о не говорил, но Саша говорит,  что  он  про
не„ писал в какой-то книге. А раз Саша говорит, что  академик  Павлов  писал
про эту радость,-значит, это правда. Мой брат не я, он врать не станет.
   А вообще-то мыть крыльцо я стал не  для  того,  чтоб  узнать,  существует
мышечная радость или нет, я  стал  его  мыть,  потому  что  на  улице  снова
показалась Таня Кузовлева и мне так  захотелось,  чтобы  она  хоть  на  одну
секунду приняла меня за Сашу, что я ничего не  мог  сделать  с  собой,  хотя
после всего, что произошло и  вообще...  и  в  частности...  мне  совсем  не
следовало этого делать. Размазав тряпкой воду по лестнице, я так  не  сводил
вс„ время глаз с Тани, что даже не заметил и не услышал, как возле крыльца с
авоськами в руках появилась моя мама.  Она  ласково  посмотрела  на  меня  и
спросила:
   - А где наше наказание? (То есть где, значит, я.)
   - Там,-сказал я.
   Я ведь не врал, ведь в эту самую минуту не я, а Саша был моим наказанием.
У меня опять где-то что-то сильно заболело. Это  была  совсем  незнакомая  и
поэтому совсем непонятная мне боль, поэтому, когда за штакетником нашей дачи
появилась Таня Кузовлева, я от неожиданности сел на мокрые доски крыльца,  и
мы долго пристально смотрели друг на друга.
   - Я сейчас,-сказал я, вытирая руки о штаны.  "Зачем?..  Ну  зачем  я  это
сказал?.. Это было просто подло с моей стороны".
   - Мне... Сашу...-спокойно произнесла  Таня.  -  Я  сейчас...-сказал  я.-Я
сейчас... его позову...
 
   Рассказ восьмой
   "ПОЗОВИТЕ К ТЕЛЕФОНУ ВАШУ СОБАКУ"
   Вот, например, я читал в одном журнале про птиц, как они узнают дорогу на
юг в темноте, в тумане, ночью,  пролетая  над  Великим  или  Тихим  океаном?
Никто, оказывается, не знает, как они ориентируются. Ни  один  уч„ный.  А  я
думаю, что они узнают так, как Таня узнала, что я - это  Л„ша,  а  не  Саша.
Мама не узнала, а Таня узнала. А  как  Таня  это  узнала?  Может  быть,  она
узнала, как птицы безошибочно узнают дорогу на юг,  пролетая  в  темноте,  в
тумане ночью над Великим или Тихим океаном...
   Саша и Таня уже давно стояли под бер„зой и (вс„ о ч„м-то разговаривали, а
я вс„ как-то машинально размазывал тряпкой воду по  доскам  лестницы  и  вс„
старался не смотреть на них. Я вс„ смотрел на  врагов,  появившихся  в  поле
моего зрения,- Тулькина, Мешкова и Дерябина - и думал об академике  Павлове,
что придумал эту мышечную радость, которую человек испытывает,  скажем,  моя
грязную лестницу. Никакой мышечной радости, по-моему, от этого в жизни нет и
не может быть... И вообще в  жизни  нет  никаких  радостей:  ни  мышечных  и
никаких других... Тем более, если тебя жд„т такая операция... А Тулькин там,
по-моему, какой-то плакат приготовил, думает, наверно, что они вчера со мной
сполна рассчитались. Но я-то помню, как я вчера дал всей  пятерн„й  Сутулову
по морде... Меш-кову и Тулькину тоже, кажется, немного попало.  Сейчас,  как
солнце начн„т поярче светить, так у Сутулова на  щеках  проявится  отпечаток
моей ладони, у меня, правда, тоже пожелтеет ладонь правой руки,  но  руку  в
крайнем случае можно держать в кар-мане, а щ„ку  в  карман  не  засунешь.  И
Лютатовский вылез. Интересно, о ч„м это они с Тулькиным сговариваются?.. Ну,
если они только заденут Сашу с Таней, я им покажу...
   - Знаешь что,-сказал вдруг Саша, быстро подбегая ко мне.-Мы тут  с  Таней
посоветова-лись... ты это,- сказал Саша, почему-то краснея,- ты, пожалуй, не
делай эту операцию... Ладно уж! Мы уж потерпим... тво„ сходство с нами... то
есть со мной. Таня сказала, что уж раз родились мы близнецами,  то...-  Саша
замолчал, продолжая стоять совсем рядом  со  мной  и  стараясь  не  смотреть
почему-то мне в лицо.
   Он сказал и стал чего-то ждать. Он думал, наверно, что я  обрадуюсь,  что
мне не нужно приделывать к носу индейскую горбинку в духе Фенимора Купера  и
Сирано де Бержерака, но я почему-то не испытал от  этого  сообщения  никакой
радости. Мы помолчали ещ„ немного, и потом я спросил:
   - А ещ„ она... говорила что-нибудь?
   - Конечно, говорила,-сказал радостно Саша.-Она сказала,  что  это  просто
замечательно, что на свете есть такие мальчишки, как ты!
   - Прямо так и сказала?
   - Прямо так и сказала.
   - А почему она так сказала? - спросил я.
   - А потому что, она сказала, что если бы на свете все мальчишки  были  бы
не такие, как ты, а такие, как я,- сказал Саша,- то Таня сказала, что  тогда
можно было бы просто умереть со скуки.
   - Так и сказала?
   - Честное слово!
   - Так, может быть, она со мной пойд„т в  кино?  -  спросил  я  Сашу.-  Ты
сходи... спроси е„... раз она так сказала,- сказал я.
   Когда я так сказал, то в Сашу как будто молния ударила, и он даже  как-то
немного, по-моему, почернел. Потом он повернулся и, ничего не сказав,  пош„л
к Тане. И они о ч„м-то снова стали разговаривать. Разговаривали они долго-за
время их разговора Дерябин успел от своей дачи  подойти  к  нашей,  неся  на
плече свою музыкальную доску, которой он вчера дал мне по голове.
   От Тани ко мне Саша снова подбежал бегом и сказал:
   - Я е„ спросил,- сказал Саша,- но она  сказала,  что  в  кино  пойд„т  со
мной...
   Потом мы ещ„ постояли немного молча. И Дерябин к нам  почему-то  подош„л,
как будто он не дрался вчера с нами, и тоже постоял с нами молча.
   - Извини,-сказал Саша,-а то мы опоздаем...
   И он, не оглядываясь больше на меня, пош„л к Тане Кузовлевой и, подойдя к
ней, снова стал о ч„м-то разговаривать. Тогда я тоже  стал  разговаривать  с
Дерябиным.
   - Понимаешь, Дерябин,-сказал я,-вот какое дело пропадает...
   - Какое?-спросил меня Дерябин.
   - Государственной важности...  Понимаешь,  скажем,  я  и  Саша...  против
Скотланд-Ярда. Они там задумывают что-то против нашей страны... Мы  с  Сашей
едем туда, чтобы разузнать, что они там задумывают. Саша едет  как  Саша,  в
сво„м виде, как будто у него вообще нет брата, тем более  близнеца,  я  туда
еду с бородой, в седом парике. Там я это вс„ cнимаю и превращаюсь в Сашиного
близнеца. Мы жив„м в разных концах Лондона. Я сразу же начинаю  разведывать,
что они против нас задумали. Меня начинают подозревать в шпионаже.  Однажды,
когда я выхожу из  дома,  они  идут  за  мной,  чтобы  не  дать  мне  ничего
разведать, но на самом деле из дома на этот раз вышел не я, а мой брат Саша,
он просто ид„т гулять по Лондону, и весь Скотланд-Ярд ид„т за ним, а я в это
время разведываю вс„, что мне надо разведать... А теперь Таня,  конечно,  не
отпустит Сашу в Лондон,- сказал я.
   - Так ведь она и тебя могла не отпустить,- сказал Дерябин.
   Затем он понял, что это напоминание мне было неприятно, и добавил,  чтобы
обрадовать меня, наверно: - А Сутулов уже два  часа  умывается...  И  бороду
забыл нацепить!..
   Но даже и эта новость меня нисколько не обра-довала, я думал о  том,  что
вообще-то Дерябин был прав: меня Таня тоже бы не отпустила, если бы... Но  в
это время Саша и Таня стали совсем удаляться от нашей дачи, и у  меня  сразу
же пересохло во рту, я я перестал разговаривать. Я стал смотреть  только  на
Таню и Сашу, а Дерябин, видно, вс„ смотрел на  меня,  потому  что  он  вдруг
спросил меня:
   - Что с тобой?
   И видно, со мной что-то произошло, иначе Дерябин не задал  бы  мне  такой
вопрос.
   - Болит,-сказал я.
   - Что болит? - спросил Дерябин
   - Не знаю,-оказал я.
   - А где болит? -спросил Дерябин.
   - Не знаю,- сказал я.
   - Сейчас они будут уходить вс„ дальше,-сказал Дерябин.-И  чем  они  будут
дальше уходить, тем у тебя будет болеть вс„ меньше и меньше...
   Таня с Сашей как раз отошли уже  на  много  ша-гов  от  бер„зы,  а  мы  с
Дерябиным вс„ смотрели им вслед. То есть это я смотрел вслед Тане и Саше,  а
Дерябин вс„ смотрел то им вслед, то на меня.
   - Вс„ меньше болит? - спросил меня Дерябин.
   - Нет,- сказал я Дерябину честно.- Чем они уходят вс„ дальше,  тем  болит
почему-то вс„ больше...
   - Что же делать? - спросил меня Дерябин.- Может,  сказать  им,  чтоб  они
остановились?
   А я сказал:
   - Не надо! Пусть они идут!.. Пусть они идут,- сказал я.-И пусть  болит...
Хоть всю жизнь...
   И больше я не сказал ничего, ни одного слова. Тем более, что в это  время
Саша с Таней проходили уже мимо сутуловской дачи и я, хоть  чувствовал  себя
вс„ хуже  и  больней,  не  спускал  вс„-таки  с  них  глаз,-как  бы  Сутулов
чего-нибудь не выкинул, когда Саша с  Таней  поравняются  с  его  дачей.  Но
Сутулов ничего такого выкидывать не стал, он высунул на секунду из окна свою
физиономию с перевязанной щекой, как будто у него  зубы  болели,  и  тут  же
спрятался обратно. И Мешков тоже не стал ничего  выкидывать,  когда  Саша  с
Таней поравнялись с его домом. Мешков неторопливо, с  достоинством  снял  со
своей головы шляпу-стетсон и вежливо приподнял над макушкой.
   - Вери найс бой Мешкоф,- прошептал я  одними  губами  по-английски,-  гуд
чап! - как говорится, хороший парень,- прошептал и сам испугался. Я  никогда
не говорил таких длинных фраз на английском языке. Краем глаза  я  покосился
на музыкальную доску Дерябина, которой он  вчера  меня  треснул  по  голове.
Может, тот удар начал действовать вс„-таки?..
   Но в это же время до меня дон„сся тихий, но противный голос  Лютатовского
Вадима.
   - Марфа-леди и Марфа-джентльмен! - крикнул он поравнявшимся с ним Тане  и
Саше.
   А Тулькин выставил за забор фанерную доску,  на  которой  было  написано:
"Саша + Таня = семья!"
   И я позабыл про свою боль и вообще про вс„ на  свете  позабыл.  Я  помнил
только об одном. Обидели Танечку Кузовлеву и Александра Завитайкина, которых
я любил, как сорок тысяч братьев, то есть это я Александра любил, как  сорок
тысяч братьев, а Таню я любил... как я  любил  Таню  Кузовлеву?..  тоже  как
сорок тысяч братьев... Нет, то есть как  сорок  тысяч  сест„р.  То  есть  е„
должен теперь любить, как сорок тысяч сест„р... И я должен, должен отомстить
за Танечку и  Александра,  как  сорок  тысяч  братьев.  И  кто  обидел?  Кто
посмел?.. Сутулов даже не посмел, не осмелился, а  эти...  осмелились,  хоть
негромко, но вс„-таки... обидели... Сейчас у меня Тулькин об этом  пожалеет,
сначала пожалеет Тулькин, а потом и Лютатовский.
   - А что это у тебя такое? - испуганно спросил  меня  Дерябин,  указав  на
ж„лтую ладонь моей правой руки. Моя рука уже стала желтеть на солнце!
   -  Что  это  у  тебя?-переспросил  меня  Дерябин,  бледнея.   -   "Ж„лтая
лихорадка"!-сказал я, вглядываясь в лица обидчиков Тулькина и Лютатовского.-
"Ж„лтая лихорадка" начала действовать,- громко сказал  я,  погрозив  кулаком
Тулькину   и   Лютатов-скому.-Ж„лтая...   как    у    Сутулова...    Прости,
Дерябин!-сказал  я  решительно.-Меня  зов„т  долг...   долг   сорока   тысяч
братьев!..-И, увидев слоняющегося по двору  Трезора,  крикнул:  -Трезор,  за
мной!..
 
   - Позовите к телефону вашу собаку,-сказал я в  телефонную  трубку,  когда
Тулькин по моей просьбе подош„л к телефону.
   - А кто е„ спрашивает? - спросил меня Тулькин испуганным голосом.
   - Е„ просит Джек  из  угрозыска!-сказал  я  грубым  голосом  и  подмигнул
Трезору и тихо прошептал: -Голос, Трезор!
   "Гафф!"-сказал Трезор.
   - А по какому делу? - спросил ещ„ испуганный Тулькин.
   - По уголовному,- сказал я.
   - А кто е„ просит?
   - Я же сказал: Джек из угрозыска! - Он ищейка? - Он ищей.
   - А по какому вс„-таки делу? - спросил совсем перепуганный Тулькин.
   - По делу пропажи  у  вашей  Гальды  золотой  медали,  полученной  ею  на
последней собачьей выставке!.. Она должна дать некоторые показания... Голос,
Трезор! - тихо прошептал я, и Трезор оглушительно залаял снова.
   Перепуганный Тулькин подозвал свою Гальду к телефону, и  она  начала  так
радостно давать в трубку свои показания нашему Трезору, что в комнату тут же
вбежала моя мама-Уже давно и я и Трезор были изгнаны из дома,  уже  замолчал
Трезор, а я уже кончал ломать свою  голову  над  тем,  как  отомстить  моему
врагу, а теперь и Таниному врагу, и Сашиному врагу,- Вадиму Лютатовскому,  а
тулькинская Гальда вс„ ещ„ продолжала  во  весь  голос  "давать  показания",
правда, не в телефонную трубку, а так просто, вид-но, она совсем ошалела  от
своего первого телефонного разговора.
   А Лютатовский, ну что я ему сделал плохого... У них  дома  есть  чудесное
пианино. И на  этом  пианино  Лютатовские  родители  насильно  учили  Вадима
музыке. А Лютатовский ненавидел музыку, а Дерябин е„ любил  (но  у  Дерябина
дома стоит очень плохое пианино). Вот я однажды и сказал Лютатовскому, я ему
сказал, что:
   - Не жмись! У Дерябина на днях день рождения, вот и подари  сво„  пианино
Антону.
   - А как же я его перетащу к нему? - спросил меня Вадим.
   - Поможем,-- сказал я.- Чем можем. Грузчиков я беру на себя...
   В общем, когда дома не было родителей ни у Дерябина, ни  у  Лютатовского,
мы это прекрасное пианино перетащили запросто к Дерябину  в  дом...  Танечка
Кузовлева очень любит музыку, и я думал, что  я  тоже  со  временем  полюблю
музыку и мы будем с ней вместе слушать е„ в исполнении  Антона  Дерябина.  И
ему было бы приятней играть для нас на хорошем пианино.
   Главное, что и обратные "перетаски" я ведь  тоже  взял  на  себя...  А  в
общем-то, конечно, зря я старался, вс„ равно Танечка слушала бы музыку не со
мной, а с моим братом Сашей...
 
   - Ну что?-услышал я в окне  голос  Антона  Дерябина.-  Болит?  -  Он  уже
несколько раз прибе-гал ко мне с этим вопросом.
   - Болит,- сказал я.
   Дерябин помолчал и сказал нерешительно:
   - А вдруг всю жизнь будет болеть?
   Я ничего не ответил.
   - Да  нет,-  сам  же  успокоил  меня  Дерябин,-  зажив„т...  до  этого-то
обязательно зажив„т.
   - До чего "до этого"?-спросил я.
   - Ну до свадьбы,- объяснил Дерябин.- Моя мама всегда так говорит, если со
мной что-нибудь случится... У меня вот вчера знаешь  как  голова  болела,  а
мама мне так и сказала: "Ничего, говорит, Антон, до  свадьбы,  говорит,  вс„
зажив„т!.." Так прямо и сказала.
   Антон Дерябин после этих слов долго молча смотрел на меня,  словно  ждал,
соглашусь я со словами его мамы или нет, но я ничего не сказал ему в  ответ,
потому что откуда я мог знать-зажив„т это  до  свадьбы  или  нет?  Я  только
глубоко вздохнул и уткнулся носом в подушку. Может, конечно" и зажив„т...  А
может, и нет...