- Покорно благодарю: не привык к самогону. У нас больше вино.

- Да, да, знаю, бывал на Дону, пивал там цимлянское. Ничуть не хуже
шампанского!

- Осмелюсь спросить, где вы на Дону бывали?

- Недалеко от Ростова, на хуторе Грачевском.

- У Петра Капитоновича или у Павла Петровича?

- А вы их знаете, есаул? - удивленно воскликнул Аркадьев.

- Как же не знать, когда наш хутор от них через балку! Петр Капитонович
помер, а Павел Петрович уже полковник. Полком командует у генерала Слащева.
Крепко он меня обогнал, а ведь вместе поступали в Новочеркасский кадетский
корпус...

- Ничего, голубчик, у вас все впереди! - обнадежил Аркадьев. - Так,
говорите, умер Петр Капитонович? Царство ему небесное. Мы ведь с ним в
академии сошлись, душа в душу жили. Гостил я на его хуторе до войны.
Павлуша тогда еще кадетом был. Отличная семья! А вы, стало быть, Павлушин
дружок?

- Да, большие друзья. - И Борода стал вспоминать веселые кадетские
проделки, на которые Павлуша был большой выдумщик. Много позднее я узнал,
как однажды отец

Бороды чинил в имении Грачевых молотилку и Петр Капитонович обсчитал их, а
"дружок Павлуша" натравил на Кирилла борзых.

Посидев еще немного с гостями, Аркадьев и Борода ушли в соседнюю комнату, а
меня Бабаш повел "обмундировывать". По дороге, уверенный в моей глухоте, он
тихонько чертыхался и приговаривал: "Чтоб ты сдох вместе со своим отцом!"

Идти было недалеко, в глубь двора, мимо пирующей компании. Седоусые дядьки
и румяные хлопцы сидели кружком на разостланном по траве брезенте. Перед
ними на вышитых полотенцах лежала разная снедь и стояло ведро, из которого
"повстанцы", как называл Аркадьев свою банду, жестяным ковшиком черпали
самогонку. Выглядели "повстанцы" скорее мирными селянами, которых я
ежедневно встречал возле нашей мастерской и в городе, чем бандитами. На
всех была "селянская" одежда - смесь гражданского платья и военного
обмундирования: кто в обтрепанной гимнастерке, кто в зеленом френче; на
многих были куртки и галифе из солдатского шинельного сукна.

- Хлопци! - подойдя к пирующим, сказал Бабаш. - Александра Семеновича сам
Врангель генералом назначил! Прислал приказ. Ура, хлопци!

"Повстанцы" нестройно, но оглушительно прокричали "ура" и загорланили песню.

Бабаш привел меня к низенькому строению вроде погреба, зажег фонарь, и мы
спустились на несколько ступенек вниз. Бабаш поднял крышку огромного ящика,
доверху набитого различной одеждой, и предложил: "Ищи сам! Чтоб тебе..."
Среди множества меховых шуб, костюмов, мужских и женских пальто я нашел
черные брюки с красными лампасами (такие брюки носили воспитанники военных
учебных заведений - кадеты) и серую гимназическую куртку с серебряными
пуговицами. Из кучи обуви, сваленной в углу, Бабаш подобрал мне щегольские
сапоги. Они были по ноге, но с высокими каблуками. "Бери, бери! - настаивал
Бабаш. - Ничего, что они женские. Были бы впору, а что каблук высок, так
тебе лучше: будешь повыше!"

Переодевшись, в "обновках", я предстал перед Аркадьевым и поблагодарил за
подарки.

- Василь, - окликнул он Бабаша, - Саше нужно еще шапку подобрать. Отдай ему
какую-нибудь из моих!

В соседней комнате Бабаш вынул из мешка и, злобно глядя на меня, швырнул на
стол несколько меховых шапок. Я выбрал себе кубанку из золотистого каракуля
с малиновым верхом. Была она чуть велика, но Бабаш прошипел:

- Бери, та кажы спасыбо! Ушьешь пидкладку, буде у самый раз!

Кирилл Митрофанович похвалил мои обновы и, обращаясь к Аркадьеву, попросил:

- Разрешите, ваше превосходительство, нам с Сашей на пруду выкупаться.

- Идите, идите, голубчик, - разрешил "превосходительство". - Василь, скажи
бабам, чтоб дали хорошего мыла и полотенец.

Мать Бабаша принесла нам большие вышитые полотенца и два куска мыла.
Понюхав мыло, она зажмурилась и проворковала:

- Ох, и душистое - еще царской выработки. Мойтесь, мойтесь, хлопцы, на
доброе здоровье!

По дороге Борода заговорщицки шепнул мне:

- Кусок мыла сбережем, подарим Яну.

Хотя на берегу пруда никого не было, Борода все-таки обследовал дальние
кусты шагов за сто от места, где мы расположились. Но даже здесь мы
разговаривали одними губами. Лишь изредка Борода криком спрашивал о моем
самочувствии и тотчас же переходил на шепот.

- Знаешь, как я испугался, когда он у тебя спросил адрес? - сказал Борода.
- Как я мог так промахнуться? Век себе не прощу! Здорово ты ответил,
правильно! Богачей и на Невском находили без номера дома...

- А вы говорили с Аркадьевым о предстоящей дороге? - поинтересовался я.

- А как же. Только ты ушел с Бабашем, так и поговорили. Аркадьев, конечно,
согласился, клюнул на приманку! - Борода оживился: - Знаешь, что было в тех
конвертах? В одном приказ Врангеля о производстве Аркадьева в генералы, а
другой придумал Ян Вольдемарович. Положили мы в него генеральские погоны и
деньги. Царские, врангелевские и немного долларов. Вот, палка-махалка,
какой ему чекисты подарочек преподнесли от имени Врангеля "на обзаведение
генеральской амуницией". Они с Врангелем дружки, вместе юнкерское кончили,
а "жемчужная брошка" - это какое-то их личное дело, о котором никто не
знает. Вот и дал Врангель есаулу Гурдину такой пароль.

- Здорово! - воскликнул я.

- Тише, ты! - одернул меня Борода. - Дальше слушай. Я, палка-махалка, тоже
крепко попотел, когда Аркадьев стал расспрашивать меня про Врангеля: "Какой
он сейчас, постарел, пьет ли по-прежнему или бросил?" Еле отвязался: "Я, -
говорю, - человек маленький: вызвали, приказали, ответил "есть" и - через
левое плечо шагом марш". Сказал я ему еще, что Врангель обещал мне:
"Привезешь Аркадьева в Мариуполь, а Сарафа в Крым, быть тебе войсковым
старшиной". Это, Саша, большой чин - подполковник. А наш "генерал" и
говорит: "Войсковой старшина - это еще когда будет, а пока примите за
приятную весть вот это". - Борода протянул руку за френчем и достал из
кармана часы на светлой цепочке, нажал кнопочку, часы мелодично прозвонили.
- Мозеровские, а цепочка платиновая, дорогая вещь! - сказал Борода и
спрятал часы. - Письмо от Врангеля Аркадьев получил недели две назад, ждал
нас и на все дороги высылал встречать.

- Какое письмо? - спросил я.

- Я же тебе рассказывал, что у тех офицеров было еще и письмо, в котором
Аркадьеву предлагалось прибыть в Мариуполь и сообщалось, что обеспечение
его проезда поручается есаулу Гурдину, - Борода приосанился и, улыбаясь,
указал на себя, - и капитану Георгиеву, царство ему небесное. Ян
Вольдемарович прочел это письмо, подумал и велел отправить его почтой.
Адреса, по которым Аркадьеву шли письма с юга, и большинство его тайных
квартир в городе нам были хорошо известны.

- Почему же до сих пор... - начал было я, но Борода меня перебил:

- Почему не взяли? - Я кивнул головой. - Потому что он не дурак. На явки не
ходит и своего постоянного жительства не имеет. Что ж, "если гора не идет к
Магомету, то Магомет идет к горе". Мы с тобой, палка-махалка, и будем тем
Магометом. Да ты не перебивай. Вот "его превосходительство" и говорит: "Жду
я вас давно, да не знал, как добираетесь". Поездку на тачанке и маршрут
одобрил. "Славно, - говорит, - придумано: заготовители трав - и тачанка". А
я ему: "Если устанете, то доедем до Екатеринослава, а там дальше поездом.
Есть у меня и разрешение на поезд и документ для вас". - "Хорошо, -
соглашается, - а вот как быть с Бабашем? Хочу взять его с собой: привык, да
и человек нужный, верный". - "Что ж, - отвечаю, - Бабаш, так Бабаш. И для
него найдется документ. Только теперь он будет не Бабаш, а Колесников
Виктор Данилович". - "А кто буду я?" - "Вы будете старшим инспектором
аптечного дела наркомата здравоохранения, а фамилия ваша Орлов Олег
Осипович". - "И это неплохо! Три О. Трио - это получше, чем соло". И пошел
про музыкантов рассказывать, какого и где слыхал.

- А зачем нам Бабаша тащить с собой? - спросил я.

- Я тоже думаю: такая затея ни к чему. Постараюсь отговорить Аркадьева.

- Когда же мы поедем?

- Аркадьев готов ехать хоть завтра, да только ждет со дня на день, когда
приедет атаманша Маруся Никифорова. Он, видишь ли, пытается договориться с
ней поднять на восстание несколько банд из смежных губерний и подчинить их
своему штабу. Только ни черта у него не получается, вот и лютует по нашей
губернии. Врангель зовет его на такое же дело в район Мелитополя. А сейчас,
в связи со своим отъездом, Аркадьев собирается передать командование бандой
Сирому. Что ж, посмотрим на Марусю и поедем.

Мы лежали на берегу и, наблюдая за хутором, продумывали вариант захвата
Аркадьева в том случае, если с нами поедет Бабаш. Кирилл Митрофанович снова
предупредил меня:

- Главное, Саня, следи за своим языком, а то болтнешь "товарищ начальник"
или "Кирилл Митрофанович" - и... висеть нам на одном суку. Тут на этот счет
народ скорый. Все! Сюда идут! - И он закричал мне: - Повернись набок, а то
обгоришь!

9

До конца дня на хуторе шел повальный пир. Хозяйка, ее батрачка и две кумы
из соседней деревни сбились с ног: бегали от погреба к летней кухне, где
что-то варилось и жарилось и откуда разносились вкусные запахи. Отец Бабаша
дважды ездил в Покровку за самогоном.

Я бродил по двору и с интересом осматривал кулацкое хозяйство Бабаша. В
конюшне - десяток лошадей, а на задворках усадьбы, в огороженном жердями
загоне, копошились в грязи огромные свиньи с поросятами. Чуть в стороне,
под навесом, стоял двигатель, похожий на паровоз. Здесь же были молотилка,
две сеялки и несколько незнакомых мне машин.

Меня увидали "повстанцы" и позвали к себе, стали расспрашивать, сколько
лошадей и земли было у моего отца.

К большому удивлению бандитов, я сказал, что у нас были фабрики и дома, что
земли не было совсем и что было всего два коня - на даче. Зато в Петрограде
мы ездили на собственном автомобиле.

- Мабуть, у твоего батька было много грошей? - не унимались любопытные
"повстанцы". На это я ответил коротко и решительно:

- Много!

Погорланив еще немного, некоторые повстанцы пошли "у холодок" - поспать под
деревьями, а несколько человек потрезвее выпросили у хозяйки пять глиняных
узкогорлых горшков - глечиков. Повесив один из них на высокий шест, они
затеяли стрелковые соревнования.

На выстрелы вышли Аркадьев, Борода и гости. То ли оттого, что "повстанцы"
были пьяны, то ли потому, что вести прицельную стрельбу из обреза трудно,
никто не мог сбить глечик. Стрелки стали ругаться. В это время подошел
Бабаш с японским карабином.

- А ну, хлопци! Поглядите!

Первым выстрелом Бабаш задел шест, глечик чуть качнулся, но остался висеть.
Бабаш поскреб в затылке, осмотрел прицельную планку и выстрелил еще два
раза. Но снова и снова безрезультатно. Я рассмеялся.

- Чего тут смешного? - спросил Борода.

- Конечно, смешно. Как по такой мишени можно промазать!

"Повстанцы" удивленно загомонили:

- Ну и ну! От горшка три вершка, а туда же! Дать ему обрез, пусть
стрельнет! Стрельнет и в штаны напустит!

Бабаш, невзлюбивший меня с первого знакомства, злобно выругался.

- Покажи этим свиньям, что ты умеешь! - по-французски предложил мне Кирилл
Митрофанович. Я не успел ответить: стоявший рядом "повстанец", которого
звали Гусаром, злобно посмотрел на Бороду, хмыкнул и повторил сказанное
Кириллом слово "кошон[8]".

                                  [Image]

- "Кошон"... "кошон"... Я, ваше благородие, понимаю, что такое "кошон"!

- Ну, брат, если понимаешь, то ты не кошон! - не промедлил с ответом Борода
и тотчас стал рассказывать; - В Петрограде, в подвале дома, где жил Саша,
был оборудован тир, и Саша со своим старшим братом постоянно там
упражнялись. Теперь, после болезни, ему, может, и не удастся показать свое
искусство.

- Как, Саша, попробуете? - громко спросил Аркадьев.

- Попробую.

Мне подали обрез. Обрезы у нас в мастерской не считались оружием. Однажды,
когда я попробовал выстрелить из обреза, сильная отдача чуть не вырвала его
из моих рук. С двадцати шагов я не попал в ростовую мишень, а Лукич сказал:
"Это ведь не целевое оружие, а бандитское!"

Я повертел обрез в руках и, возвращая его, сказал, что из такого огрызка
мне стрелять не приходилось, а вот если Василь Карпович даст карабин, то я,
может, и разобью мишень.

Бабаш неохотно дал мне карабин, и я, не обращая внимания на соленые остроты
"повстанцев", первым же выстрелом, шагов с сорока, разбил глечик. Поставили
второй. Я отошел еще шагов на двадцать - и глечик вдребезги. Аркадьев
захлопал в ладоши. Темный глечик - мишень несложная: он отлично выделяется
на фоне неба. Третий глечик я поразил примерно с расстояния ста шагов и
отдал карабин Бабашу.

Повстанцы заговорили:

- Ну и стрелец! Ну и чертяка!

- Этот хлопец, если возьмет на мушку, то уже не станцуешь!

После меня стреляли Аркадьев, Борода и Бабаш. На земле у шеста уже выросла
груда черепков, когда хозяйка прекратила стрельбу. Она заявила, что глечики
не делает, а покупает на базаре. Аркадьев с Бородой ушли в дом, "повстанцы"
возвратились к недопитой самогонке. Только сейчас я понял, что это за люди.

Оказывается, они были связными у Аркадьева и атаманами мелких банд. Не
обращая на меня внимания, эти "мирные дядьки" похвалялись своими
"подвигами". Из их рассказов, по-пьяному откровенных, вырисовывалась
страшная картина деятельности аркадьевской банды. "Повстанцы" говорили, что
в селах им приходится применять плети: иначе не достать ни лошадей, ни
подводчиков, ни крохи сена. Гусар жаловался, что сейчас в свой отряд он не
может собрать больше десяти - пятнадцати человек, а раньше, при Петлюре, у
него меньше сотни никогда не бывало. Седоусый дядько с раскосыми
плутоватыми глазами рассказывал, как его поймали чекисты и посадили в
тюрьму.

- Ну, и как там? Голодом морили? Били? - допытывались "повстанцы".

Дядько степенно разгладил усы.

- Та не! И борща давали, и хлеба, только было страшно. Думал, что
расстреляют. Но со мною по-хорошему поговорили, разобрались, что я никого
не убивал, а только по своей несознательности был среди повстанцев...

Бандиты рассмеялись.

- И тебе поверили? Тоже скажет человек: "по несознательности".

Дядько перекрестился.

- Ей-богу, поверили! Взяли подписку, что я не пойду насупротив Советов, и
выпустили.

- Ну, а теперь ты как - сознательный? - спросил кто-то.

Дядько хитро прищурился и под общий смех заявил:

- Пока меня не поймали, так я сознательный! А как поймают - посмотрим!

В один голос бандиты жаловались на чекистов: "Не стало от них никакого
покою!" Упомянули Бороду. Я похолодел: а вдруг кто-либо из бандитов его
видел и сможет узнать? Один "повстанец" рассказал, что он слыхал от людей:

- Когда Борода ловил батьку Козуба, царство ему небесное, - рассказчик и
слушающие перекрестились, - то того сатану-Бороду убили.

Разговор зашел и о нас.

Гусар возмущался:

- Знаете, хлопцы, что этот приезжий сказал своему цуцыку?

- Откуда же нам знать, - загалдели бандиты. - Он же не по-нашему сказал!

- То-то и оно, - продолжал Гусар. - Он сказал: "кошон". А по-французски
это, как по-нашему - свинья! Когда я служил в гусарах, еще до войны, то мой
эскадронный, князь Бельский, чуть не так, сразу кричал: "кошон" - и по
морде. Этот есаул, наверно, из таких же. Нет, не будет нам добра, если
придет на Украину Врангель с офицерами да генералами.

Гусара поддержал подошедший к "повстанцам" Бабаш:

- Все они такие: что твой князь, что этот есаул! Они, ахфицеры, друг за
дружку горой стоят. Как он прибыл, так Александр Семенович в мою сторону и
не смотрит. Все с есаулом шепчутся, перемигиваются да вспоминают старое.

10

Незаметно подступили сумерки. Я улегся в тачанке на охапке свежего сена.
Мать Бабаша принесла мне подушку и летнее одеяло. Постояла, повздыхала над
"бидной дитиной", перекрестила на "сон грядущий" и ушла. Где-то нестройными
голосами пели пьяные. За стеной конюшни пофыркивали кони. Я уже задремал,
как вдруг к тачанке подошли Борода и Аркадьев.

- Спит паренек, уморился! - сказал Аркадьев. - Зачем только вы тащили его
сюда? Можно было захватить на обратном пути.

- А вдруг, ваше превосходительство, придется изменить маршрут, и мы не
попадем в район Ростова? Тачанка не поезд. Поедем, как будет удобнее.

- Пожалуй, вы правы... - задумчиво протянул Аркадьев. - Вот еще что, Павел
Афанасьевич, не зовите меня превосходительством. Здесь одинаково не терпят
большевиков и нас, офицеров. Понимают, что с нашим приходом им
несдобровать. Зовите меня по имени-отчеству. И еще попрошу вас... не
говорите с Сашей по-французски. Мои люди не любят того, чего не понимают.

- Слушаюсь, Александр Семенович.

- Вот так лучше будет! Они ведь меня терпят только за мои военные знания и
верность делу. Меня никакой комиссар не купит! А сами они на любую подачку
идут, хоть за немцами, хоть за Петлюрой, а попадись такой "патриот"
чекистам - сразу расплачется: "Ах, я насильно мобилизован! Ах, я душой с
вами!" Тьфу! - Аркадьев плюнул и выругался.

- Это точно! - поддержал Борода.

- Я скажу вам доверительно, Павел Афанасьевич, мне большевики, хоть и
ненавистны, но все же они порядочней всяких Петлюр и Скоропадских. Они хоть
Россией не торгуют. Есть у большевиков еще какая-то большая вера, какой-то
бог...

- Да что вы, Александр Семенович, - удивленно возразил Борода, - они же
атеисты, безбожники! Какой у них бог!

- Я, Павел Афанасьевич, может, не так выразился. Бог не бог, а вера у них в
свое дело прямо непостижимая. Попался тут недавно моим хлопцам один
краснопузик, чекист. Уж его били, били, а он смеется. Живым в землю
закопали, так и сдох, а пощады не попросил.

Борода скрипнул зубами.

- Что с вами, Павел Афанасьевич?

- Ничего, ничего, что-то крутануло в животе, - с усилием выговорил Кирилл.
- Наверно, от этого проклятого самогона... Вот и прошло... Знаете, как
ножом кольнуло. Никак к этой гадости не могу привыкнуть... Скорей бы тут
кончать...

- А я уже всеми помыслами на юге. Этих вояк видеть не могу. Да и что можно
сделать с отрядом в пятьдесят - сто человек! Мне бы тысчонки три! Собрать
их в единый кулак да ударить по тылам Красной Армии!.. Но ничего не
выходит: не хотят атаманы объединяться, а Махно - эта хитрая сволочь - уже
к Советам примазался.

- Да, снами Махно не гулять, - подтвердил Борода. - Его
высокопревосходительство Петр Николаевич Врангель прямо так и сказал:
"Махновцев в плен не брать, рубить их, как капусту, а самого Махно поймать,
засмолить в бочке, а кто поймает - солдат или казак - произвести в офицеры,
а офицера - в полковники".

- Так и сказал? - переспросил Аркадьев.

- Лично слышал, Александр Семенович, в Симферополе, в городском театре.

- Ну, а если полковник поймает? - Аркадьев засмеялся. - Как тогда?

- Так ведь полковники Махно ловить не будут! Это уж мы, мелкая сошка,
разных бандитов ловим.

- Какая же вы, Павел Афанасьевич, мелкая сошка? Есаул, доверенное лицо у
главнокомандующего! В ваши годы я еще в поручиках ходил да мечтал об
академии, а ваше звание получил лишь после ее окончания. Ах, академия,
академия! Сколько надежд на нее возлагалось!..

Они еще долго беседовали. Я засыпал и просыпался. Из обрывков разговора я
понял, что речь идет о будущем России. Борода, якобы со слов Врангеля,
рассказывал, что Россия будет единая и неделимая и что будет диктатура или
ограниченная монархия, но не обязательно из дома Романовых.

- Уж не себя ли метит Петр Николаевич? - оживился Аркадьев.

- А почему бы и не себя? Петр Четвертый!

- Дал бы бог своего человека на престол российский! - вздохнул Аркадьев. -
Только не пустят его генералы, передерутся! Да и Антанта едва ли согласится
спихнуть Романовых. Их вон сколько - живых: и Михаил, и Кирилл, и Николай
Николаевич, да говорят, что Анастасия спаслась в Екатеринбурге[9] и ныне
находится в Японии... Нет, не пустят Петрушу в цари, не пустят! Жаль... Мы
с ним большие друзья...

Я снова уснул, а проснувшись, услышал:

- Я не возражаю, Александр Семенович, пусть едет