ия отметок местности по вертикали,
то есть на сколько одна точка находится  выше  или  ниже  другой.  Вот
так...  - сказал дядя Ваня, с явным удовольствием двигая рубчатый винт
и устанавливая пузырек воздуха посредине. - Полюбуйтесь, мушкетеры!
     Мушкетеры по очереди посмотрели в окуляр.  Смешно:  все предметы,
казалось,  перевернулись вверх тормашками.  Вон Петр  Петрович  прошел
головой вниз.
     А когда дядя Ваня ушел,  Гешка навел трубу на Юлькин дом. Как все
приблизилось!  Можно  сосчитать  число  витков  замысловатой  резьбы в
наличниках окон.  Вон Васька что-то мастерит в углу двора. А до горных
вершин - рукой подать.
     Хороший инструмент нивелир, а вот теодолит сыграл с Юлькой плохую
штуку, ославил перед дядей Ваней.
     Когда вся  учеба  с  инструментами  была  закончена,  а   рабочие
прорубили в чаще небольшие просеки - визирки, дядя Ваня сказал:
     - Ну,  мушкетеры,  проложим первый ход от репера до  шурфа  номер
семь.  Ты,  Юлий,  с виду поздоровей,  возьми ящик с теодолитом, а ты,
Гена, - вешки и мерную ленту со шпильками.
     Польщенный оказанным     доверием,     а    главное    признанием
несуществующей силы,  Юлька вразвалку,  как  ходят  знаменитые  борцы,
подошел  к  зеленому  ящику  и,  взяв  его за кожаные ремни,  поднял и
пристроил на спину.
     Сгоряча Юлька  бодро  зашагал впереди всех.  Но как только прошли
метров триста,  Юлька почувствовал, что ремни ужасно режут плечи, ящик
тянет  назад и вот-вот опрокинет его.  Он наклонился вперед,  но ящик,
как живой,  стал толкать в спину.  Юлька задыхался, он чувствовал, что
ноги  его  подгибаются,  словно кости размякли и стали резиновыми.  По
вискам,  широкому  лбу  потекли  капли  пота  и,  не  задерживаясь  на
тоненьких золотистых бровях-шнурочках, застилали глаза.
     Дядя Ваня сказал:
     - Погоди, Юлий, отдохни! Теперь ты, Гена, попробуй...
     А с Гешей ящик сдружился:  он не толкал в спину,  не  выжимал  из
него  пот,  хотя Геша и таскал ящик всю смену.  В конце дня дядя Ваня,
когда они пришли,  как он выразился, "с поля", хотя бродили по лесу, в
горах, сказал Юльке:
     - С виду ты парень что надо, а вот на деле хлипкий!
     Вечером, когда  сложили  инструменты  в  палатку  и расположились
возле костра, где дядя Ваня уже готовил обед, ребята почувствовали, до
чего они устали.  Не было никакого желания говорить, двигаться: болела
спина,  а руки казались чужими.  Так и тянуло прилечь и, закрыв глаза,
лежать, ни о чем не думая.
     Дядя Ваня посочувствовал ребятам:
     - Пройдет, мушкетеры! С непривычки это. Скоро притретесь к делу!
     Так начались будни.

ЮЛЬКА ВЫРАБАТЫВАЕТ ХАРАКТЕР

     Нужно признаться по-честному, что спустя три дня у Юльки возникло
страстное  желание бросить работу в экспедиции.  Уж очень с непривычки
было тяжело ему,  да и надоели  ранние  подъемы.  Но,  вспомнив  отца,
Гешку,  Юлька  пересилил  себя.  Гешка  обязательно  бы  рассердился и
сказал:  "Эх ты, хлипачок! А еще другом называешься!" А отец наверняка
усмехнулся бы и заключил коротко: "Выгнали лодыря! Я так и говорил..."
     Но проходили дни за  днями,  и  ребята,  как  сказал  дядя  Ваня,
въелись в работу.  По утрам Юлька вставал уже сам. Он заметно похудел,
загорел.  Работа пошла Юльке впрок:  мускулы окрепли и он теперь легко
поднимал ящик с теодолитом и мог,  не снимая ремней с плеч,  совершать
длительные переходы.
     А когда работа стала не в тягость - она увлекла его. Было приятно
сознавать,  что все сделанное тобой нужно  стране.  Вот  закончат  они
поисковую   разведку,  придут  буровики,  проходчики,  пробьют  шурфы,
поставят буровые вышки и тщательно разведают  месторождение.  За  ними
нагрянут   шахтостроители,   пророют  в  горе  норы-штольни,  построят
обогатительную фабрику, и титановая руда попадет в электропечи, чтобы,
выйдя из них огненной струей,  превратиться в легкий и прочный металл.
И вот,  когда по радио сообщат,  что очередная  ракета  оторвалась  от
Земли и ушла навстречу Марсу, он, Юлька, может гордо и твердо сказать:
"Завидуйте, я тоже участвовал в запуске!"
     Было ребятам  приятно  и  то,  что  в  поисковой  партии  к  ним,
малолеткам, взрослые относились как равные к равным.
     Когда наступила  самая  тяжелая  часть  их  работы  - нивелировка
трассы,  проложенной от репера к шурфам  и  штольням,  -  ребята,  уже
втянувшиеся в работу, выполняли ее легко.
     Утро. Дядя  Ваня  устанавливает  инструмент  между   пикетами   -
маленькими  колышками,  вбитыми  через  сто  метров.  Гешка с рейкой -
узкой,  длинной доской, на которой нарисованы вперемежку черно-красные
квадратики и цифры вверх ногами, - встает на нижний пикет.
     Дядя Ваня,  покрутив рубчатые  винты,  повертывает  трубу  влево,
потом вправо,  нажимает носком сапога на упор штатива. Еще раз трогает
винты.  Движения его быстры и точны.  Он знает все  недостатки  своего
инструмента,  его  капризы  и разговаривает с пузырьком уровня,  как с
живым существом:
     - Опять  спрятался?  Не хочешь в центр?  Сейчас,  сейчас...  Ага,
появился!
     Дядя Ваня  сначала прицеливается поверх трубы,  затем прищуривает
левый глаз,  отчего левая  щека  его  поднимается  вверх,  а  короткая
бородка скашивается вбок.
     - Мушкетеры! - кричит он. - Качай!
     Гешка выпрямляется  -  рейка должна стоять строго прямо.  А затем
медленно покачивает ее: от себя, к себе. Это для того, чтобы геодезист
мог взять более точный отсчет.  Записав полученный отсчет в книжке, он
поворачивает трубу к Юльке и его заставляет качать рейку. Смешной этот
дядя  Ваня:  во  время  работы  он насвистывает или,  что-то вспомнив,
смеется на весь лес.  На шее его  болтается  на  веревочке  химический
карандаш - это чтобы не потерять его.
     Закончив отсчитывать,  они  переходят  на   другое   место,   так
называемую станцию.
     Здесь уже отсчет берут сначала у Юлия,  а потом у  Гешки.  И  так
станция за станцией, все дальше и дальше от репера.
     Хорошо было идти по лугу,  или,  как говорят в  Уньче,  пабереге,
между  нагорных  кустарников,  а  вот  как  забрались  повыше  - стало
труднее. Станции приходится делать почти через тридцать метров.
     Цветущий шиповник словно охвачен огнем. Гешке нравится, подойдя к
кусту,  набрать горсть розовых  лепестков  и  жевать,  ощущая  во  рту
душистый,   чуть   горьковатый   запах.   Но  беда,  когда  приходится
пробираться сквозь заросли шиповника.  Колючки  цепляются  за  одежду,
кошачьими  когтями  царапают  руки.  И  ничего  не сделаешь - с трассы
сворачивать нельзя.
     Иногда бывает,   что   хвойные   лапы  мешают  дяде  Ване.  Тогда
приходится залезать с топором на ель,  а это Гешка любит. Заберется по
толстым,  замшелым  сучьям  на дерево,  одной рукой обхватит ствол,  а
другой рубит.  От каждого удара прямая хвойная лапа вздрагивает, роняя
зеленые иглы и прошлогодние шишки,  и, подрубленная, свешивается вниз,
и запах серы-живицы, кажется, разносится по всему лесу.
     Любит Гешка  лизать  "муравьиные  палочки".  Возьмет сухую ветку,
сбросит с нее полу истлевшую кору,  смочит слюной и сунет в муравьиную
кучу.  Встревоженные  муравьи  облепят ветку,  а потом остается только
стряхнуть их,  и угощение готово. От терпкой муравьиной кислоты аж дух
захватывает и щиплет язык.
     Но, когда пикет попадает возле муравьиной  кучи,  муравьи  дружно
атакуют  Гешку,  лезут  в  штаны,  под  рубашку,  кусают.  Покончив  с
отсчетом,  Гешка стремительно бросается прочь. Положив рейку на траву,
он  прыгает с ноги на ногу,  стараясь стряхнуть непрошеных гостей.  Но
это не помогает.  Приходится стаскивать рубаху,  штаны и,  вывернув их
наизнанку, вытрушивать муравьев ладонью.
     Как хороша горная тайга после теплого летнего ливня!  Нагрянет он
неожиданно,  пройдет  споро,  отшумит  в  листве,  и  тотчас  же из-за
светлеющих с каждой минутой туч выглянет солнце.  И тогда только тронь
нечаянно  ветвь  березы  - словно алмазный дождь посыплется с листьев.
Трава,  примятая дождем,  парит и поднимается,  открывая взгляду ягоду
земляники.   А   чуть  прогреется  воздух  -  лес  наполнится  запахом
распаренного березового листа,  хвои. Белым султаном встает за пеньком
цветок,  бражника.  Понюхаешь  его,  и  от  сладкого запаха закружится
голова.
     Мальчики знали  раскинувшуюся  вокруг  поселка горную тайгу,  да,
видно,  плохо.  Когда раньше они шумной ватажкой врывались в лес,  все
живое притаивалось.
     А вот сейчас,  пока дядя Ваня записывает отсчеты  и  зарисовывает
трассу,  стоит только на пять - десять минут замереть,  как вокруг все
оживает.
     Зеленая ящерка  с  желтыми  отметинами  возле горлышка вылезла на
камень и,  подняв гладкую головку,  застыла.  Черные глазки,  как  два
вставыша   графитового   карандаша,  неподвижно  уставлены  на  Гешку.
"Хозяйка титановой горы",  - думает он и протягивает руку к ящерке. Но
"хозяйка", извиваясь как резиновая, исчезает в камнях.
     На соседней ели качнулась ветка, и словно комочек огня заструился
по стволу и исчез среди зелени. Тотчас на вершине появилась любопытная
мордочка со стоячими ушками.  "Белочка",  - опознал  Гешка  зверька  и
молча помахал рукой. Не хотелось нарушать тишины.
     С дерева на дерево перепархивает ронжа - птица величиной с сороку
- и,  не умолкая,  стрекочет, качаясь на ветвях. А какая она красивая:
спина   пепельная,   грудь   розоватая,   словно   опаленная    огнем,
лазурно-голубые крылья, пестрый хохолок на голове.
     А вон и клест перепрыгивает с ветки  на  ветку.  Он  черно-белый,
верхушка головы красная - словно дежурный по станции в фуражке.  Нашел
прошлогоднюю шишку,  принялся  быстро-быстро  приподнимать  чешуйки  и
вытаскивать из-под них семена. Чешуйки отрывались, и ветер уносил их.
     Клест исчез, а на сухую ель, что стояла рядом, пристроился дятел.
Он  смешно,  винтом,  обошел  ее,  оперся  на  длинный  хвост,  тюкнул
раз-другой по коре - не понравилось.  Цепляясь когтями,  полез выше  -
будто   рабочий-электрик  по  столбу.  И  только  на  середине  сушины
остановился и забарабанил своим крепким клювом-долотом по  дереву.  На
землю полетели отбитые щепки, куски коры.
     Дядя Ваня закончил зарисовку. Гешка берется за рейку, поднимается
на следующий пикет. Как жаль нарушать тишину.
     ...Работа заставила забыть  о  некоторых  укоренившихся  у  ребят
привычках.
     Особенно на  первых  порах  досталось  Юльке.  Он   привык   дома
раскидывать свои вещи,  зная,  что мать всегда приберет за ним.  Здесь
нянек не было.
     Когда они,   усталые,  возвращались  "с  поля",  Юлька,  стараясь
поскорее избавиться от рейки,  совал ее куда попало.  Дядя Ваня всегда
был тут как тут.
     - А ну вернись! Зачем рейку на землю положил?
     - А не все равно? - тянул Юлька.
     - Не все равно. Краска быстрее слезет.
     Юлька нехотя возвращался и,  подняв рейку, совал ее между вешками
- длинными палками, раскрашенными в два цвета.
     - Не там место рейке, переставь!
     "Придирается", - тоскливо думал Юлька,  но уже  в  следующий  раз
ставил инструменты по своим местам.
     Был у Юльки еще один  порок  -  ротозейство.  Задумается  он  или
засмотрится,  заслушается  и  забудет о деле.  Один случай,  не совсем
приятный, вылечил его и от этого.
     Дядя Ваня,  Геша и Юлий весь день занимались промерами трассы. На
обратном пути Юльке поручили нести мерную ленту - звонкую, пружинистую
стальную змейку, свитую в круг.
     Когда вышли на гарь - участок леса,  пострадавший от  пожара,  то
наткнулись   на   полянку,   усеянную   кустиками  костяники.  Спелые,
кисло-сладкие ягоды раскинулись  вокруг  красным  ковром,  и  не  было
никаких  сил  равнодушно  пройти  мимо.  Все втроем,  не сговариваясь,
присели на корточки и стали обирать кустик за кустиком.
     Юлька перебрался  ближе  к  лесу  и  неожиданно наткнулся на куст
жимолости.  Ягоды синими каплями повисли на  ветвях,  и  было  их  так
много,  что  казалось,  на куст накинули синий полушалок.  Юлька любил
ягоды жимолости. Только он вошел в раж, как дядя Ваня окликнул:
     - Эй, хлопцы, хватит... Пошли!
     Юлий даже не оглянулся. Дядя Ваня позвал еще раз, и, не дожидаясь
Юльки,  они  с Гешкой начали спускаться по тропинке к реке.  Уже давно
затихли их голоса и куст из  синего  стал  сине-зеленым,  когда  Юлька
опомнился и опрометью бросился за ними, позабыв второпях мерную ленту.
     Дядя Ваня хватился инструмента в сумерки.
     - А где мерная лента? - сурово спросил он Юльку.
     Юлька ошалело заморгал светлыми короткими ресницами  и  почему-то
похлопал по карманам штанов, словно лента могла быть там.
     - Принес я... наверное... - неуверенно протянул он, хотя сразу же
вспомнил, что ленту оставил возле куста жимолости.
     - А ну, иди покажи!
     Юлька встал и,  волоча сразу отяжелевшие ноги,  прошел к палатке.
Они пересмотрели все закутки,  даже заглядывали под походные  кровати,
но мерной ленты нигде не было.
     - Признайся честно - в лесу оставил?  - строго спросил дядя Ваня,
когда они вернулись к костру.
     - Ну да, верно, оставил... На той поляне, где костянику ели...
     - Сейчас же иди, найди и принеси! - В голосе дяди Вайи прозвучала
решимость.
     Это Юлька почувствовал сразу, и он только смог робко сказать:
     - Скоро темно будет...
     - Успеешь. Иди! В следующий раз не оставишь.
     И Юлий пошел.  Гешка  поднялся  с  колодины,  но  Петр  Петрович,
положив руку на Гешкино плечо, посадил его обратно.
     - Он виноват,  пусть и отвечает. Потакать не нужно. Это будет ему
уроком!
     На пабереге было светло,  но  в  лесу  уже  легли  сумерки.  Весь
подлесок слился с деревьями, и только вершины елей четко вырезались на
небе,  окрашенном на западе в лимонно-красный цвет.  Из-за отсвета лес
казался мрачным,  зловещим.  Ветер затих,  птицы примостились спать на
ветвях, в своих гнездах.
     Юлька чуть  не  бегом  поднимался  по каменистой тропинке.  Удары
подошв по камням,  биение его сердца,  казалось,  разносились по всему
лесу.
     Когда Юлька добрался до поляны,  сумерки стали  еще  гуще.  Юлька
сразу  нашел  куст  жимолости и,  вглядываясь в темноту,  начал искать
ленту,  но ничего не было видно. Тогда он присел и, хлопая ладонями по
траве, начал шарить, пока пальцы его не наткнулись на холодное железо.
Юлька облегченно вздохнул и потянул ленту  к  себе.  И  вдруг  за  его
спиной раздался протяжный, словно вздох, крик: "Фу-бу-у-у!.."
     Юлька вздрогнул и,  не поднимаясь на ноги,  оглянулся. Позади, из
темной чащобы,  глядели на него два зеленых глаза. Юлька почувствовал,
как лоб его стал мокрым от пота,  а по спине побежали мурашки. Не было
сил  подняться  на  ноги.  Но вот зеленые глаза на миг потухли и снова
загорелись,  как показалось Юльке,  ближе и ярче. Страх, какого он еще
никогда  не  испытывал,  охватил Юльку.  Он прижал к груди круг мерной
ленты и заорал.
     Огоньки потухли,  и над головой,  меж двух высоких елей, бесшумно
промелькнула птица.  "Филин", - догадался Юлька, и догадка приободрила
его.
     Юлька вскочил на ноги и что было сил бросился вниз  по  тропинке.
Ветви  стегали  его по лицу,  два раза он споткнулся о камни и кубарем
перелетел через лежавшую поперек тропинки лесину.
     Остановился Юлька только вблизи лагеря.  Сквозь заросли был виден
яркий свет костра и темные силуэты людей вокруг него.
     Юлий с  полчаса  стоял  за  кустом,  унимая дрожь.  Успокоившись,
заправил рубашку,  поплевал на ладони, пригладил волосы и только тогда
вышел на поляну.  Нарочно,  чтобы все слышали, вешая ленту, он звякнул
ею о камень.
     Довольный и  гордый собой,  Юлька подошел к костру и,  не садясь,
чтобы видели его,  протянул руки к огню.  Но никто не обратил на Юльку
никакого внимания, только дядя Ваня спросил:
     - Чаю выпьешь?
     ...Юлькин отец  работал  бухгалтером.  Нет в мире профессии более
сидячей и спокойной, чем эта. И все бухгалтеры, кажется, под стать ей.
Но Юлькин отец не таков.
     По его неугомонному характеру,  смелости и решительности старшему
Малямзину  больше  шло  бы  руководить  какой-нибудь экспедицией,  чем
перебрасывать четки на счетах.  Мастер на все  руки,  он  мог  стачать
сапоги,  смастерить лодку,  сложить печь в доме.  В сезон охоты целыми
днями пропадал в тайге и не возвращался без добычи:  рябчиков, косачей
или красавца бронзовогрудого - глухаря. Несколько раз старший Малямзин
ходил на медведей.  В доме были две  медвежьи  шкуры:  одна  покрывала
сундук,  а вторая лежала возле кровати.  Случалось,  сбивал он с кедра
притаившуюся на  суку  хищницу  рысь.  Слыл  Юлькин  отец  и  отменным
рыболовом.
     Юлька очень любил своего отца, но тот, к немалому огорчению сына,
всегда  относился  к  нему как к малому дитю-несмышленышу и на охоту с
собой не брал.
     А какому  мальчишке  не  хочется  поскорее стать самостоятельным?
Иметь свое ружье и ходить с отцом на  охоту,  рыбачить,  где  и  когда
захочется.
     И вот теперь Юлька решил доказать отцу,  что он  уже  не  прежний
Юлька, который был неделю назад, а другой - самостоятельный, отважный.
Юлька будет спать не дома на кровати,  а переберется  на  сеновал.  Он
считал  это  высшим проявлением бесстрашия и мужества.  Поэтому как-то
вечером за ужином Юлька громогласно заявил,  что  отныне  спать  будет
один, на сеновале.
     - Сон на свежем воздухе закаляет человека. Все врачи так говорят,
- закончил он свою речь.
     Отец внимательно взглянул на Юльку,  и тот уловил в  его  взгляде
такое,  что заставило радостно забиться сердце.  Но мама,  как всегда,
волновалась:
     - Да  как же ты один?  Да можно ли это!..  Простынет там ребенок!
Володя, да скажи ты ему!..
     Но отец нетерпеливым жестом остановил маму:
     - Пусть привыкнет к самостоятельности. Пора! Он уже не ребенок.
     Еще засветло   Юлий  перенес  на  сеновал  подушку,  подстилку  и
старенькое,  вытертое  солдатское  одеяло.  Расстилая  постель,  Юлька
понял,  что  поступил  все-таки  опрометчиво.  Темнота уже забралась в
углы,  и казалось,  что  там  кто-то  спрятался.  Юлька,  стараясь  не
поднимать глаз, торопливо постелил постель и слез с сеновала.
     Остаток вечера Юлька провел в нудном беспокойстве.  Мама  ласково
упрашивала его:
     - Спал бы ты дома, Юлий! Кто тебя гонит!
     Юлька бросал  недвусмысленные взгляды на отца.  Если бы отец хоть
одним словом заикнулся о том,  чтобы он ночевал дома, Юлька не моргнул
бы глазом и остался.  Но отец сидел за столом,  о чем-то думал и хитро
улыбался.
     Наверное, с  таким же волнением,  беспокойной сутолокой провожали
раньше путешественников в далекие  края,  с  каким  провожали  вечером
Юльку   на   сеновал.   Мама  взывала  к  благоразумию,  Васька  ревел
пронзительным, пароходным голосом. И только отец не сказал ни слова. А
когда они вдвоем вышли на темный двор, он похлопал Юльку по плечу;
     - Ну, сын, будь мужчиной!
     Этот простой жест отца, обычно скупого на ласки, подбодрил Юльку,
и он,  нашарив в темноте приставную лестницу,  торопливо  забрался  на
сеновал.
     Сделав только один шаг от  лаза,  Юлька  замер  в  испуге.  Каким
таинственным   и   чужим  показался  ему  сеновал,  до  стрех  набитый
свежескошенным сеном!  Густая сплошная  тьма,  ни  щелочки,  ни  одной
щепотки  света  -  словно посадили Юльку в чернильную бутылку да еще и
заткнули горлышко пробкой.
     Юлька зажмурил глаза, ясно слыша стук своего сердца. Простоял, не
двигаясь,  несколько минут,  а когда открыл глаза,  то  увидел  вправо
синеватый  полукруг  продуха,  вырезанного во фронтоне крыши.  Вытянув
руки,  нащупывая ногами дорогу,  пошел он на этот  полукруг,  усеянный
звездами.
     Никогда Юлька не думал,  что сено может быть  таким  шумным.  Оно
шуршало,  шелестело, шебаршило, и весь сеновал был наполнен звуками. А
какой запах источало оно!  Казалось,  вылей все духи,  одеколоны,  что
изготовлены во всем свете,  и то не создать такого букета.  Сено пахло
т