула  на своей подушке. Я  завидовала  этой счастливице. Даже моя мать  с
трудом сдерживала зевоту.
  Мой  отец,  стоявший  на   коленях,  чтобы  не  танцевать,  тянул  свои
бесконечные песнопения. Мне было интересно, что происходило у него в голове.
Вокруг меня японская публика слушала  с невозмутимостью, знак  того,  что он
пел хорошо.
  На закате  солнца  спектакль, наконец,  закончился.  Бельгийский артист
встал  и  покинул  сцену  гораздо  быстрее,  чем  то  позволяла традиция, по
технической  причине:  для  японского  тела  часами  стоять  на  коленях  не
представляло никакой проблемы, но отцовские ноги совершенно затекли.  У него
не  оставалось  другого выхода, как только бежать за кулисы  и рухнуть  там,
невидимому для  взглядов.  В любом случае  в "но" не  принято,  чтобы  певец
возвращался на  сцену  за аплодисментами,  которые, впрочем, всегда довольно
жидкие. Устраивать овацию  артисту, который вышел с приветствием,  считалось
верхом вульгарности.
  Вечером отец  спросил меня,  что я думала о  представлении.  Я ответила
вопросом:
  - Вот что значит быть консулом? Это значит петь?
  Он засмеялся.
  - Нет, это не то.
  - Тогда, что такое консул?
  - Это сложно объяснить. Я тебе расскажу, когда ты подрастешь.
  "За  этим что-то  скрывается" - подумала я. Должно  быть,  он занимался
чем-то компрометирующим.



  Когда я сидела с Тинтеном11 на коленях, никто не знал, что я
читаю.  Полагали, что я  довольствуюсь разглядыванием  картинок.  В тайне  я
читала библию. Ветхий завет  невозможно  было понять, но  в Новом были вещи,
которые были близки мне.
  Я  обожала  место,  где Иисус прощает Марии-Магдалине,  даже если я  не
понимала природу ее грехов, но эта деталь меня  не волновала  мне нравилось,
что она бросалась на колени и вытирала ему  ноги своими длинными волосами. Я
хотела, чтобы со мной проделали то же самое.

  Жара установилась очень быстро. В июле начался сезон дождей.  Дождь шел
почти каждый день. Дождь, теплый и прекрасный, очаровал меня сразу.
  Я обожала  оставаться  по  целым дням на  террасе, наблюдая,  как  небо
воевало  с землею.  Я играла в  судью  этого космогонического  матча, считая
очки.  Тучи впечатляли гораздо сильнее,  чем земля и, однако, эта  последняя
всегда  заканчивала  тем, что  поглощала  их,  потому  что она  была великим
чемпионом силы инертности. Завидев великолепные наполненные  водой тучи, она
вновь и вновь повторяла свой лейтмотив:
  - Давай, полей меня,  уноси  мои припасы,  поднажми, расплющь  меня,  я
ничего не скажу, я не пророню ни стона, никто  не  способен терпеть так, как
я, и,  когда  ты  уже  перестанешь существовать,  потому  что слишком  много
выплюнула на меня, я все еще буду здесь.
  Иногда я покидала свое  убежище, чтобы улечься на жертву и разделить ее
участь. Я выбирала самый восхитительный момент, когда дождь лил как из ведра
- последняя  кулачная схватка,  та  фаза битвы,  когда убийца градом осыпает
ударами, без остановки, с гулким треском ломающегося скелета.
  Я пыталась держать  глаза  открытыми,  чтобы смотреть врагу в лицо. Его
красота была ошеломляющей. Мне было  грустно думать,  что рано или поздно он
проиграет. В этой дуэли, я выбрала, на чьей стороне  быть: я была на стороне
врага. Даже если я обитала на земле,  я болела  за небеса:  они были гораздо
более соблазнительны. Я, не колеблясь, предала бы ради них.
  Нишио-сан приходила, чтобы насильно вернуть меня под крышу террасы.
  - Ты с ума сошла, ты заболеешь.
  Пока  она снимала с меня мокрую одежду и растирала  меня  полотенцем, я
смотрела   на  водяной  занавес,  который  продолжал  свое   плеонастическое
творчество: борьбу с землей. Мне казалось, что я живу в гигантской мойке для
машин.


  Можно  быть  унесенным дождем. Это  временное превосходство  называется
наводнением.
  Уровень воды в квартале поднялся. Этот феномен имел место каждое лето в
Кансае  и не считался  катастрофой,  его  предвидели  и  к  нему готовились,
оставляя, например,  о-мизо (досточтимые  водосточные  трубы)  открытыми  на
улице.
  На  машине нужно  было  ехать медленно, чтобы избежать слишком  сильных
брызг. Мне  казалось, что я  на  корабле. Сезон дождей  восхищал  меня одним
своим названием.
  Маленькое Зеленое Озеро разлилось почти в два раза, поглотив  окрестные
азалии.  У  меня было вдвое больше места для купания,  и  я находила странно
восхитительным чувствуя иногд