е, поплясать вместе со всеми.

     Однако всему свое место, свой час. А ведь  есть  еще,  к  сожалению,  и
такие, которым все кажется слишком серьезным, скучным:  и  хорошая  камерная
певица, и вдохновенный чтец, и известный ансамбль скрипачей Большого театра,
и  лирическая  музыка  русского  романса.  Если  ненароком  затащили  такого
скучающего молодого человека на концерт Чайковского,  он  вскоре  безмятежно
засыпает, но зато, едва  заслышав  где-то  первые  такты  рока  или  твиста,
упоенно (даже во сне) начинает дергаться и сучить ногами.
     Ничего, кроме глубокого сожаления и отвращения, этот "любитель  музыки"
вызвать не может.

     Вспомните,  как  остроумно  и  зло  высмеял  этакого  "кавалерствующего
дергунчика" Ив Монтан в своей песенке о парижских стилягах. И, кстати: когда
мы  говорим  о  хорошем  вкусе  в  жанре  эстрадного  искусства,  нельзя  не
обратиться к творчеству этого талантливого французского певца, которого  так
тепло принимали в нашей стране и москвичи, и  ленинградцы,  и  киевляне.  Ив
Монтан - прекрасный образец безукоризненного артистического вкуса. И в самой
его  манере  исполнения  песен,  в  предельной  собранности   найденной   им
сценической формы, сочетающей элегантность и четкость движений с подкупающей
простотой,- словом, во всем облике артиста, как и в содержании и строе  е."о
песенок, перед нами  непринужденно  раскрывается  поэзия  народного  Парижа,
Парижа простых, трудолюбивых, добрых, веселых  и  влюбленных  в  свой  город
людей.

     Совсем иной характер имели песенки Вертинского  или,  скажем,  Лещенко.
Мне часто приходилось слышать от моих молодых друзей вопросы о  том,  как  с
точки зрения серьезного вкуса следует расценивать этих двух артистов.

     "Прежде всего нельзя ставить  их  на  одну  доску.  Вертинский  обладал
незаурядным  исполнительским  мастерством,  проявил  себя  как   талантливый
киноактер, очень хорошо снявшийся в некоторых наших  фильмах.  У  него  была
известная исполнительская культура, очень выразительный  жест,  обогащенный,
как мне думается, знакомством  с  приемами  народного  театра  Востока,  где
некоторое  время  жил  артист.  Но  на  эстраде  Вертинский  был,   конечно,
выразителем старого, отмирающего вкуса. Человек талантливый, он умел искусно
находить  те   слабые,   больные   места,   неутоленные   печали,   грустные
воспоминания, которые имеются, вероятно, в душе даже  самого  счастливого  и
уравновешенного человека, не говоря уже о таких, кто по воле  истории  понес
ощутимые утраты  в  жизни.  Играя  на  этих  "струнках"  души  человеческой,
Вертинский строил свои песенки, изящные, мизерно иронические, обычно унылые,
заупокойные по отношению к прошлому, иногда экзотические, полные  бессильной
тоски о  безвозвратно  утраченном.  И  не  случайно  его  концерты  особенно
привлекали людей, которым дорого было это навсегда ушедшее прошлое.

     Что касается Лещенко,  то  он  не  обладал  ни  настоящим  голосом,  ни
мастерством,  которое  могло  бы  хоть  в  какой-то  мере  восполнить  столь
серьезный  для  певца  изъян.  Это  был  небесталанный,  но  типичный  герой
ресторанных  подмостков,  в  дешевых  песенках  которого  слышался  ухарский
кабацкий пошиб, перемежаемый тоскливой отрыжкой с перепоя.

     Слушая хорошую  музыку,  переполняешься  глубоким  душевным  волнением,
ощущаешь какой-то необычайный прилив чувств и стремлений.  А  сколько  новых
раздумий о жизни, о людях приходит в эти недолгие, но сокровенные часы...

     А вот под иную музыку любители ее спешат  как  можно  скорее  наполнить
свои желудки пивом и водкой. Так при этом и говорят: "Эх,  и  хорошо  пьется
под такую музычку..."

     Мне, например, очень  нравится  яркое,  темпераментное  и  злободневное
искусство эстрады. Я давно люблю таких великолепных, щедро  одаренных  наших
мастеров эстрады, как Аркадий Райкин, Леонид Утесов, Клавдия Шульженко.  Мне
не раз долгими часами приходилось беседовать с тем же Райкиным или  Утесовым
о серьезной классической музыке, о советском и зарубежном  киноискусстве,  о
Художественном  театре,  о  Чехове,  о  Маяковском,  о  Бабеле,   о   театре
"Французская комедия", о Шекспировском театре в Англии -  словом,  обо  всем
том, без чего и сами мои прославленные друзья-артисты никогда бы не достигли
вершин мастерства в своем жанре. А такой крупный артист эстрады, как  Н.  П.
Смирнов-Сокольский, заслужил уважение и известность не менее, чем на  сцене,
среди любителей книги, как замечательный знаток и собиратель старинных книг,
образованнейший библиофил, автор интереснейших трудов на эту тему. И поэтому
не вызывают у меня чувства уважения юноша или девица, заявляющие, что  Чехов
скучен, Шекспир не под силу и лишь от детективных романов они без ума.

     Это люди дешевого, неразборчивого вкуса. Они млеют  от  Лолиты  Торрес,
которая и правда очень хорошо исполняет свои песенки  в  фильмах,  и  ничего
другого  в  мировом  вокальном  искусстве  не  знают  и  не  признают.   Они
заискивающе говорят о том,  что  вот,  мол,  там,  за  границей,-  настоящие
таланты. Но вы не встретите этих "ценителей зарубежного искусства" в Большом
зале  Консерватории,  когда  он  ломится  от  любителей  музыки,   пришедших
послушать Бостонский симфонический оркестр  или  дивную  игру  американского
скрипача Стерна. Они знают всех известных чечеточников Европы и Америки,  но
совершенно неспособны понять покоряющую грацию  и  проникновенность  таланта
Улановой. А в картинах с Чарли Чаплином их занимают только  трюки,  падения,
смешные нелепицы, и они никогда не  задумываются  над  тем,  что  гениальный
актер пленяет зрителей своей  верой  в  большую  душу  маленького  человека,
который, несмотря на все комические злоключения,  остается  непобежденным  в
своем внутреннем благородстве.

     Большие,  искренние  чувства,  волнующие   душу,   глубокие   раздумья,
возникающие при  соприкосновении  с  подлинным  искусством,  неведомы  людям
дурного вкуса. Живущие по дешевке, за  счет  мелких  чувств,  незначительных
мыслей и несложных удовольствий, они лишены истинных радостей.
     Рано или поздно, если  только  они  не  одумаются,  не  изменят  своего
отношения к литературе, к искусству, к дружбе, любви,- их постигнет в  жизни
тяжелое разочарование.

     И мне хочется предупредить таких, пока они  молоды  и  есть  еще  время
исправить дело:

     Поймите! Можно иногда баловства ради лузгать семечки подсолнуха  или  с
удовольствием сосать ириски, но ведь это же не настоящее питание. Семечки  и
карамельки не должны отбивать вкуса к настоящему хлебу!

     Можно наводить на странички альбома готовенькие  дешевые  картинки.  Но
всю жизнь довольствоваться лишь переводными картинками, не заглядывая  ни  в
музеи, ни на выставки живописи,- это все  равно  что  жить,  нарочно  отводя
глаза от живой красоты, упрямо отвернувшись от нее.

     Забивать себе  уши  одними  и  теми  же  пошловатыми,  всем  давно  уже
приевшимися, как их называют, "приставучими" песенками, никогда  не  отдавая
себя во  власть  хорошей  музыки,-  это  все  равно  что  согласиться  стать
полуглухими или превратиться самим в  некие  подобия  заигранных  патефонных
пластинок...

     Не читать, не знать, не произносить, хотя бы про себя, запавших в  душу
мудрых строк особенно полюбившегося вам большого поэта  -  это  значит  быть
нищими духом, обречь себя на косноязычие или пустословие.

     Довольствоваться легкими, мелочными утехами, не открывать своего сердца
боли и радости  тех,  с  кем  вас  могут  свести,  если  вы  им  доверитесь,
искренняя, умная книга или хороший спектакль, талантливая картина  художника
или задушевная  музыка,-  это  все  равно  что,  запершись  на  всю  ночь  с
компанией, в какой и слова умного ня услышишь, резаться от скуки в  картишки
по "маленькой", да еще в душной комнате, с едва мерцающей  лампочкой,  и  не
загяечать, что на дворе уже давно день, и день, полный  свежести,  солнца  и
человеческих радостей.

     И не лучше, прикидываясь ультрасовременным ценителем некоторых  модных,
и совершенно тебе непонятных (как ты ни тужишься),  и  известных  тебе  лишь
понаслышке "новинок" зарубежного искусства, отмахиваться от всего того,  что
несет людям истинное наслаждение и не боится выглядеть устаревшим, отставшим
от моды...

     Разве не лишает,  например,  человека  подлинных  радостей  пресловутое
абстрактное искусство, о котором так много шумят за рубежом эстеты, ратующие
за "искусство для искусства". Охотно пропагандируют такие произведения  наши
идеологические противники, расчетливые специалисты по оболваниванию  простых
людей да торгаши искусством, готовые поживиться за счет любой сенсации.

     Не прочь пошуметь на эту тему некоторые молодые люди и у  нас,  видя  в
произведениях абстрактного искусства что-то вроде запретного плода, сладости
которого им хочется непременно вкусить,  хотя  на  поверку  и  у  них  самих
физиономии при этом едва не сводит от горечи...

     Абстрактное искусство уже по самому своему существу грубо нарушает наши
представления  о  трех,  обязательно  слитых   воедино,   сторонах   всякого
художественного творчества.

     Во-первых, подобное искусство не помогает познавать жизнь, так как либо
вовсе ничего не отражает, либо  нарочито  искажает  действительность,  вроде
мутного, кривого или на осколки разбитого зеркала.

     Во-вторых,  отвлеченное,  беспредметное,  то  есть   не   связанное   с
жизненными представлениями, абстрактное искусство не несет в  себе  Никакого
содержания,  лишено  всякого  смысла.  Значит,   оно   как   бы   не   хочет
воздействовать на сознание, на чувство, на жизнь.

     Остается третья сторона, третья  функция,  всегда  присущая  настоящему
искусству,- эстетическое наслаждение, которое оно должно доставлять. Но вряд
ли  кому-нибудь,  кроме  немногих  избранных,  во  что  бы   то   ни   стало
подчеркивающих свою мнимую независимость  созерцателей  абстрактных  картин,
они доставляют искреннее, осмысленное удовольствие.

     Лев Толстой был глубоко прав, когда говорил: "Страшная ошибка - думать,
что прекрасное может быть бессмысленным..." Внутренняя пустота,  бессмыслица
абстрактных картин так однообразны, что зритель, как я убедился, посещая  за
рубежом выставки такой живописи, просмотрев десяток-другой подобных полотен,
уже утомляется, а вскоре совсем шалеет от невообразимо  пестрого  ералаша  и
неспособен получать даже самое  неприхотливое  удовольствие,  которое  якобы
должно вызывать сочетание цветовых пятен и особый ритм линий.

     Кстати  сказать,  этим  самым  абстрактным   ритмом   заклинают   своих
противников и апологеты  абстрактной  музыки,  начисто  лишенной  подлинного
мелодического содержания и какого-нибудь образа или  смысла.  Известно,  что
простая ритмическая дробь барабана помогает солдату держать общий шаг, делая
его  машинальным,  облегчает  далекий,  утомительный  пеший  переход.  Можно
предположить, что некоторые графические  и  цветовые  мотивы,  включенные  в
полотна художником-абстракционистом, сгодились бы как  декоративный  элемент
при отделке стен какого-нибудь здания особой модернистской формы. Но с одним
только ритмом далеко все-таки не уйдешь в искусстве... Тот же Толстой  очень
тонко подметил в свое время, что "в музыке  есть  элемент  шума,  контраста,
быстроты, прямо действующий на нервы, а не  на  чувство.  Чем  больше  этого
элемента, тем хуже музыка". Абстрактное искусство и воздействует  на  нервы,
не адресуясь к чувствам. Истинный подъем чувств заменяется истерией.

     Мне кажется,  что  и  бесчинства  молодежи,  которая,  наплясавшись  до
полного осатанения рок-эн-ролла или  наслушавшись  истеричного  пения  битлз
("жуков"), как сообщают зарубежные газеты, скопом ломает столы в  ресторанах
Западной Европы и выбивает витрины  магазинов,-  объясняются  патологическим
воздействием на слушателей обнаженного конвульсивного ритма такой бесноватой
музыки.
     Ведь на этом и было давно уже основано колдовство  шаманов,  ритуальные
танцы дикарей под "там-там". А вспомните секты "хлыстов", которые,  подчиняя
свои пляски-бдения определенным, с ума сводящим  ритмам,  доводили  себя  до
полного исступления. В этом состоянии нездоровой экзальтации,  искусственном
психозе они якобы соприкасались с божеством. Апологетам абстрактной музыки и
живописи  остается  только  завидовать:  кликуши  хлыстовствующих  сектантов
добивались большего эффекта...

     Нам, осуществляющим самые заветные, самые благородные  мечты  человека,
нам, людям, строящим жизнь, которая отвечает самым высоким идеалам,  глубоко
чужд абстракционизм. Ведь его теоретики сейчас глубокомысленно  пишут,  что,
желая доставить жителям больших и очень  скучно  построенных  индустриальных
городов эстетическую радость, они создают танцующих роботов диковинного вида
- "телемеханические скульптуры",  сооружения  с  вращающимися,  двигающимися
шарами и машущими плоскостями и  видят  в  этом  новое  слово  балета.  Это,
несомненно, вкус извращенный, "идею" же эту мы можем  смело  назвать  жалкой
попыткой придать хоть какое-то, хотя  бы  автоматическое  движение  пустому,
лишенному всяких душевных проявлений абстрактному искусству. И  не  случайно
дело доходит до такого абсурда, что  некоторые  "ценители"  этого  искусства
восхищаются  на  выставках  "картинами",  намалеванными  обезьяной,  которой
сунули в лапу кисть...

     Мы не видим ничего для себя обидного в том,  что,  как  установила  уже
давно наука, человек когда-то произошел от  обезьяны.  Но  трудно  поверить,
чтобы по-настоящему культурный зритель восторгался пачкотней орангутанга или
шимпанзе, радуясь, что после долгих тысячелетий, в течение которых человек в
труде создавал себя и свою культуру, искусство подчинилось опять  обезьяньим
вкусам.

     Не следует наивно думать, что абстрактное искусство культивируется лишь
людьми, у которых просто ложный, дурной вкус.

     Нет! Недаром все эти нелепицы, украшающие стены  выставок  современного
абстрактного искусства,- зигзаги, треугольники, бесформенные и бессмысленные
пятна, под которыми обозначено: "Женщина у окна", "Тоска в осенний  вечер",-
так щедро оплачиваются  теми,  от  кого  еще  сегодня  зависит  материальная
обеспеченность художника  в  буржуазной  стране.  Потакая  подобному  вкусу,
всячески поддерживая абстрактное искусство, буржуазные идеологи тщатся  этим
отвлечь внимание от острых противоречий жизни  в  странах  империализма,  от
неприглядной правды ее, обличаемой прогрессивным реалистическим искусством.

     Еще насколько лет назад известный советский художник Е. Кибрик писал  в
"Комсомольской правде":

     "Что нового выдвинуло абстрактное  искусство  в  понимании  красоты,  в
представлении о прекрасном?

     - Античное искусство видело свой  идеал  в  безукоризненно  прекрасном,
гармонически развитом человеческом теле, боготворило его.

     -   Русская   иконная   живопись   находила   красоту   в   возвышенной
одухотворенности, чуждой всего материального, "земного".

     - Реалистическое искусство конца XIX века считало прекрасным все живое,
влюбленное  в  материальность  мира,  наполненного  светом,  погруженного  в
воздушную среду.

     -  Абстрактное  искусство  назвало  единственно   прекрасным   забавную
бессодержательность.

     Есть  ли  в  абстрактном  искусстве  "рациональное   зерно",   что-либо
разумное?

     - Нет. Самая сущность  абстрактного  искусства,  отрицающая  логическое
начало, законченность в творчестве, неразумна и тем самым антихудожественна.

     Однако  в  потоке  абстракционизма  изредка  встречаются  работы  чисто
декоративного порядка... Только за ними можно признать известный смысл,  так
как они относятся, по существу, к области традиционного "прикладного"
     искусства,  оформляющего  ткани,   декорирующего   помещения,   дающего
художественную форму предметам быта...
     Следует только подчеркнуть, что работы такого  декоративного  характера
противоречат принципам абстрактного искусства, они немногочисленны..."

     Художники-абстракционисты  боятся  жизни,  бегут  от   нее   и   своими
эстетическими вывертами, картинами, где нет никакого содержания и царит одна
бессмыслица, пытаются заслонить жгучие противоречия и уродства, свойственные
капиталистическому обществу. Эти художники, а часто я совсем  не  художники,
видят мир  искаженно;  их  изощренные  представления  о  жизненных  явлениях
совершенно не  совпадают  с  тем,  как  видят  и  воспринимают  эти  явления
нравственно здоровые людн. Ведь каждый художник, будь то поэт, живописец или
композитор,   стремится   сделать   зрителя,   читателя,   слушателя   своим
единомышленником. Как же можно рассчитывать на это, когда никакой отчетливой
мысли, никакого человеческого чувства в произведение не вложено,  когда  все
отвлеченно, все нереально, все одна абстракция?..

     Не следует, однако, сводить любую  проблему  воспитания  художественных
критериев к примитивному распределению всех эстетических понятий лишь на две
категории: плохой вкус, хороший вкус. Иногда можно встретить  в  книжных,  в
газетных статьях этот слишком прямолинейный подход к оценкам  тех  или  иных
произведений нашего и зарубежного так называемого  "левого"  искусства.  Мне
думается, что тут нельзя огульно  объявлять  художников,  творческая  манера
которых для нас неприемлема,  не  отвечает  нашим  эстетическим  воззрениям,
представителями дурного вкуса,  рыцарями  безвкусицы.  У  такого,  например,
яркого, прогрессивного художника, как Пабло Пикассо,  мы  встречаем  работы,
которые многим из нас решительно не нравятся,  как  это,  например,  было  с
одной из его картин на Французской выставке в Москве.

     Однако следует ли из этого, что у Пикассо плохой вкус?
     Нет!  Все  это  гораздо   сложнее.   Большому   художнику   свойственны
беспрестанные поиски, приводящие не только к  творческим  победам,  но  и  к
разочарованию и к бесплодным метаниям.  На  судьбе  художника  в  буржуазном
обществе иной раз сказываются и прихоти и капризы этого общества.  Некоторые
крупные   художники   Запада   в   отдельных   своих   работах    используют
формалистические приемы, допускают эстетические изыски. Эти их работы трудно
воспринимаются, в них нет того высокого совершенства, которое свойственно  в
целом творчеству данных мастеров, нет ясности содержания. По  своему  стилю,
идейному и художественному направлению эти произведения стоят в  стороне  от
того пути, по которому идет прогрессивное демократическое искусство. И когда
мы говорим об этих явлениях, речь должна идти не столько о критериях  вкуса,
сколько о том, что эти явления  искусства  не  соответствуют  нашим  идейным
воззрениям, нашим представлениям о прекрасном.


СТИЛЬ И ПОДДЕЛКА
                                 ПОД СТИЛЬ

     Размышляя о вкусах, наблюдая за их различным проявлением, мне  довелось
столкнуться с таким примером.

     Вот  приезжает  в  Москву  вместе  со  своими  товарищами  на  Выставку
достижений народного хозяйства молодой художник из  далекого  села,  которое
славится чарующей  и  затейливой  красотой  всевозможных  изделий  народного
искусства. Какие дивные рушники, восхищающие самых взыскательных  художников
своей волшебной вышивкой, какие фигурные сосуды, куманцы  самой  причудливой
формы и дивной росписи,  всегда  подчиненной  благородной  гармонии  цветов,
привезли  эти  люди!  Какую  неистощимую  выдумку,  тончайший  вкус  проявил
народный художник!

     Но через несколько дней я встречаю его  на  улице  в  "модном"  пиджаке
немыслимого лягушечьего  колера,  в  оранжевых  ботинках  на  толстой  белой
подошве - желток с белком, в лиловой велюровой шляпе. Неужели это он?
     Тот скромный  паренек  с  задумчивыми  глазами,  который  заставил  нас
дивиться его нежнейшему искусству? Уж он ли это? Куда же девался его вк